— Кто?
Умная машина, вмонтированная в его челюсть, нарочно говорила голосом, резко отличающимся от Пандемового. Ким сам так захотел.
— Виталий Кимович Каманин.
— Да.
Пение птиц.
— Папа?
— Привет. Что-то случилось?
— Нет, все в порядке.
— Как мама?
— Мама? — короткая растерянная пауза. — Нормально. Я ей сейчас тоже позвоню…
— Что у тебя? Как дела?
— Отлично. Я прошел в экипаж.
Ким не сразу понял:
— Очень хорошо. Молодец. В какой экипаж?
— В первый экипаж. В состав Первой Космической. Это точно.
— Погоди, — Ким облокотился о перила; наклонные, они скользили, Кима тянуло вниз. — Погоди… Ты же не говорил мне, что собираешься в экипаж!
— Здрасьте. Я тебе говорил, по-моему, с раннего детства. Как и маме.
«Пан!!»
Тишина.
— Виталя, нам надо встретиться, — сказал Ким. — Сегодня. Ты можешь?
— Сегодня никак, что ты… Прости, никак…
— Завтра? Когда? Нам надо поговорить. Немедленно.
— Ну, может быть, завтра… Пап, по-моему, ты как-то не так понял.
— Завтра, — сказал Ким. — С утра. Я к тебе прилечу.
— Что ты будешь пить? — спросил Алекс, скрывая неловкость.
— Пиво, — сказала Юлька.
На ней была намотана какая-то облегающая тряпка, эластичная, посверкивающая при каждом движении. С точки зрения Алекса, носить такое было бы очень неудобно. С точки зрения Алекса, подростковую грудь следовало бы прикрывать тщательнее. И огромные сапоги, размером с доброе ведро каждый, по мнению Алекса, не вполне подходили к сезону.
Он отошел к столу заказов и добыл для внучки литровый пробковый бочонок; Юлька откупорила его явно со знанием дела. Ничего, сказал себе Алекс. Предоставим Пандему устраивать ребенкин метаболизм… Дети охотно пьют взрослую гадость, но кто хоть раз видел, чтобы дети пьянели?
Юлька сидела в «плавающем» кресле, Алекс стоял перед ней и не знал, как себя вести. Ворчливо-покровительственно, как дедушка с внучкой? Весело-игриво, как видный мужчина с юной особой? Сдержанно-строго, как взрослый с полузнакомым ребенком?
В последний раз они разговаривали лет шесть назад. Половина ее жизни.
— Ты удивлен, что я к тебе пришла? — спросила Юлька, своим небрежным «ты» задавая интонацию беседы.
— Да, — сказал Алекс, подумав. — Наверное, я не очень хороший дед…
— Может быть, — жестко заметила Юлька. — Но мне все равно, какой ты дед. Я к тебе с вопросом.
Алекс подтянул другое такое же кресло (магнитная подушка; кажется, что кресло парит в воздухе). Уселся. Сцепил пальцы:
— Ну?
— Как вы жили без Пандема? — спросила Юлька и недобро блеснула фосфоресцирующими (новомодные линзы!) глазами.
— Хороший вопрос…
Юлька сидела перед ним, натянутая как струна. Непонятное существо, чьих мыслей Алекс не мог себе представить. Кажется, она очень изменилась, превратившись из ребенка в подростка. Кажется, прежде она была куда мягче. Впрочем, он никогда ее толком не знал. Не интересовался ее судьбой.
— Я не уверен, что знаю, как тебе ответить, — сказал он наконец. — Скажи, что ты хочешь услышать?
Она отвернулась. Закусила губу:
— Ничего не хочу услышать, кроме правды… Как вот ты, дед, жил без Пандема? Особенно когда тебе было двенадцать лет?
— У меня были друзья, — начал Алекс. — Я учился в школе… Если мы не понимали друг друга, мы дрались… Или расставались… Или искали общий язык… У нас были учителя, иногда очень плохие… Сейчас просто не бывает таких анафемски плохих учителей… И потом, ведь у нас были родители…
— А! Родители. — Юлька вскинула голову, жестко заколыхались цветные волоски-сенсоры, вживленные у висков.
— Да, — быстро сказал Алекс. — Мы тоже искали с ними общий язык… Часто не находили… Я, например, приносил своим одни неприятности. То есть я теперь это понимаю… Мир был… по-своему прекрасный… У меня друг погиб в двадцать лет, на войне… Жили, как крысы. Сильный — закогти… Ногами — упавшего… Вот черт, ничего почти не вспоминается. Как мы с приятелем в тринадцать лет ракеты пускали на Новый год… Как мать положили на операцию… Плохо помню… Юлька, ты думаешь, что Пандем в чем-то перед тобой виноват?
Она оттолкнулась ногами от стены; кресло медленно проплыло через всю гостиную, мимо свисавших с потолка лиан, остановилось перед серым экраном визора.
— Нет.
— Тогда почему…
— Потому! — она поднялась. — Только не надо мне рассказывать… Пандем то, Пандем се… У меня был друг, который меня предал. Лучший друг! Кому после этого верить?
— Ты уверена, что он…
— Уверена! Потому что, если бы я была Пандем, а он — Юлька, я бы все для него сделала!
— Поэтому-то ты не Пандем, — сказал Алекс печально.
— Я знаю, ты искал способ, чтобы его убрать, — деловито сказала Юлька. — Убить.
— Ты что?!
— А-а, даже ты пугаешься… Всем теперь страшно такое представить… А между прочим, тысячи людей живут «без Пандема»! Миллион почти… Не хочу я убивать Пандема. Мне просто так хреново без него… Такая пустота… Он это знает. Он думает, я к нему на коленках приползу. А я не приползу! Так и скажи ему, когда будешь в беседке… Ты ведь в беседку ходишь, как все?
За окном — где-то неподалеку — оптимистично запел петух.
— Ты была в красной зоне? — спросил Алекс.
Юлька мрачно кивнула:
— Живут, как свиньи. Некоторые беспандемные… А остальные — почти все, накинь! — притворяются беспандемными для понту… Ничего, живут. Говорят, что счастливы. А мать велела мне вообще там оставаться. Была бы послушной девочкой — нашла бы себе стояка в красной зоне… Любофф… Гоняли бы вместе на веерах…
Алекс вдруг напрягся. Будто облачко, будто тень угрозы, видимая боковым зрением, проплыла по краю его сознания. Гонки на веерах…
— Погоди. Ты что… Ты понимаешь, что беспандемный человек может умереть? Вот так, свалиться на землю и превратиться в фарш? Ты понимаешь это?
Юльке, кажется, понравилась его тревога:
— Ага. Пан… Он мне все подробненько расписал. Что со мной будет, если то, что со мной будет, если се… Рассказывал о ребятах, которые уже навернулись. Только, дед, жили же как-то люди до Пандема… Вот ты жил. И ничего, не помер…
Алекс молчал.
— Ничего ты мне не сказал, дед, — Юлька отвернулась. — Можно, я тебе звонить хоть буду? Надо же мне с кем-то говорить… Если не с Паном… То хоть с тобой буду, можно?
Луна в этих широтах была низкая, большая и какая-то пристальная. Искорки лунных станций, прекрасно различимые на ее темной стороне, не могли развеять ощущения той первобытной жути, которую Ким испытал впервые в детстве, глядя на Луну в самодельный телескоп.
Виталька был поджарый, загорелый, в отличной форме. Виталька и на работе, и после работы ходил босиком; Ким откуда-то знал, что подошвы ног у него мягкие и нежные, без рубцов и натоптышей. Покрытие платформы действительно отличалось от тех деревенских дорог, по которым ходила босиком Кимова бабка, после чего ее ступни становились как подметка кирзового сапога…
Вот что такое эти новые покрытия. Не синтетика, но растение с тончайшими зелеными волокнами, способное прорастать на сколь угодно гладкой поверхности, горизонтальной или вертикальной. Антибактериальное действие. Терморегуляция. И, что немаловажно, полная беззащитность при встрече с «традиционной» земной растительностью: «коврик» отступал, капитулировал перед лицом даже газонной травки, не говоря уже о пырее…
Виталька молчал. Ким смотрел вниз, на море огней, на транспортеры, с разной скоростью несущие в разные стороны разные смены работников; он много раз повторял про себя все то, что надо было сейчас сказать этому полузнакомому крепкому мужчине. Повторял, уже прекрасно понимая, что, будучи произнесенными вслух, слова окажутся или банальными, или неубедительными, или — не приведи Пандем — пошлыми.
Почти над их головами проплыла гондола — не то прогулочный катер, не то грузовая баржа, в темноте не разобрать. Закрыла луну; по очертаниям вроде бы грузовик. Уплыла на север.
Платформа под ногами чуть заметно вздрогнула — раз, потом еще раз.
— Ты приехал, чтобы меня удержать? — спросил Виталька.
Ким сам не знал сейчас, зачем он приехал.
Он мог бы сказать: я твой отец. Я дал тебе жизнь, которой ты сейчас так жестоко распоряжаешься. Пандем не может давать человеку вторую жизнь.
Тогда Виталька, наверное, напомнил бы, сколько лет он к своей цели шел. Как не прошел первый отбор, как из кожи вон лез, лишь бы войти в форму ко второму отбору… как тренировался и учился годами. И добавил бы, что этот полет нужен прежде всего ему, а не Пандему и не человечеству.
Тогда Ким ударил бы ниже пояса и сказал, что ради своих фантазий Виталька навсегда бросает мать, отца и брата. А Виталька сказал бы, что за мать с отцом и тем более за Ромку он совершенно спокоен — они ведь остаются с Пандемом. А Ким сказал бы, что это ненормальное состояние для человека — быть совершенно спокойным за родителей…
Тогда Виталька, наверное, спросил бы: а на что, по-твоему, следует тратить жизнь? А на что уходит твоя? Разве ты не сидишь в лаборатории с утра до ночи? Разве ты не впадаешь в экстаз от каждой новой колючки у какого-нибудь механического кактуса? Когда, спросил бы Виталька, когда ты в последний раз видел маму? И почему ты думаешь, что распорядился своей жизнью правильно, а я — я выбрать для себя не способен?
И все эти вопросы повисли бы в воздухе; Ким ответил бы… Неважно, что бы он ответил. Потому что разговора все равно не будет — будет молчание под жутковатой луной, и каждый из них проживет весь этот диалог снова и снова — внутри себя, не разжимая губ…
— Хотел бы я когда-то разобраться в ваших отношениях с Пандемом, — пробормотал Виталька. — Одно время мне казалось, что ты — самый близкий ему человек на земле…
— А теперь что тебе кажется?
— Теперь? Ничего… Почему ты не попросишь у Пандема совета, как помочь маме? Почему ты не выслушаешь его… насчет экспедиц