— Травка, — сказал Ким. Подумал и выругался — как когда-то в операционной; сразу сделалось легче. И сразу стало ясно, что произойдет в ближайшие полчаса.
— Двух здоровых мужиков. Спирта. Бинтов. Гипс готовьте. И заберите всех баб отсюда. Вообще все лишние — выйдите…
Быстов стоял в углу. Киму не было времени анализировать, как именно хозяин на него смотрит и что у него на уме.
Часа через два пацан уснул наконец — с нормальным пульсом, с наконец-то порозовевшим — от алкоголя — лицом.
По дороге от дома к ратуше встречные — а их было много, видимо, новость распространилась — косились на Кима с удивлением и опаской.
Быстов снова привел гостя в свой кабинет. Со зверским выражением лица вытащил из шкафчика большую бутылку с длинными стеблями зверобоя в прозрачной жидкости цвета некрепкого чая:
— Ну…
Выпили молча.
— Он тебе сын? — спросил Ким.
— Ага.
— Сколько ему?
— Пятнадцать.
— Молодец…
— Знаю, — сказал Быстов, и в одном слове послышалась такая похвальба и гордость, которую редкий хвастун втиснет даже в длинную тираду.
Выпили по второй. Закусили какими-то сухариками вперемешку с вялыми, неаккуратными с виду, но очень вкусными огурцами.
— Почему? — спросил наконец Ким.
Быстов, не дожидаясь Кима, выпил третью. Поморщился:
— Поймешь?
— Попытаюсь.
Быстов осторожно поставил на стол опустевшую рюмку. Протянул к Киму руки ладонями вверх:
— Видишь?
Руки были, как дерево. Застарелые мозоли покрывали их сплошной коркой.
— Не аргумент, — сказал Ким.
— Усилие, — сказал Быстов. — Человек — это усилие… Жизнь. Наибольшее усилие, на которое человек способен, — цена ему, человеку. Не обязательно яму при этом копать… Или там бабе рожать необязательно… Ты меня поймешь.
— Вообще любое усилие? — спросил Ким.
— Да, — Быстов снова налил себе и гостю. — Можно на тебя еще продукт переводить? Или тебе Пандем в желудке все в воду превратит, начиная с третьей?
— Не превратит, — сказал Ким. — Он ничего не превращает в воду, у него другие механизмы… Понеслась?
И они выпили.
— Зачем корячиться, если есть Пандем? — устало спросил Быстов.
— То есть зачем надрываться на жатве, если синтезатор делает хлеб из простеньких реактивов за пять минут?
Быстов покачал головой; сверкнула круглая лысина в густых седеющих патлах:
— Не-ет… В эту детскую ловушку меня не лови. Раньше, мол, люди на лошадях пахали, но разве комбайн обесценил их труд… Оптимальный путь, высвобождение энергии для других целей и все такое — это правильно, Ким. Я совсем другое усилие имею в виду…
Он встал. Прошелся взад-вперед по комнате. Щелкнул пальцами — на стене напротив окон засветился большой, от пола до потолка, монитор.
— «Дюйм», — пробормотал Быстов себе под нос. — Двадцать шестая.
На экране возник вдруг — и продолжился с середины — старый-престарый фильм. Не только не объемный, но даже и черно-белый. Отреставрированный, но все равно блеклый в сравнении с последними реал-композициями.
— Звук! — сказал Быстов, и звук пропал.
— Усилие, — сказал Быстов. — Через «не могу»… Как в армии. Как на той же жатве. Как сегодня Димка… Зачем человеку быть выше себя, жертвовать собой, наконец, если Пандем и так всем поможет?
— У человека, — сказал Ким, — есть много других возможностей «быть выше себя». Человек может учиться. Человек может совершенствоваться. Заниматься спортом, в конце концов…
«Лететь в космос», — хотел он добавить, но не добавил. Некстати вспомнил о Витальке.
— Игрушки, — Быстов невесело усмехнулся. — Детский мир. Делай что угодно, но знай, что Пандем все равно тебе поможет… Он же тебя любит. Он тебя вытащит у черта из пасти, если ты туда из любопытства полезешь. Что, мамка не поможет дитятку, если с дитятком беда? А сколько лет дитятку — значения не имеет. Когда я служил, у нас одному парню мамаша клубнику в сахаре таскала, передавала какие-то пирожки, мармеладки…
— Пусть лучше дитятко свалится в пропасть и сдохнет на дне?
— Сам, — Быстов ударил кулаком по столешнице, и оба монитора подскочили. — Не сваливайся в пропасть, лапушка. Думай сам… Нет, игрушки все это, «Пандемовы страсти». Красная зона та же… Игрушки да лицемерие: я крутая, я боксерша… я эгоистка… я анархистка… а как беда, так Пандем поможет. Он всегда помогает. Он добрый.
— Дочь? — подумав, спросил Ким.
— Она, — пробормотал Быстов, с ненавистью глядя на пустую рюмку. — А ты… Ты вроде мужик. Я уж подумал было, что ты тоже отказник… Ни один пандемный так бы не…
И замолчал.
— А то, как ты живешь, — не игрушки? — спросил Ким. — Поля эти… пшеница… Огороды… Коровы ходят, понимаешь… Синтезаторами вы не пользуетесь, а сетью — да?
— Сеть люди раньше придумали, — сказал Быстов. — До Пандема.
— Так и синтезаторы собрали тоже люди… с подачи Пандема… А если бы и марсиане подбросили — что, не пользоваться? Брезговать? Пусть народ с голоду мрет?
— У меня никто не мрет, — сказал Быстов. — Звук!
И, повернувшись к Киму спиной, стал смотреть фильм.
Минуты через две Ким узнал ленту. Это был «Последний дюйм» из его детства.
Глава 22
Динамика плотности населения в Тихом океане, оперная постановка с участием сразу двенадцати звезд, климатический купол на Северной платформе…
На пороге комнаты стоял Мишка. Лера отвернулась от экрана:
— Да, котенок?
— Я еще не ужинал. Ма, вообще-то я тебя ждал…
— Так что же ты молчишь? Я тоже еще не ужинала, давай…
Ее сын был чем-то подавлен. Лерка определила это если не с первого взгляда, то со второго — точно.
Себе она взяла коктейль с алкоголем, Мишке — с фруктами и овощами. Сын не был гурманом и никогда не тратил время на выбор пищи — тыкал пальцем в дежурное блюдо и равнодушно ел, что дают. Ему казалось, что он слишком толстый; вроде бы он даже говорил об этом Пандему. И вроде бы Пандем ему сказал, что у Мишки оптимальный для его сложения вес, а если он хочет перемен, то пусть поактивнее будет в спортзале…
— Как дела в школе? — спросила Лерка как ни в чем не бывало.
Сын вздохнул:
— Открыли новую специализацию. Медицина.
Лера на минуту перестала жевать:
— Какую-какую?
— Медицина… Я решил не записываться. Как-то мне не нравится.
— Ты ничего не путаешь? — тихо спросила Лера.
Сын помотал головой.
— Еще что? — спросила она рассеянно.
— Ничего.
— Ты уверен? Что-то ты какой-то кислый…
— Да так, — Мишка поежился. — Я вот сегодня подумал…
И замолчал.
— Что? Что ты подумал?
— Я ведь не пройду экзамена на взрослость, — сказал Мишка еле слышно. — У нас там рассказывали… У одного парня брат… Так я ведь такого не сделаю, что ему Пандем загадал. До старости буду тест сдавать — а не сдам…
— Ерунда, — сказала Лера, подумав. — Пандем прекрасно знает, что кому загадывать.
— Вот именно, — сказал Мишка и ниже опустил голову. — Он дает на преодоление, это все знают. Если боишься змей, например… ну, неприятны они тебе… то змееловом работать.
— Тебе до экзамена еще расти и расти, — напомнила Лера.
— …А если ты, ну, стесняешься или боишься — так в красный слой… Подраться там с кем-нибудь… А если бегать не любишь — так в спортлагерь на полгода.
— И это все, что тебя огорчает?
Мишка оторвал глаза от тарелки. Глаза были нехорошие — больные какие-то глаза.
— Мишуль…
— Да не надо, мама… Пандем говорит — учись преодолевать. А я не хочу. Лучше не надо мне экзамена на взрослость вообще. Дома буду сидеть, по сети учиться, по сети работать… Ты не против?
— Я с ним поговорю, — сказала Лера.
— Не надо, — Мишка страдальчески скривился. — Он и так меня достанет за то, что рассказал тебе…
— Никто тебя не достанет, — сказала Лера жестко. — Допивай коктейль, я сейчас вернусь…
Уже на пороге ей подумалось, что не стоило срываться, не закончив ужина. Вышло скомканно и нервно, куда она поспешила, она ведь взрослый человек… Хоть экзамена на взрослость в ее время никто не должен был проходить…
Она плотно закрыла за собой дверь беседки. Задвинула задвижку; ее беседка была похожа на жилую комнату: с диваном и ванной, со столом, автокафе, «игралкой» и множеством живых цветов, растущих прямо из ковролина.
— Пан?
«Да, Лера?»
Она выдохнула застрявший в груди воздух. На секунду сделалось легко-легко, будто под наркозом.
«Ну что ты как маленькая, право слово…»
— Зачем им медицина?
«Что, это запретное знание? Естественно для малышей — интересоваться устройством собственного тела».
— На то есть анатомия и физиология. Зачем им медицина?
Лера прошлась по беседке взад-вперед; трава и земляничные стебли гнулись под ее босыми пятками, чтобы через секунду снова выпрямиться. Она очень живуча — «домашняя флора». Ким когда-то читал ей целые лекции по этому поводу…
Под креслом поспевала земляника.
— То я вижу — мальки во дворе играют в «координаторов»… в «государство»… Теперь вот медицина… И с тобой — только в беседке, как в резервации. Как в вольере.
«Лерочка, да что с тобой? Мишка привык, что я жду его в беседке. Только в беседке, больше нигде. Он немножко меня боится. Немножко пытается использовать — выпросить чего-нибудь… И только редко-редко — почти никогда — он идет ко мне с тем, с чем привык идти к тебе. Ты ведь его мать… Радоваться надо!»
— Я и радуюсь… Про медицину ты так и не ответил.
«Пусть тренируются. Это отлично воспитывает ответственность, самостоятельность…»
— Да ты зациклился на этой ответственности. Принял на себя роль капрала, ей-богу… Чего он боится?
«Он не боится, он опасается. Это этап. Тем ярче будет его радость, когда он пройдет тест».
— А он пройдет?
«А ты как думаешь?»
Лера протянула руку под кресло. Сорвала ягоду. Покатала на языке, остро чувствуя вкус.
— Пан, ты ведь не друг ему.