– Ах ты, козел! Ах ты, пес! Подождешь еще! Говоришь «вон»?.. Лучше сам береги свой козлиный лоб!
– Ты мне грозишь?
Пан Мартьян загремел саблей и начал наступать на братьев, а они тоже схватились за рукоятки.
Но в эту минуту позади них раздался огорченный голос ксендза Творковского:
– Господа! Ведь покойник еще не успел остыть.
Сульгостовские страшно смутились, а один из них проговорил:
– Ваше преподобие, мы тут ни при чем. У нас есть свой кусок хлеба, а чужого мы не желаем. Но эта змея уже начинает шипеть и людей гнать.
– Каких людей? Кого?
– Кого ни попало. Сегодня нас – он уже приказал нам уходить, а завтра, может быть, погонит и этих женщин-сирот, которые живут под этой кровлей.
– Вот и неправда! Неправда! – воскликнул Мартьян.
И, свернувшись внезапно в клубок, он усмехнулся, начал потирать руки, кланяться и говорить с какой-то ядовитой любезностью:
– Наоборот, наоборот! Я всех приглашаю на похороны и поминки! Покорнейше прошу! Мы оба с отцом покорнейше просим. А что касается панны Сенинской, она всегда найдет здесь кров и опеку! Всегда! Всегда!
Сказав это, он продолжал самодовольно потирать себе руки.
Глава XV
Действительно, пан Мартьян и сам решил объявить панне Сенинской, что она может считать Белчончку своим собственным домом, но он отложил этот разговор до окончания похоронных церемоний. Ему хотелось сначала посоветоваться с отцом, который всю жизнь вел непрекращающиеся процессы и потому прекрасно знал законы и умел заранее предупреждать всякие затруднения. Впрочем, они оба были убеждены, что дело их верное, и на другой день после ужасного происшествия, в тот самый момент, когда Понговского клали в гроб, они заперлись в боковой комнате и начали с одинаковой бодростью совещаться.
– Само Провидение за нас! – говорил старик. – Прямо Провидение. И Понговский тяжко ответит перед Ним за то, что хотел обмануть нас.
– И пусть себе отвечает! – заметил Мартьян. – Наше счастье, что он только хотел, но не успел, а теперь мы все заберем в свои руки. Сульгостовские уже успели поспорить со мной, но прежде я вырву у них душу, чем они вырвут у меня хоть один загон в Белчончке.
– Ах, шельмы! Такие-сякие! Чтоб их скривило!.. Да я и не их боюсь, а завещания. Ты выпытывал у ксендза Творковского? Если кто что-нибудь и знает, так это он.
– Неудобно мне было вчера, потому что он застал меня вчера за ссорой с Сульгостовскими и сказал нам: «Покойник еще не остыл!..» Потом он поехал за гробом и за ксендзами, а сегодня не было времени.
– Вдруг да Понговский все этой козе записал.
– Не имел права, потому что это имущество осталось от его покойной жены, нашей ближайшей родственницы.
– Это и сделает завещание недействительным, но будут расходы, беготня по инстанциям… и бог знает что!
– Ведь вы уж привыкли к процессам, а я составил такой план, что, пожалуй, не понадобится никаких процессов, а пока блажен, кто верует, поэтому я из Белчончки теперь не тронусь. И послал уже за нашей челядью. Пусть меня потом гонят Сульгостовские либо Забежовские!
– Однако что скажет девушка, если ей все записано?
– А кто за нее вступится? Она одна как перст на всем свете, ни родных, ни друзей, одно слово – сирота. Кому охота подставлять из-за нее шею, нарываться на неприятности, поединки? Кому какое дело до нее? Тачевский был в нее влюблен, но Тачевского нет. Он, может быть, и совсем не вернется, а если бы даже и вернулся, то ведь он гол как сокол и в процессах столько же понимает, сколько мой конь. Откровенно говоря, положение сейчас таково, что если бы даже не Понговский, а родной отец завещал ей Белчончку, то и тогда мы могли бы приехать и распоряжаться, как нам заблагорассудится, под видом опеки над сиротой. Я думаю, что Понговский только собирался все переписать на нее и потому или совсем не окажется завещания, или окажется такое, где старик все оставляет панне Сенинской как своей воспитаннице…
– Ну а такое нам не страшно, – отвечал старик, – ручаюсь в том головою! Конечно, без процесса не обойдется.
– Почему же? Я слушаю, что вы говорите, но думаю, что обойдемся и так.
– Но видишь ли, в том-то и дело, что, говоря между нами, покойница Понговская была дура… (царство ей небесное) взяла да и записала все на мужа, значит он имел право оставлять, кому хотел. – Последние слова старик Кржепецкий произнес шепотом, оглядываясь во все стороны, хотя он и знал, что в комнате, кроме них, нет никого.
Но сын спросил:
– Как же она могла записать на него все имущество, когда она погибла внезапной смертью?..
– Дата поставлена через год после венчания. Очевидно, Понговский выманил у нее завещание, потому что там, где они жили, была опасная местность и никто не знал, когда татары запоют ему вечную память. Они сделали взаимное завещание и засвидетельствовали его в Поморянах, откуда Понговский и привез его сюда. Я хотел тогда судиться с ним, но знал, что ничего не выиграю. Теперь совсем другое дело.
– Теперь обойдемся совсем без процесса.
– Если обойдемся, то тем лучше, но нужно быть готовым…
– Э… не нужно!
– Как же это будет?
– Да уж без вас справлюсь.
Услышав это, старый пан Кржепецкий рассердился:
– Ты справишься? Что? Как? Ты уж мне, пожалуйста, не порть дела. Он справится!.. Не ты ли советовал мне оставить в покое Сильницких и Дронжков, потому что ничего не выйдет?.. Ничего не выйдет… Почему… Свидетелей заставили присягать на местной земле… Великая штука! Я приказал людям насыпать в сапоги земли с моего двора – ну и что? И они пошли на землю Сильницких и ни один не присягал ложно, когда говорил: «Клянусь, что земля, на которой я стою, принадлежит пану Кржепецкому!» А ты бы целый год думал и ничего подобного не выдумал. Ты справишься? Смотри, какой выискался!..
И старик начал сердито шевелить беззубыми челюстями, точно жуя что-то, причем подбородок его совершенно сходился с загнутым, как у хищной птицы, носом.
А сын отвечал:
– Успокойтесь, отец, и выслушайте меня. Когда дело идет о судах и тяжбах, то я всегда вам уступлю, но что касается женщин, то я в этом более сведущ и больше надеюсь на себя.
– Ну?..
– Поэтому, если дело и дойдет до процесса с панной Сенинской, то никак не в суде.
– Что же ты такое замышляешь?
– Нетрудно угадать. Разве мне уж не пора? И разве другую такую девку вы найдете во всей округе…
С этими словами пан Мартьян задрал голову кверху и уставился отцу в глаза, а тот тоже пытливо посмотрел на него, пожевал губами и спросил:
– Ты так думаешь?
– А почему бы и нет? У меня это уже со вчерашнего дня засело в голове.
– Отчего бы нет? Потому что она бедна, как Лазарь.
– Но зато я войду в Белчончку с пением и без малейших препятствий. Она бедна, но зато эта девушка из знатного рода… А помните ли вы, что говорил Понговский: что если бы хорошенько разобраться в документах Сенинских, то можно бы отсудить почти полвоеводства. Ведь и Собеские поднялись благодаря им, поэтому была бы и протекция у короля… Сам король должен бы подумать о таком деле… А мне девушка уже давно приглянулась…
И он запрыгал на своих коротких ногах, облизывая усы, причем казался таким противным, что старый Кржепецкий не мог не сказать:
– Она не захочет выйти за тебя.
– А за старого Понговского хотела? Что? А мало было таких, которые хотели идти за меня? Теперь много молодых людей ушло в войска, и девушек можно будет покупать грудами, как гвозди для подков.
– Ну а если все-таки она тебя не захочет, тогда что?
В глазах Мартьяна сверкнули злые огоньки.
– Тогда, – с ударением ответил он, – с девкой можно безо всякой опеки поступить так, что она сама запросится в костел…
Но старик испугался его слов.
– Эй! – проговорил он. – А знаешь ли ты, что это уголовное дело?
– Я знаю только, что за Сенинскую никто бы не заступился!
– А я тебе говорю: берегись! И так уж на тебя все нападают. Процесс об имуществе выиграешь или проиграешь, все равно останешься честным, а ведь это преступление, понимаешь?
– Да до этого и не дойдет, разве если сама захочет. Только вы не мешайте мне, а делайте так, как я скажу. После похорон возьмите, отец, Теклю домой, а если удастся, то прихватите и старуху Винницкую, а я тут останусь при девушке с Агнешкой и Иоганной. Эти гадины ненавидят каждую, кто моложе и красивее их. Они уж и вчера начали жалить эту несчастную, а что же будет, если они поселятся с нею под одной кровлей? То-то начнут они ее колоть, то-то кусать, да унижать, да упрекать в куске хлеба! Я вижу все это, как в книжке, а эта вода пойдет на мою мельницу.
– Что же ты на ней смелешь?
– Что смелю? А то, что нарочно буду вмешиваться в их ссоры, буду ругать этих змей, а иногда и по роже дам, дескать: «Не смей!» – а ей буду ручки целовать: «Я твой покровитель, я твой брат, твой истинный друг, и ты здесь единственная госпожа!» И неужели вы думаете, отец, что ее сердце не растает, что она не полюбит того, кто будет ее заступником и покровителем, кто станет отирать ее слезы и день и ночь охранять ее?
Наступило минутное молчание.
– Тогда скажи Агнешке и Иоганне, чтобы они поступали по твоей воле!
– Им-то? Им ничего не надо говорить и нечему учить, потому что достаточно их характера. Только Текля одна голубь, а они коршуны.
И действительно, пан Мартьян не ошибся, так как сестры его, каждая по-своему, уже занялись панной Сенинской. Текля то и дело обнимала ее и плакала вместе с нею, а Иоганна и Агнеса тоже утешали ее, но только иначе.
– Что не удалось, то не удалось, – говорила старшая, – но вы успокойтесь. Вы не будете нашей тетушкой, потому что сам Бог не захотел этого, но никто вас здесь не обидит и куска хлеба не пожалеет.
– И никто не заставит вас работать, – продолжала другая, – потому что мы знаем, что вы к этому не привыкли. Когда вы успокоитесь и сами захотите работать, тогда другое дело, но не торопитесь с этим. Пусть сначала уляжется ваше горе, потому что в самом деле вас постигло большое несчастье. Вы должны были стать здесь госпожой, выйти замуж, а теперь у вас нет никого, кроме нас. Но поверьте, что, хотя мы с вами и не родственники, мы будем считать вас за родную.