ущелья за Верхним Чегемом еще оставались поросшими кустарником, а за Нижним Актопраком в нем громоздились серые камни и скалы. По широким этажам, расположившимся на склонах террасами, росла зеленая трава. Там пастухи пасли скот. Были видны их хижины и дым от костров. И справа и слева по ущелью сверху в Чегем стекали ручейки и потоки. Иногда они водопадами устремлялись вниз. Один из них удивил нас особой красотой. Мы увидели его недалеко от Верхнего Чегема, выехав из-за поворота к небольшому каменному мосту. До этого моста часть пути мы ехали по левому берегу, а теперь нам предстояло по говорящему мостику переехать на правый.
Утро в тот день было солнечное, и лучи солнца только-только осветили из-за скал и мостик, и камни, и отвесную стену каменного обрыва, с которого прямо на дорогу падал поток. Вода в лучах солнца играла всеми цветами радуги, искрилась бриллиантами чистейших струй и брызг. Все было так неожиданно красиво, что наш шофер невольно остановил машину. Мы молча любовались этой показавшейся нам почему-то знакомой с детства картиной. А шофер молчал еще и потому, что должен был провести машину буквально под струями, по скользкой и узкой каменной террасе, резко наклоненной над рекой. Вид у этого места был удивительный. Мы оказались словно бы перед сценой, украшенной театральными декорациями. Невидимый осветитель словно бы для нас, зрителей, включил мощные прожектора, и вот-вот перед нами должно было начаться какое-то театральное действие. Когда мы вдоволь насмотрелись, а наш шофер принял решение и тронул вперед под падающие струи, оперативник из НКВД сказал нам, что на этом месте снимался эпизод из кинофильма «Дети капитана Гранта», и все мы вспомнили картину страшного землетрясения в южноамериканских Кордильерах. Так получилось, что мы неожиданно встретились здесь еще и со своим довоенным детством. Ведь почти все, кто сидел в это утро в кузове автомобиля, смотрели этот фильм в безмятежном нашем детстве.
Мы сразу вспомнили, как герой Жюля Верна преодолевал эти скалы, несмотря на коварные происки злых людей и неожиданные сюрпризы природы. А в то мартовское утро 1944 года водопад шумел, искрился и играл сам с собой. Не было вокруг разбойников, под нами не тряслась земля, на нас не падали сверху камни. У нас была своя задача. Оперработник из НКВД рассказал нам, что жители здешних мест в годы Гражданской войны воевали на стороне Белой армии и в мирные годы неоднократно совершали враждебные действия по отношению к советской власти, а в годы Великой Отечественной войны встали на сторону фашистской Германии. Мы верили этому.
По ущелью мы ехали медленно, часто останавливались и по крутым склонам взбирались на высокие горные пастбища к пастухам. А те, не подозревая наших намерений, угощали нас овечьим сыром, густой, как масло, сметаной и кукурузными лепешками. Мы с удовольствием пробовали пастушью еду, а оперативник мирно беседовал со старшим пастухом, объясняя ему смысл якобы предстоящей переписи населения и записывал в свой блокнот всех пастухов и состав их семей. Никто не должен был остаться забытым на этих высоких кошах. Всем им, однако, вскоре предстояло на многие годы спуститься на иную, не родную землю.
Скажу откровенно, ни один человек, ни один горец-балкарец, с которым мне пришлось встретиться в те дни в Чегемском ущелье, не показался мне похожим на врага Советской власти, а тем более на бандита. Все люди здесь заняты были своим трудом и жили в условиях суровой природы. Трудно было, глядя на них, поверить, что они были способны на организованную борьбу против Советской власти. Но рассказ оперативника дополнялся личными аналогиями из воспоминаний о 1942 годе. Все три Актопрака – Нижний, Средний и Верхний – были довольно большими высокогорными аулами. И все они оставляли одинаковое впечатление по характеру жилищ, этажами расположившихся по каменным же склонам. Трудно было выделить среди них богатые и бедные сакли. Все они были как бы одинаковы.
И люди были одинаковы, особенно дети, и более всего мальчики. Все они были одеты в овчинные полушубки, у всех были мохнатые овчинные, шерстью наверх, шапки, и все они были обуты в овчинные чурехи (может быть, черехи). Вся одежда у населения была местного самодельного производства. Дети в этих аулах, как и все дети вообще, были любопытны. Мы на своих автомобилях были гостями редкими и необычными. Почти вся детвора собиралась вокруг нас, смотрела на нас удивительно любопытными глазами, щебеча на непонятном нам всем языке.
Во всех аулах были мечети и школы. Сюда до Верхнего Актопрака дошагали столбы электропередачи, и лампочки Ильича светились здесь с довоенных лет. Совсем не верилось, что в этих аулах, в бедных саклях со светящимися лампочками, жили враждебные Советской власти люди. Но была и здесь война, и она показала, кто был кем. Оказалось, что кабардинцы активным сопротивлением встретили фашистских оккупантов, а балкарцы повели их по известным им тропам к перевалам для дальнейшего броска гитлеровцев в Закавказье. Вот поэтому и должно было скоро получиться, что Кабардино-Балкарская АССР стала называться только Кабардинской АССР.
Наши оперативные работники из НКВД организованно и в назначенный срок выполнили работу по «предварительной переписи» населения. Скоро в Верхний Чегем прибыло подразделение нашего полка и колонны «Студебеккеров» Ставки Верховного Главнокомандования. На них все балкарское население Чегемского ущелья было вывезено на равнину и на станции Котляревская погружено в товарные вагоны. Еще один грех пал на нашу солдатскую душу. А впереди была еще долгая и праведная, и грешная служба.
До конца марта наш 2-й мотострелковый полк остановился в станице Котляревской. Солдаты были расквартированы по домам станичников. Нашему отделению достался, наверное, самый бедный дом на краю станицы, у бродовой переправы через Терек. Хозяина нашего звали дядей Васей. Ему тогда не было и сорока, но выглядел он гораздо старше.
На войну он призван не был, так как болел туберкулезом. В семье кроме жены дяди Васи была еще дочка Шура. Ей было лет пятнадцать, она училась в седьмом классе местной Котляревской школы. Станица в то время еще не оправилась от недавней немецкой оккупации. Колхозные дела разворачивались с большим трудом. Подошла уже весенняя посевная, а сеять было нечем. Мужское население было на войне. Много уже в станице стало сиротских домов. Прошедшая зима и наступающая весна 1944 года были трудными для всех. А нашим хозяевам они достались еще труднее. Дядя Вася кашлял, работать не мог. А жена его, хотя и работала в колхозе, заработка почти не имела. Жили мы в этом холодном и голодном доме и вспоминали бедную жизнь балкарцев из Чегемского ущелья, из Нижнего, Среднего и Верхнего Актопраков и вспоминали стада овец и коров на горных кошах, овечий сыр и густую сметану с кукурузными лепешками. А у дяди Васи, слава Богу, была еще картошка. Она была и на завтрак, и на обед, и на ужин. Никакой живности – ни коровы, ни козы, ни даже собаки – в доме наших хозяев не было. А балкарские стада охраняли сытые волкодавы и овчарки. Так кто же в этом балкарском селе был беднее? Кому здесь Советская власть казалась мачехой?
А больной туберкулезом дядя Вася в дни оккупации вместе с другими станичниками ушел в густые камыши за Тереком, где был спрятан кое-какой колхозный инвентарь. Они надеялись на возвращение своих и не сомневались в этом ни на минуту. Он рассказывал нам, как немцы по наводке полицаев пытались выкурить их из камышей. От первой попытки они отбились сами, а от второй их спасли красноармейцы, сдержавшие свое обещание вернуться. А казачки-станичники первым делом вместе со стариками и такими же, как наш дядя Вася, белобилетниками первым делом принялись тогда, в январе 1943 года, за восстановление колхоза и подготовку к посевной. Весь первый урожай после оккупации был отдан станичниками на войну.
По вечерам наши хозяева садились за стол ужинать. Хорошо хоть картошка еще была в этом доме. Они и нас угощали ей. А мы выкладывали на стол свои сухари и тушенку. По вечерам, после ужина, я решал с хозяйской дочкой Шурой задачки по алгебре с двумя неизвестными. Не знаю, помнят ли теперь станичники в Котляревской, как мы в ту весну 1944 года своими малыми саперными лопатками вскопали их огороды. Что на них было посажено и посеяно и что потом выросло, мы так и не узнали. Не узнали мы и того, как наша Шура закончила учебный год, какую оценку получила по алгебре. У нас была своя служба. Тогда мы на недолгое время возвратились в Москву, в свои Реутовские казармы-бараки. А в станице Котляревской мне довелось побывать спустя тридцать пять лет, в феврале 1979 года. В те дни наша пресса очень скромно напомнила нам об исполнившемся пятидесятилетии с начала массовой коллективизации, «коренным образом изменившей жизнь советского крестьянства».
Конечно, не случайно в пятидесятую годовщину «Великого перелома» оказался я снова в станице Котляревской, хотя никогда и не предполагал, что это могло бы произойти. Всему, однако, предшествовала некая историческая причина.
Знакомая мне по многолетней дружбе еще со студенческой поры Лидия Борисовна Заседателева, преподавательница кафедры этнографии исторического факультета МГУ, специалист по этнографии народов Кавказа, опубликовала в начале семидесятых годов книгу по истории терского казачества. На эту же тему она защитила диссертацию. Книга вызвала большой интерес в среде российского казачества. И однажды на историческом факультете в поисках автора появился Михаил Клевцов, уроженец станицы Котляревской, председатель колхоза, по происхождению – терский казак. Поиски автора «Истории терского казачества» не были простым любопытством. Председатель колхоза «Красный май» помимо своих хозяйских дел очень любопытен был к истории своей станицы и всего казачьего терского войска. Он и сам мечтал написать об этом книгу, потому и поспешил в Москву, как только познакомился с интересной по содержанию и научной аргументации книгой. В ту пору проблема истории казачества не была еще такой злободневной, как сейчас. Однако молодой агроном и председатель большого колхоза был одержим идеей написать свою книгу о станице Котляревской, о ее основателе генерале Котляревском, о своих станичниках-казаках, их прошлом, годах Великой Отечественной войны и годах его собственной жизни. Не скрывал одержимый своей идеей председатель мечту возродить память и славу своей станицы. Между автором «Истории терского казачества» и председателем колхоза «Красный май» установилось доброе знакомство, а затем и дружба на основе общего интереса. А станица Котляревская с того времени стала базой для проведения полевой практики студентов-этнографов из спецсеминара Лидии Борисовны Заседателевой. Между прочим, ее саму восприняли в станице как казачку.