ии? Что, вообще, между вами происходит?
Ким молчал.
— Ты перестал ему верить? — снова спросил Виталька.
— При чем тут вера, когда речь заходит о Пандеме?
Сын пожал плечами. Ким узнал собственный привычный жест.
Глава 20
Мир вокруг маленькой церкви с синим куполом изменился за пятнадцать лет.
На месте бывшей стройки теперь покачивался сосновый лес, и каждое дерево — здоровое, сытое — казалось мачтой под зеленым парусом. Внизу, под лесом, была автоматическая фабрика, и крупная транспортная развязка, и узел коммуникаций; сверху летали дятлы, вились по стволам белки да паслось (в траве, а не в кронах) небольшое стадо диких коров.
Вдоль церковной ограды по-прежнему росли вишни. На месте одряхлевших и срубленных стояли теперь молоденькие, трогательно-беззащитные в сравнении со старыми, циничными, видавшими виды корявыми стволами. Был конец лета, и вишни стояли, высоко подняв легкие, свободные от ягод ветки.
— …Я говорил об этом буквально вчера с одним человеком, — неторопливо рассказывал отец Георгий. — «Великими страданиями надлежит вам войти в Царство божие»… Он с этим ко мне и пришел. Дело совсем не в том, что так написано в Библии. Дело в том, что эти строки отражают реалии духовного роста, «учебником» которого и является Библия… Он, мой вчерашний собеседник, говорил: я не знаю никого, выросшего вне страданий. Он говорил: я сам расту страданиями. На его взгляд, страдание есть неотъемлемый атрибут качественного скачка в развитии человека. С «плато» текущего уровня человек должен подняться на «пик» следующего. Именно страдания и возносят его на этот пик… Никакого богословия, сплошная диалектика…
Они шли по церковному садику — вдоль ограды. За пятнадцать лет отец Георгий мало изменился; перестал носить очки без диоптрий да чуть длиннее отпустил бороду. Вот, собственно, и все. «Неужели и я изменился так же мало? — думал Ким. — Кажется, полжизни прожил, кажется, поумнел… Или поглупел?»
— …Развитие — оно скачкообразное, не плавное. Простым накоплением опыта и его осмыслением не поднимешься над собой. Нужен катализатор, фермент, который даст необходимый рост качества над простым количественным накоплением. И страдание — и есть этот катализатор… Вот и получается, что нельзя освобождать человеков от страданий. Это регресс…
— Я работал в онкологической клинике, — сказал Ким. — Страдание отвратительно.
— Понимаю…
— Отвратительно. И способно вывести как вверх, так и… в пропасть…
Его собеседник вздохнул:
— Ким… У вас ведь не просят вашего сына в жертву.
— А я не жаловаться приехал… Отец Георгий, все, что до сих пор сделал Пандем, — благо для человечества… Вы не согласны?
Священник молчал.
— Мы привыкли к нему, но не поняли его, — снова сказал Ким. — Он порожден человечеством? Но групповой портрет того человечества, которое я знал, выглядит иначе… Что послужило толчком? Через какие фильтры проходила информация? Если Пандем — проекция человечества, то — на что?
— Мне кажется, — сказал отец Георгий, — что вы, Ким, начинаете сомневаться в благости Пандема, когда ваши собственные интересы становятся для вас важнее Пандемовых.
Сделалось тихо. Ким глядел на бежевого кролика, что-то искавшего в траве под оградой.
— Отец Георгий… Пандем обладает душой?
Священник молчал.
— Если он способен страдать, а мы теперь лишены страданий… Значит ли это, что он находится на пути духовного роста, а мы нет? Что он более человек, чем каждый из нас?
Кролик под оградой вдруг замер, прислушиваясь, прыгнул — и исчез. Качнулись высокие стебли.
— Ах, Ким, — отец Георгий покачал головой. — Говоря о мире без страданий, тот мой собеседник очень ошибался… Страданий нет? А чем вы, по-вашему, сейчас занимаетесь?
Глава 21
Автострада обрывалась здесь, будто отрезанная лазерным лучом. Дальше тянулась бетонированная дорога; Ким давно уже не видел бетонки, но эта была хороша, без трещин, без выбоин. На невидимой границе, справа от дороги, стоял старинный дорожный знак — круглый, навроде «Проезд запрещен». «Мобили оставляйте здесь», — было написано красным на белой жести.
На парковке стоял один только, в два раза меньше Кимового, трехместный «Путник». Ким взял из багажника сумку и двинулся по бетонке; ощущение было такое, будто он вернулся в детство. Справа и слева были поля, от которых он давно отвык, а под ногами дорожное покрытие, одновременно и надежное, и архаичное, и ужасно неудобное после ставших привычными биоковров. Сколько лет они живут вот так? Четыре, пять? Обустроились серьезно…
Поселок был новенький. Дома — в основном кирпичные, редко — деревянные, крашеные. Над каждой крышей — труба и универсальная антенна. По крайней мере, от информации они не отказываются, подумал Ким.
Первыми ему встретились две женщины на велосипедах. Переглянулись:
— Эй! Вы кого-то ищете?
— Быстова, — сказал Ким.
— Он у себя, — сказала та, что помоложе, полная, с некрасиво затянутыми на макушке длинными волосами. Та, что постарше, в кепке, с сомнением выпятила нижнюю губу.
— Это где? — спросил Ким.
Обе некоторое время разглядывали его, будто он заговорил по-китайски или неудачно пошутил. Наконец та, что помоложе, махнула рукой вдоль улицы:
— Туда.
И Ким пошел.
Улица вывела его на площадь — по-видимому, поселок строился по старому традиционному образцу. Самый большой дом на площади был четырехэтажный, с круглой башенкой и действующими цифровыми часами; Ким ступил на площадь ровно в пятнадцать-четырнадцать.
Дверь в ратушу была закрыта на кодовый замок. Киму снова вспомнилось: такие, или похожие, охраняли двери многоэтажек в год пришествия Пандема…
Он позвонил.
— Кто вам нужен? — спросили из динамика.
— Сергей Быстов.
— Кто вы?
— Ким Каманин. Можете посмотреть в сети.
Последовало минутное молчание. Может быть, обитатель ратуши последовал Кимовому совету. А может быть, просто раздумывал.
Замок громко щелкнул, и дверь приоткрылась.
— Второй этаж направо, — сказал динамик.
Внутри было сыровато и пахло погребом. Ким поднялся на второй этаж по каменной, безо всякого покрытия лестнице; в большой комнате с тремя узкими окнами сидел тучный, большой человек с острыми, как искорки на лезвии, черными глазами.
— Добрый день, — сказал Ким.
— Добрый, — подтвердил хозяин. — От Пандема?
— Ученый я, — сказал Ким. — Биолог. Немножко — психолог… вы меня запрашивали?
Хозяин поддел мизинцем плоский монитор, лежавший на столе. Повернул так, чтобы Киму было видно. С монитора смотрел сам Ким — фотография позавчерашней, кажется, давности. Внизу темнел, как вспаханное поле, поясняющий текст; Ким успел разглядеть собственную дату рождения.
— Очень хорошо, — сказал он, перехватывая острый взгляд Быстова. — Вы, разумеется, можете меня отправить восвояси даже раньше, чем я скажу «А»… Кстати, как вы встречаете людей, которые говорят, что хотят к вам присоединиться?
Быстов усмехнулся:
— Вы похожи на древнего журналиста… Задаете вопросы прежде, чем собеседник согласится отвечать.
— Я никогда не был журналистом. По первой профессии я врач.
— Хирург? — быстро спросил Быстов.
— Вы же прочитали, — Ким кивнул на монитор.
— Ч-черт, — сказал Быстов сквозь зубы. — А ну, марш отсюда. Быстро-быстро, за поле и чтобы духу здесь вашего…
— Почему?
Быстов поднялся:
— Ты не слышал? Плохо расслышал, что я сказал?
Ким не двинулся с места:
— А вы говорите со мной повежливее. Меня очень трудно спустить с лестницы, учтите. Хоть вы и хозяин, а меня никто не звал — угрожать не надо. Я могу неадекватно отреагировать.
Быстов разглядывал его с непонятным выражением. Вроде бы на Киме был комбинезон для полярных работ и пляжная панамка, и собеседник его пытался понять, что именно во внешнем виде гостя «не так».
— Ты пандемный? — спросил он наконец.
— Да, — сказал Ким.
— Ты пришел сюда по поручению?..
— Нет. Мне надо понять одну вещь… Или много вещей. Но одну — очень важную.
— Это он велел тебе прийти, — сказал Быстов. — Димка мой ногу вчера сломал… и наша идиотка баба Мела не может правильно загипсовать. М-мать…
— Он ничего мне не велел, — сказал Ким. — Но если ваш Димка страдает из-за вашей гордости — вы эгоистичная скотина, вот и все.
Быстов не отреагировал на «скотину». Наоборот, успокоился, даже сник. Уселся снова за стол, переложил с места на место два монитора: плоский и «линзу».
— Тебе не понять… тебе не понять. По-твоему, комфорт — важнее. Чтобы не дай бог не оцарапаться. Чтобы все жили в мире. И если ножку сломал — сразу все принципы побоку, беги к Пандему… Он, кажется, хитрее поступил. Он тебя к нам привел, а ты и не догадался.
Ким на секунду задумался. Быстро — почти автоматически — проследил в обратном порядке всю цепочку своих решений за последние три дня.
— Когда он ногу сломал?
— Вчера, говорю.
— Отпадает, — сказал Ким, пытаясь скрыть облегчение. — Я еще позавчера выкачал карту и просчитал дорогу к вам… Да и Пандем не станет водить меня, как куклу. Это все ваши апокалиптические фантазии.
— Ну, раз не привел, то и хорошо, — сказал Быстов, глядя в одно из окошек, грязное, с лоскутиками паутины. — Да и забыл ты свои хирургические умения. Двадцать пять лет нет практики — все, сливай воду…
— Хорош болтать, — сказал Ким раздраженно. — Показывай, что там с Димкой твоим?
Димке можно было дать лет шестнадцать с виду. Лицо его было цвета слоновой кости, а на лбу сотней булавочных иголок лежал пот.
— У вас анальгетики есть? Хоть что-нибудь?
— Водка.
— Идиоты. Ч-черт… Я позову Пандема.
— Убью, — шепотом сказал лежащий Димка.
— А как мне править? Как? Как в тринадцатом веке — без наркоза?
— Есть еще травка, — сказала баба Мела, которой было лет восемьдесят и которая на самом деле звалась Мелани Смит.