Вдруг с крепостной башни было замечено, что со стороны Каменца приближается какая-то конница. Услыхав об этом, пан Ланцкоронский сам взошел на башню в сопровождении нескольких офицеров; внимательно и долго смотрел он в подзорную трубу и наконец сказал:
— Это легкая конница из хрептиевского гарнизона, с которой пан Васильковский ходил к Гринчику. По всей вероятности, его самого теперь послали к нам на помощь.
И он опять стал смотреть.
— Вижу волонтеров, — вероятно, пан Гумецкий.
Минуту спустя он прибавил:
— Слава богу! Там и сам Володыевский. Я вижу его драгун. Мосци-панове, сделаем мы вылазку и с божьей помощью прогоним неприятеля не только из города, но даже за реку.
Сказав это, он стремглав бросился вниз, чтобы собрать киян и свой полк. Между тем в городе татары первые заметили приближавшиеся отряды и с пронзительным криком «Алла!» стали выстраиваться. По всем улицам послышались звуки барабана; янычары построились в ряды с такой быстротой, на какую не была способна почти ни одна пехота в мире.
Чамбул помчался, как вихрь, за город и бросился на легкоконный отряд. Чамбул этот, не считая липков, которых сильно потрепал пан Ланцкоронский, был втрое многочисленнее Жванского гарнизона и приближавшегося отряда, а потому татары без колебания напали на пана Васильковского. Но пан Васильковский, неустрашимый юноша, который жадно бросался на всякие опасные предприятия, приказал людям пустить лошадей вскачь и, нисколько не задумываясь о численности неприятеля, летел на него, как ураган. Такая отвага смутила татар, которые вообще не любили стычек врукопашную. И вот, несмотря на крики ехавших сзади мурз, несмотря на пронзительный свист дудок и бой барабана, призывавшего на «кейсим», то есть к обезглавливанию неверных, они начали удерживать лошадей, — ими, видно, овладела тревога; наконец, на расстоянии выстрела от польского отряда, они рассыпались в разные стороны, выпустив целую тучу стрел в мчавшихся на них всадников.
Пан Васильковский, не зная ничего о янычарах, которые построились в ряды по другую сторону местечка, погнался стремглав со своими людьми за татарами, или, вернее, за половиной чамбула, догнал их вскоре и стал рубить тех, у которых лошади были похуже и которые не могли спастись бегством. Тогда другая половина чамбула вернулась и намеревалась окружить его, но в эту минуту налетели добровольцы и подоспел пан подкоморий с киянами.
Татары, сжатые с разных сторон, в одно мгновение рассеялись как пыль; и вот началась погоня то массой, то врассыпную; земля устилалась трупами татар, которые падали один за другим, особенно от руки Васильковского: в пылу битвы он один бросался на целые толпы неприятеля, как сокол налетает на стаю подорожников или воробьев. Но пан Володыевский, воин дальновидный и спокойный, сдерживал своих драгун. Как охотник сдерживает горячих псов, держа их на привязи, и выпускает их только тогда, когда увидит сверкающие глаза и белые клыки страшного кабана, так и маленький рыцарь, пренебрегая трусливой ордой, смотрел, нет ли за нею спагов, янычар или какого-нибудь другого отборного войска.
Вдруг перед ним появился пан Иероним Ланцкоронский со своими киянами.
— Благодетель! Янычары стоят у реки, прижмем-ка их! — воскликнул он. Володыевский вынул рапиру из ножен и скомандовал:
— Вперед!
Драгуны подтянули поводья, чтобы вернее управлять лошадьми, потом наклонились слегка и дружно двинулись вперед. Они шли сначала рысью, потом вскачь, но все еще не пуская лошадей во весь опор. Только, миновав дома у реки с восточной стороны, они заметили белые шапки янычар и увидели, что им придется иметь дело уже с регулярными войсками.
— Бей! — крикнул Володыевский.
Лошади вытянулись так, что почти касались брюхом земли и взрывали копытами комья затверделой почвы.
Янычары, не зная, какая сила идет на помощь Жванцу, действительно направлялись к реке. Один отряд, человек в двести, был уже у реки, и первые его ряды садились на плоты; другой, не меньший по численности, в полном порядке шел за ним; увидав несущуюся конницу, янычары остановились и мгновенно повернулись фронтом к неприятелю. Ружья мелькнули у них в руках, и раздался стройный залп. Вдобавок неустрашимые воины, рассчитывая, что товарищи, оставшиеся на берегу, поддержат их огнем, не только не рассыпались после выстрела, но с громкими криками бросились вперед и бешено набросились с саблями на конницу. Это было безрассудство, на которое способны были только янычары, но они за него дорого поплатились: конница не могла, если бы даже и хотела, удержать лошадей, обрушилась на них, как гром, и, смяв в одно мгновение янычар, стала раздавать смертельные удары.
Под силой натиска легли первые ряды, как колосья под вихрем. Правда, многие падали только от напора и, вскочив, бросались врассыпную к реке, откуда другой отряд давал залп за залпом, прицеливаясь высоко, чтобы поражать драгун над головами своих. В рядах янычар, стоявших у паромов, было заметно минутное колебание: садиться ли им на паромы или по примеру первого отряда ударить на конницу? Но вид бегущей толпы, на которую напирала лошадьми конница и которую она рубила с каким-то бешенством, удержал их от этого последнего шага. По временам эта толпа, когда на нее слишком напирала конница, поворачивалась вдруг и в отчаянии начинала огрызаться, как огрызается дикий зверь, когда видит, что для него нет спасения. Стоявшие на берегу янычары могли видеть, как на ладони, что в рукопашной борьбе с такой конницей им устоять невозможно — так она неотразима. Защищавшихся янычар рубили с такой ловкостью и быстротой, что немыслимо было уследить глазом за движениями сабель. Как бывает в зажиточном хозяйстве, когда работники молотят хорошо высушенный горох, и от их сильных ударов дрожит все гумно, и вылущенные зерна отскакивают во все стороны, так и от звона сабель гремело все прибрежье, а кучки янычар, убиваемых без пощады, рассеивались во все стороны.
Пан Васильковский во главе своей конницы бросался на янычар, нисколько не заботясь о своей безопасности. Но насколько опытный косарь превосходит хотя бы и более сильного, но менее опытного работника, — ибо когда последний уже обливается потом, то первый равномерно подвигается вперед, снимая полосы ржи, — так Володыевский превосходил пылкого юношу. Перед самой стычкой с янычарами он пустил драгун вперед, а сам остался несколько позади, чтобы следить за всем ходом сражения. Стоя в отдалении, он внимательно смотрел вперед и в самый разгар битвы ежеминутно врезался в ряды неприятеля, ударял и направлял куда следует, потом опять давал битве переместиться и снова следил и снова бросался. Как это всегда бывает в битве с пехотой, так случилось и в этот раз — конница в своей стремительности опередила спасающихся бегством. Несколько десятков янычар, не имея возможности бежать по направлению к реке, бросились обратно в город, намереваясь скрыться в подсолнечниках, растущих тут же перед домами. Но Володыевский заметил их, догнал двух, которые были впереди, и, слегка взмахнув саблей, дал им два легких удара. Они тотчас упали, обливаясь кровью и корчась в судорогах, и испустили дух. Увидав это, третий выстрелил в маленького рыцаря из янычарского ружья, но промахнулся, а маленький рыцарь ударил его острием сабли между носом и ртом и уложил на месте. Потом немедля бросился за другими. Крестьянский мальчик так скоро не собирает грибы, растущие в кучке, как он покончил с ними, прежде чем они достигли подсолнечников. Только двух последних схватили жители Жванца; Володыевский приказал их оставить в живых.
Сам он, уже несколько разгоряченный, увидев, что янычар приперли к реке, бросился в самый разгар битвы и, поравнявшись с драгунами, принялся за работу. Он взмахивал саблей то перед собой, то вправо, то влево, раздавал легкие удары, и за каждым таким ударом летела на землю белая шапка янычара. Янычары с криком ужаса столпились вокруг него, а он удвоил быстроту ударов, хотя сам оставался спокоен: ни один глаз не мог уже уследить за движениями его сабли и различить, кого он рубит и кого колет; вокруг него образовался светящийся круг от сабли.
Пан Ланцкоронский, который давно уже слышал о нем как о величайшем мастере фехтовального дела, но который никогда еще не видал его за работой, перестал сражаться и глядел в изумлении, не веря своим глазам, что один человек, хотя бы и величайший мастер своего дела, хотя бы и знаменитый рыцарь, мог совершить такие чудеса. Ланцкоронский схватился за голову, его товарищи слышали, как он все повторял: «Ей-богу, это превосходит все, что о нем говорили». Другие же кричали:
— Смотрите, вы нигде ничего подобного не увидите!
А Володыевский все продолжал работать.
Наконец янычар оттеснили к реке, и они в беспорядке бросились на плоты. Паромов было много, а людей возвращалось меньше, чем пришло, и они поместились быстро.
Тотчас же задвигались тяжелые весла, и вскоре между янычарами и поляками образовалось расстояние, которое с каждой минутой все увеличивалось… С паромов янычары стали стрелять из своих ружей. Драгуны ответили им из пистолетов. Целые облака дыма поднялись над рекой и длинной полосой потянулись вдоль берега. Паромы с янычарами все отдалялись. Драгуны, одержав победу, подняли крик и, угрожая кулаками отъезжающим, вопили им вслед:
— А что, собака, пойдешь еще? Пойдешь?
Пан Ланцкоронский, несмотря на то, что пули еще шлепались в воду, тут же на берегу реки обнял Володыевского.
— Глазам своим я не верил! Это просто чудеса, чудеса, достойные пера. А Володыевский на это:
— Врожденная способность и практика — вот и все! Ведь в скольких сражениях я участвовал!
Тут, в свою очередь обняв пана Ланцкоронского, маленький рыцарь освободился из его объятий и, взглянув на берег, воскликнул:
— Поглядите только, и вы увидите нечто еще более примечательное!
Подкоморий, обернувшись, увидал стоявшего на берегу офицера: он прицеливался из лука.
Это был пан Мушальский.
Знаменитый стрелок из лука до сих пор сражался наряду с другими, но теперь, когда янычары отдалились настолько, что пули уже не могли долетать до них, он вынул лук