И Ким оглядывался, как будто гипотетические «счастье» и «покой» уже витали вокруг в виде белых и розовых облачков.
Считай, что я пошутил, думал Ким и даже пытался усмехнуться. Чудовищная несправедливость, звериная жестокость мира, из которого ты нас вытащил, оправдали бы любую модификацию. Да, оправдали, говорю, что слышишь… Но ты выбрал другой путь. Ты искусственно создаешь препятствия тем, кто сейчас взрослеет. Чтобы дать им возможность развиваться, а не просто расти. Ты вернул нам страх выбора… но не до конца, потому что, во-первых, никакой выбор не фатален, а во-вторых, всегда можно пойти в беседку и спросить совета…
Ты знаешь, встреча с Никасом пошла мне на пользу. Я по-другому теперь смотрю на Первую Космическую… Я, отец, провожающий сына в неизвестность, где с ним может случиться все что угодно, где он будет долгие годы жить в замкнутом пространстве и видеть небо только на стереоэкране… И я больше никогда его не коснусь… Современный отец сказал бы: он ведь сам этого хочет, значит, так ему лучше, и пусть летит. А я не современный отец, и мне всякий раз становится дурно, когда я понимаю, просыпаясь по утрам, что время до старта сократилось еще на один день…
Но если он, оказывается, зерно, избранник, посланец… Что, мне должно быть легче?
Глава 25
— Загулялась? — сухо спросила Виктория Викторовна.
Юлька Тамилова сразу же выловила в голосе матери новые, прежде не звучавшие нотки. Насторожилась:
— А что?
— Надо поговорить, — сказала Виктория Викторовна.
— О чем? — спросила Юлька, удивленная.
— Скажу, — сухо пообещала Виктория Викторовна. — Сядь.
Юлька села. Мать смотрела на нее новым, странным, немного пугающим взглядом.
Юлька хотела молчать, пока мать первая не выложит карты — но этот новый взгляд нервировал ее, и в конце концов она не выдержала:
— Да что случилось?
— Давно ты беспандемная? — далеким каким-то голосом спросила мать.
— А ты будто не знаешь!
— В школу не ходишь?
— У меня индивидуалка… Ты будто не знаешь!
Мать молчала, не сводя с Юльки жестких изучающих глаз.
— Что случилось? — повторила Юлька, стараясь, чтобы голос прозвучал насмешливо.
— Я говорила с твоим отцом, — сказала Виктория Викторовна.
— Что?!
— И он полностью со мной согласился.
— В чем?
— В том, что мы слишком увлеклись своими проблемами и преувеличили твою взрослость. А Пандем…
— Да-а?
— Помолчи, — Виктория Викторовна поморщилась. — Что за дурацкая привычка перебивать через слово… Значит, так, Юлия Александровна. Я, как твоя мать, с полного согласия твоего отца заявляю тебе, что твоя беспандемная жизнь закончилась. Сейчас мы поговорим — и ты пойдешь в беседку.
Юлька молчала. Она ждала чего угодно, но не столь дикого поворота событий.
— Собственно, это все, — сообщила Виктория Викторовна после небольшой паузы. — Где ты будешь учиться и по какой программе, когда у тебя будет практика и когда экзамен — вы решите с Пандемом, я в этом все равно ничего не понимаю… По-моему, эти вживленные волоски уродуют тебя. Подумай о новой прическе.
— Погоди, — медленно сказала Юлька. — Я все думаю, ты шутишь или как? Я, стало быть, уже не свободная личность? Не член общества? Почему ты мне указываешь, что делать? И почему это я должна тебя слушать? И почему мой статус «без Пандема»…
— Я твоя мать! — резко сказала Виктория Викторовна, и глаза ее сделались нехорошего стального цвета. — А ты — ребенок. И останешься ребенком, пока не сдашь инициационный тест.
— С каких это пор… — начала Юлька. И вдруг поняла.
Ее приятель Панчо, четырнадцатилетний весельчак, который одно время вызывал у нее очень теплые чувства, куда-то пропал неделю назад. Ходили смутные слухи о том, что он оставил статус беспандемного. А еще пару дней назад из их компании исчезли, не прощаясь, две лихие девчонки…
— Это война, — сказала Юлька сквозь зубы. — Дядя Пан развернул против нас войну. Я-то смеялась, когда Булька сказал… Раз несовершеннолетний — значит, все равно что раб. Вещь. Всех, кому нет двадцати, — под Пандема. Ну ничего!
Еще не понимая до конца, что она собирается делать, Юлька перемахнула через полупрозрачную оградку, отделяющую комнату от веранды, как была, босиком пробежалась по траве и вскочила на ворсистое покрытие дорожки.
Мать, возможно, что-то крикнула вслед. Было бы естественно, если бы она крикнула. Юлька не слышала все равно — не то ветер свистел в ушах, не то стучала-бухала кровь.
Перескакивая с дорожки на дорожку, она добралась до скоростной полосы и там села, обхватив колени руками. Скоростная полоса охватывала район кольцом; когда-то именно Юлька уговорила мать поселиться именно здесь — в других районах устаревшие эскалаторы давно демонтировали, построили платформы земля — воздух и прочие скучные прибамбасы, а скоро, говорят, устроят и порталы…
Юлька зажмурилась. Портал — это же издевательство над самой идеей путешествия. Шагнул — и дорога закончилась… Значит, ни движения, ни ветра, вообще ничего…
Вокруг были какие-то люди. Переходили с дорожки на дорожку, постоянно с кем-то говорили по внутренней связи. Юлька крепче сжала зубы, активизируя переговорник.
— Да? Я слушаю?
— Дед, — сказала Юлька. — Привет.
— Привет, — сказал Алекс. — Давно не звонила.
— Ты слышал новость?
— Да.
— Кто тебе сказал?!
— Пандем. Я в беседке.
— В беседке?! Дед, скажи ему, что я не пойду. И никаких ему экзаменов сдавать не буду.
— Значит, тебе сказала мать, — в голосе деда Юльке послышалось странное удовольствие.
— Да, кто же еще?
— Значит, твоя мать наконец-то вспомнила, что это она тебя родила, а не Пандем…
— Ну и что?
— Это для тебя «ну и что», а для некоторых — очень важно… Ты где?
— Еду.
— Куда?
— А никуда, просто так… Может быть, к тебе.
— Приезжай, — легко согласился дед. — У меня большая удобная беседка.
— Что?!
— …Вот и побеседуем втроем. Ты, я и Пан.
— Я же сказала, что не пойду ни в какую… Дед, я на тебя надеялась! Ты, это ты… Я думала, ты!..
— Прекрати истерику, — жестко сказал Алекс. — Если ты вырастешь такой же безвольной неврастеничкой, как твой отец, я буду считать себя вдвойне виноватым…
Дед осекся. Кажется, Пандем что-то ему сказал. Наверное, чтобы не говорил Юльке, что у нее плохой отец…
Она оборвала связь, не прощаясь. Лента едва ощутимо подрагивала; Юлька заглянула за прозрачный щиток, прикрывающий пассажиров от ветра. Антеннки на ее висках взлетели, подхваченные потоком, стало даже немножко больно…
— Алло, папа?
— Юлечка? Привет, я…
— Пока, пап. Со мной все в порядке.
Отбой. Блокировка вызовов.
Время шло. Пассажиров стало меньше; море огней справа и слева то выплывало из-за крон, то снова пряталось. Лента с сидящей Юлькой описывала уже десятый круг; ее обида и злость догорали, сменяясь пустотой и усталостью. И где-то там, глубоко в душе, лежала удобная мысль, до которой еще надо было докопаться. На которую предстояло решиться, и Юлька уже знала, что подумает это, но все ждала и оттягивала. Лента — как вечный двигатель, Юльку никто не торопит, она может сидеть так годы и годы, всю жизнь…
Она, оказывается, хотела вернуться к Пандему. Все эти тяжелые, нервные, несчастливые месяцы, когда приходилось смеяться напоказ… Она хотела и не могла, потому что это была бы слабость уже не только в собственных глазах — в глазах новообретенных приятелей.
А теперь она может. Ее грубо принудили. Она станет говорить, что взбредет в голову, — но Пандем понимает без слов в отличие от прочих; за эти месяцы Юлька убедилась еще раз, до чего люди, и особенно подростки, тупы. Нет, они забавные… С ними интересно… Но они не просто не читают мыслей — они не понимают, если объяснишь…
Растянувшись на ленте и закинув руки за голову, Юлька подумала, что это похоже на конец дурацкого сна. Ей когда-то снились такие… Пандем объяснил потом, как к ним надо относиться… Пандем…
И она уснула. Наверное, это было лучшее, что она смогла бы сейчас сделать.
Джил была сотрудницей бородатого Никаса. Ким отлично запомнил ее еще и потому, что при темной, почти черной коже у нее были белые прямые волосы, молочные брови и густые, будто покрытые инеем ресницы. Когда она сказала: «Это Джил Дор из института Отиса», Ким сразу воссоздал ее портрет. Экзотичный образ Джил все еще стоял перед его глазами, когда она сказала:
— Никас Отис умер.
Ким молчал.
— Он покончил с собой, — сказала Джил. — Вы же знаете, он беспандемный. Был.
Ким молчал.
— Я сообщаю вам потому, — сказала Джил, — что за день до того… еще вчера… он собирался с вами связаться. Именно с вами. Он что-то хотел вам сказать.
Глава 26
Он почему-то думал, что между окончательным формированием экспедиции и стартом должно пройти хотя бы полгода. Он полагал, что люди, отправляющиеся в космос навсегда, должны получить что-то вроде последнего отпуска. Побыть с родными хоть месяц. Увидеть горы, море, вернуться на родину — пусть на несколько дней.
Инструктаж, подготовка… Какой, к черту, инструктаж, Пандем инструктирует их ежесекундно. А подготовкой была вся их предыдущая жизнь — Виталька прав. Они совершенно готовы. Они не нуждаются в отпуске; у них гора работы. Киму знакомо это чувство — когда чешутся руки, надо успеть то и это, кажется, что времени впереди совсем мало… Каких-то двести или триста лет…
А что до прощаний с семьями — ни у кого из них нет мужей и жен вне экспедиции. Никто из них не успел обзавестись детьми. Родители, бабушки и дедушки, братья и сестры придут, конечно, к старту, и устроены будут веселые похороны… то есть проводы…
Ким почему-то думал, что у него есть время до Виталькиного отлета. Оказалось, уже нет. Экспедиция отбывает на орбиту, на предстартовую позицию — сегодня их последний вечер на Земле…