До Едлинки, бывшей скорее лесным поселком, чем усадьбой, было недалеко. Вскоре перед глазами путешественников открылась громадная, в несколько верст, поляна или, вернее, окруженное со всех сторон сосновым бором поле, а на нем десятка полтора домов, засыпанные снегом крыши которых блестели и искрились в лунном свете.
Несколько дальше, за крестьянскими хатами, виднелись усадебные постройки, стоявшие полукругом вокруг двора, а в глубине его – весьма безобразный дом, перестроенный Циприановичами из прежнего помещения королевских лесничих, но просторный, и даже слишком просторный для такой маленькой усадьбы.
В окнах дома виднелся яркий свет, бросавший розоватые отблески на снег, на кусты перед домом и на колодезный журавль, торчавший с правой стороны от входа.
По-видимому, старый Циприанович поджидал сына, а может быть, и гостей с большой дороги, которые могли приехать вместе с ним, так как едва карета успела приблизиться к воротам, навстречу ей выбежало несколько работников с фонарями, а вслед за ними и сам хозяин в куньем тулупе и норковой шапке, которую он поспешил снять при виде кареты.
– Каких же милых гостей послал нам Господь в нашу лесную глушь? – спросил он, спускаясь по ступенькам крыльца.
Молодой Циприанович, поцеловав руку отца, сказал ему, кого он привез, а пан Понговский, выйдя из кареты, произнес:
– Я давно уже собирался сделать то, к чему меня вынудили в данную минуту обстоятельства. Тем более благословляю я эту неволю, которая так удивительно совпала с моими желаниями.
– Разные приключения случаются с людьми, но для меня это приключение счастливое, и потому я с радостью приглашаю вас войти в комнаты. – С этими словами пан Серафим снова поклонился и подал руку Винницкой, за которой и все остальные вошли в дом.
При входе гостей охватило то чувство удовольствия, которое постоянно охватывает путников, из мрака и холода входящих в теплую и светлую комнату. В передней и других комнатах пылал в больших кафельных печах огонь, а кроме того, слуги начали повсюду зажигать восковые свечи.
Пан Понговский с удивлением озирался вокруг, так как обыкновенным шляхетским домам было далеко до того достатка, который бросался в глаза в доме Циприановича.
При блеске огня и свечей во всех комнатах видны были вещи, какие не всегда найдешь даже и в замке; сундуки и итальянские кресла резного дерева, то тут, то там часы и венецианский хрусталь, бронзовые подсвечники, восточное оружие, выложенное бирюзой и развешанное на тканых коврах. На полу мягкие крымские ковры, а на двух продольных стенах две картины, которые могли бы послужить украшением комнаты любого магната.
«Это они все добыли торговлей, – с досадой подумал пан Понговский, – а теперь они могут задирать нос перед шляхтой и кичиться своим богатством, добытым не оружием».
Но любезность и искреннее гостеприимство Циприановичей обезоружили старого шляхтича, а когда минуту спустя он услышал звон посуды в прилегающей столовой, он совсем пришел в хорошее настроение.
Чтобы обогреть приехавших с мороза гостей, прежде всего подали горячее вино с разными специями. Завязался разговор о минувшей опасности. Пан Понговский хвалил молодого Циприановича за то, что тот, вместо того чтобы сидеть в теплой хате, спасал людей на большой дороге, не обращая внимания на страшный мороз, на труд и опасности.
– Право же! – говорил он. – В былое время так поступали те славные рыцари, которые, разъезжая по белу свету, защищали людей от драконов, злых фурий и разных других чудовищ.
– А если кому-нибудь из них удавалось спасти прекрасную царевну, – отвечал молодой Циприанович, – то он был так же счастлив, как мы в данную минуту.
– Правда! Никто еще не спас более прекрасной царевны, чем мы! Клянусь Богом! Правильно сказано! – с жаром воскликнули четыре брата Букоемские.
А панна Сенинская мило улыбнулась, так что на ее щечках образовались две прелестные ямочки, и опустила глаза.
Но пану Понговскому комплимент показался чересчур фамильярным, ибо панна Сенинская, хотя и была сиротой и бесприданницей, происходила из рода магнатов. Он поспешил переменить разговор и спросил:
– И давно вы так разъезжаете по большим дорогам?
– С самого начала метелей, и будем ездить, пока не прекратятся морозы! – отвечал молодой Циприанович.
– И много вы уже перебили волков?
– Всем хватит на шубы.
Тут братья Букоемские захохотали так громко, словно заржали четыре лошади, а когда они несколько успокоились, старший, Ян, проговорил:
– Его величество король будет доволен своими лесниками.
– Правда, – отвечал пан Понговский. – Я слышал, что вы состоите главными лесничими в здешней королевской пуще. Но ведь Букоемские происходят из Украины?
– Так точно.
– Постойте!.. Постойте!.. Хороший род, Ело-Букоемские!.. Они в родстве даже со старинными домами!..
– И со святым Петром! – воскликнул Лука Букоемский.
– Да ну? – спросил пан Понговский.
И он сурово взглянул на братьев, как бы желая убедиться, уж не позволяют ли они себе смеяться над ним.
Но у них были добродушные, открытые лица, и братья с глубоким убеждением кивали головами, подтверждая таким образом слова брата. Пан Понговский изумленно повторил:
– Родственники святого Петра? Как же это?
– Через Пржегоновских.
– Постойте! А Пржегоновские?
– Через Усвятов.
– А Усвяты, в свою очередь, опять через кого-нибудь, – уже с улыбкой отвечал старый шляхтич, – и так далее вплоть до Рождества Христова!.. Да… Хорошо и в земном сенате иметь родственников, а что уж и говорить о небесном… Тем вернее протекция!.. Но каким же образом попали вы из Украины в нашу Козеницкую пущу? Я слышал, вы уже здесь несколько лет?
– Три года. Все наши украинские владения мятеж давно уже сровнял с землей, а потом и граница там изменилась. Мы не пожелали служить в чамбулах татарам, поэтому сначала мы поступили в польские войска, потом были арендаторами, пока наконец родственник наш, пан Мальчинский, не сделал нас главными лесничими.
– Да, – проговорил старый Циприанович. – Удивительно, как мы очутились здесь все вместе в этой пуще. Ведь и все мы не здешние, а судьба привела нас сюда. Ваши владения, – тут он обратился к пану Понговскому, – тоже, насколько мне известно, находятся на Руси, неподалеку от поморянского замка?
Пан Понговский вздрогнул, точно кто-нибудь прикоснулся к незажившей еще ране.
– Да, у меня были там и теперь есть владения, – ответил он, – но мне опротивел весь тот край, потому что там несчастья преследовали меня одно за другим, точно молнии.
– Божья воля! – ответил Циприанович.
– Конечно… протестовать против нее нельзя, но и жить тяжело…
– Вы, насколько мне известно, долго изволили служить в войсках?
– Да, пока не потерял руку. Я мстил за обиды своего отечества и свои собственные. Если Господь отпустит мне хоть по одному греху за каждую языческую голову, то я надеюсь, что никогда не увижу ада.
– Разумеется!.. Разумеется!.. И служба – заслуга, и страдания – заслуга. Лучше всего отгонять от себя грустные мысли.
– Я бы и рад отгонять их, да они-то не хотят оставить меня. Но довольно об этом! Оставшись калекой и в то же время став опекуном вот этой девушки, я переселился на старости лет в эти спокойные края, куда не доходят чамбулы, и живу, как видите, в Белчончке.
– Правильно! И я то же самое! – отвечал старый Циприанович. – Хотя там теперь и спокойно, но молодежь все рвется туда, в надежде на приключения. А ведь это такие печальные края, где каждый кого-нибудь оплакивает!
Пан Понговский приложил руку ко лбу и долго держал ее так, потом печально заговорил:
– В сущности, в тех краях только и может оставаться либо мужик, либо магнат. Мужик – потому, что, когда придет нечестивая орда, он уходит в лес и, точно дикий зверь, живет там в течение многих месяцев, а магнат – потому, что у него есть укрепленные замки и собственные войска, которые защитят его… Да и то не всегда!.. Были Жолкевские – и погибли, были Даниловичи – и тоже погибли… У Собеских погиб брат ныне милостиво царствующего над нами короля Яна… И сколько еще других… Один из Вишневецких болтался на веревке в Стамбуле… Корецкий убит железными шестами… Погибли Калиновские, а перед тем поплатились жизнью Гербурты и Язловецкие. В разное время полегло несколько Сенинских, которые издревле владели почти всеми краями… Что за кладбище! Я бы и до утра не кончил, если бы вздумал всех перечислить!.. А если бы не одних магнатов, но переименовать и шляхту, то не хватило бы и месяца.
– Правда! Правда! Да уж и так удивительно, как это Господь Бог так размножил эту турецкую и татарскую погань. А ведь и их там много полегло! Когда мужик весной пашет землю, то, что ни шаг, поганские черепа хрустят под сохой… О господи! Сколько их там перебил хотя бы наш нынешний король!.. Одной крови хватило бы на добрую реку, а они все лежат и лежат.
И это была правда.
Речь Посполитая, снедаемая бесправием и своеволием, не могла собрать могущественной армии, которая раз навсегда покончила бы с турецко-татарским нашествием.
Впрочем, такой армии не могла выставить даже и вся Европа.
Но зато в Речи Посполитой жил такой храбрый народ, который ни за что не соглашался добровольно подставить свою шею под нож восточных неприятелей. Наоборот, на эти ужасные, усеянные могилами и орошенные кровью границы, то есть на Подолию, Украину и Червонную Русь, наплывали все новые волны польских поселенцев, которых привлекала сюда не только плодородная земля, но именно жажда постоянных войн, битв и приключений.
«Поляки, – писал старинный историк, – идут на Русь воевать с татарами»[153].
И тянулись туда мужики из Мазовии, тянулась и столбовая шляхта, которой стыдно было «умирать в постели обыкновенной смертью», вырастали, наконец, на этих обагренных кровью землях могучие магнаты, которые, не довольствуясь обороной у себя дома, шли часто в Крым и Валахию искать там власти, побед, смерти, спасения и славы.