Страной в это время правил король Михай – молодой красивый парень в чине генерала то ли бригады, то ли дивизии. Ему в 1945 году было, кажется, только 25 лет.
Своими советами ему помогала его английского происхождения мама Елена. Их королевские величества не вызывали никаких раздражений у народа. От их имени страной правили министры правительства. А порядок в стране обеспечивала жандармерия. Через некоторое время даже нас перестало раздражать слово «жандарм». Мы быстро научились воспринимать этих стражей порядка как обычных наших милиционеров. А один из моих товарищей даже успел закрутить роман с молодой, скучающей целыми днями женой какого-то жандармского чина, жившего напротив нашего особняка. По утрам этот чин куда-то уезжал и поздно возвращался. А наш помкомвзвода, очень быстро усвоивший несколько румынских слов, начинал свои воздействия на скучающую молодую женщину обычными молодецкими солдатскими способами. Очень быстро он проник внутрь дома и вскоре добился полной взаимности. Мы были довольны подвигом нашего командира, сумевшего постоять за народ в мирной борьбе с антинародной жандармерией.
Словом, город Бухарест и вся страна Румыния жили тогда своей обычной жизнью. Еще не ликвидированы были тогда службы тайной полиции – Сигуранцы – и не закрыты бардаки на улице Дудешти. Мы, солдаты, не замечали, чтобы наше военное командование как-то заметно вмешивалось в мирную жизнь города. В свободное от службы время мы бродили по городу, смотрели на все с любопытством, иногда даже заходили в какой-нибудь простенький ресторанчик. Как правило, нас угощали здесь цуйкой. Мы принимали угощение «За здоровье короля Михая», и денег с нас за это не спрашивали.
Но мы все-таки не могли не проявить иногда своей солидарности с братьями или сестрами по классу в случаях, когда оказывались свидетелями какой-либо несправедливости по отношению к ним.
Запомнился такой случай. Возвращались мы с прогулки по городу, и в каком-то из переулков неподалеку от Площади Победы (Piata Victoria) к нам обратилась взволнованная женщина, которую мы никак не могли сразу понять. Говорила она по-румынски, жестикулируя руками. Лицо ее было возбуждено какой-то обидой, а на глазах видны были слезы. Женщина была бедно одетая. Она все говорила, говорила, показывая рукой в сторону хлебной лавки, а мы ничего не могли понять. Но тут проходивший мимо мужчина остановился и объяснил нам по-русски причину ее волнения и суть просьбы. Оказалось, что хозяин или продавец из хлебной лавки неправильно дал ей сдачу, обсчитав на несколько сот лей. Поняв наконец, что произошла несправедливость в отношении бедной женщины, мы вместе с ней решительно вошли в лавку и направились прямо к продавцу. И тот быстро вернул обиженной деньги. Инцидент был исчерпан. Мы были очень тогда довольны собой, напугав лавочника и оказав помощь бедному человеку.
Мы, конечно, ни в коей мере не считали тогда, что наша солидарность с трудящимися и бедными людьми могла быть истолкована как вмешательство во внутреннюю жизнь суверенного государства, ставшего теперь нашим союзником. Тонкости дипломатии нам были неизвестны. А в собственных чувствах солидарности с простыми тружениками этого государства мы себе отказать не могли. Но много лет спустя мне, однако, пришлось вспомнить случай в бухарестской булочной как признание факта своих неправомерных действий на территории только что освобожденной от немецких фашистов Румынии.
В январе 1980 года я возвращался из Братиславы после открытия там выставки Государственного Исторического музея «Русское резное и расписное дерево». Моими попутчиками в самолете Ту-134 рейса из Бухареста в Москву оказались румынские представители какого-то внешнеторгового ведомства. Они летели на переговоры в Москву. Их было трое. Все они говорили по-русски. Да еще и оказалось, что один из них учился на экономическом факультете МГУ несколькими годами позже меня, и у нас оказались общие знакомые. Словом, поводы для дружеской беседы, особенно после того, когда я сказал, что в 1945 году мне довелось побывать в Румынии, были. Поговорили о войне, а потом о Московском университете, об ушедшей в далекое прошлое студенческой жизни, о ее продолжении в последующие после учебы годы. Я узнал, что мои попутчики у себя на родине стали солидными экономистами. А они, узнав, что я являюсь директором музея, в котором им приходилось бывать, спросили, почему мы никогда еще не показывали своих выставок в Румынии. Я сказал, что в настоящее время, к сожалению, отношения между нашими государствами не способствуют нашим культурным обменам и что мои коллеги-музейщики в Румынии не отвечают взаимностью на наши предложения о сотрудничестве. Тут возникла неловкая пауза, и я задал моим общительным румынским попутчикам вопрос, как они оценивают сложившуюся ситуацию во взаимоотношениях между нашими странами. Отвечать на этот вопрос поспешил выпускник МГУ. Он, как мне показалось, очень искренне высказал свое сожаление в связи с утратой взаимного доверия между нашими государствами и их руководителями. Но, он заверил, что дружба между нашими народами не нарушилась, что румынский народ по-прежнему предан ей и верит в нее. А потом добавил все-таки, что некоторые поступки советского руководства задевают национальные чувства народа, что его народ, представляющий маленькое независимое государство, не может не воспринимать некоторые действия с нашей стороны как вмешательство в его жизнь, что это вмешательство обижает его, вызывает ответную реакцию недоверия. Между нами завязалась дискуссия. Я сразу сделал ход конем. Я спросил, а что же мой собеседник конкретно имеет в виду, говоря о наших вмешательствах в жизнь и судьбу румынского народа: освобождение его из-под ига фактической фашистской оккупации и наш приход на территорию Румынии в сентябре 1944 года? Наши жертвы в Ясской операции и в Трансильвании? И здесь я, конечно, признался, что приходилось нам, советским солдатам, вмешиваться во внутреннюю жизнь в деревнях, городах, в столице Румынии, оказывая действием сочувствие, как нам казалось, обижаемым в королевском государстве простым и бедным людям. Я рассказал тогда о случае возле бухарестской булочной, недалеко от Площади Победы в марте 1945 года.
Конечно, переубедить моих оппонентов в чем-то я не рассчитывал. Я понимал, что они имели в виду какие-то другие факты наших послевоенных отношений. Наверное, они остались при своем мнении, но при этом они еще больше стали уверять меня, что мы были и будем всегда вместе, что дружба наша будет всегда вечной, что она преодолеет взаимное недоверие. Их бы устами да мед пить! Нет теперь не только этой дружбы, но и даже порядочного уважения между нашими государствами. Нет теперь и Советского Союза. Румыния теперь просится в НАТО, спасаясь якобы от опасности агрессии со стороны России. А обезоруженная Россия должна снова заботиться о безопасности своих границ со стороны недавней союзницы, а еще более давней союзницы фашистской Германии.
Аукнулась спустя полвека после освобождения Румынии от фашистской оккупации наша солдатская российская доброта и сочувствие бедному народу неблагодарностью и враждебным антироссийским национализмом. Что же получается? Не делай, значит, добра своему ближнему?
В феврале 1945 года в Бухаресте нам довелось быть свидетелями очень важного в жизни Румынии события. Еще в начале месяца мы стали замечать необычное оживление в поведении людей на улицах города. Они собирались с плакатами, транспарантами и флагами. Среди них начинал преобладать знакомый пролетарский цвет. Люди митинговали, к чему-то призывали, от кого-то что-то требовали. А однажды днем, кажется, это было в самом конце февраля, в центре города собралась огромная колонна демонстрантов и медленно направилась к королевскому дворцу.
Я со своими товарищами случайно оказался свидетелем этой мощной демонстрации. Мы в этот день были свободны от службы. Демонстрантов мы увидели на Кала Виктория – улице Победы. Впереди шли рабочие-знаменщики, а за ними внушительно, не торопясь и уверенно шли руководители румынского трудового народа. Возле нас в этот момент оказался русский человек. Он и разъяснил нам происходящее, как революцию. Он назвал имена идущих впереди руководителей народа – Петру Гроза, Георге Апостола, Анны Паукер и какие-то другие уже забытые теперь имена. Революционная колонна уверенно и не торопясь двигалась к королевскому дворцу. Слышались лозунги. Они нам были непонятны. Пойми их, мы бы непременно встали в ряды демонстрантов и уж тогда точно вмешались бы во внутреннюю политическую жизнь независимого государства. Но мы лишь случайно оказались в толпе зевак. Наши командиры лишь после того как народ провозгласил свою власть, а король Михай отрекся от престола, объяснили нам смысл произошедшего события. А я свидетельствую, что оно состоялось без всякого участия нашей военной силы. Войска советского Бухарестского гарнизона оставались в этот день в своих казармах. Народ Румынии сам избрал свой путь. А войска Советской Армии в этот день отбивали ожесточенные контратаки фашистов по берегам Дуная, Нитры и Балатона, а также в горах Трансильвании, отвоевывая у венгерских фашистов территории родившейся только что Народно-демократической Республики Румынии.
В марте 1945 года полки нашей дивизии возвратились в Москву. Очень скоро нам предстояло принять участие в выполнении последнего боевого приказа Верховного Главнокомандующего – участвовать в Параде Победы советского народа над фашистской Германией.
Наступил последний апрель Великой Отечественной войны. Все ждали победы. Она уже была близко. А матери и жены все еще получали похоронки. Москве уже давно не угрожала опасность фашистских авианалетов. Была уже снята светомаскировка. Улицы теперь, как уже в почти забытое довоенное время, светились огнем и теплым светом из окон московских квартир. Отменен был и комендантский час. По вечерам вдоль улицы Горького теперь можно было пройтись, не спеша и не рискуя быть задержанным во внеурочный час.