«Очень хорошо, – ответила она и энергично кивнула. – Вот что нужно Изиде. Кровь ей не нужна. Нет! Только не кровь».
Она помогла мне подняться.
«Поймите, в моем сне она плачет, – помолчав, принялась объяснять я. – Она недовольна теми, кто пьет кровь, она протестует, она страдает. Сама она не из тех, кто пьет кровь».
Жрица смутилась, но потом кивнула:
«Да, это же очевидно».
«Я тоже протестую и страдаю», – сказала я.
«Я понимаю, идемте», – ответила она, выводя меня в толстую высокую дверь. Она оставила меня на попечение рабов из храма. Я с облегчением вздохнула – я устала.
Меня провели в церемониальную ванную, очищенную и убранную девушками из храма.
Какое наслаждение, когда все делается как положено.
Я опасалась, что мне принесут одежды из белого льна и черный парик, но все платья были сшиты по римской моде, новые, расшитые по краям цветами. Эта роскошь, такая, казалось бы, незначительная, на самом деле была для меня ценнее золота. Она, безусловно, доставила мне гораздо больше удовольствия.
Девушки тщательно расчесали мои волосы и прочно уложили их в круг, оставив вокруг лица густые локоны.
Я так устала! Я была так благодарна!
Потом девушки накрасили мне лицо, более искусно, чем я смогла бы сделать это сама, но, как выяснилось, по египетским канонам, и, увидев себя в зеркале, я вздрогнула. Вздрогнула! На меня смотрела не маска жрицы, но глаза обведены черным.
«Разве я имею право жаловаться?» – прошептала я.
Я положила зеркало. К счастью, без него я не буду видеть свое лицо.
Я прошла в главный зал храма – настоящая римлянка, экстравагантно накрашенная в восточном стиле. Типичное для Антиохии зрелище.
Там я нашла знакомую жрицу, а с ней – еще двоих, одетых так же официально, и жреца в старомодном египетском убранстве, только он носил не парик, а простой полосатый капюшон. На нем была короткая плиссированная туника. Когда я подошла, он обернулся и окинул меня взглядом.
Страх. Гнетущий страх.
«Беги из этого храма! Забудь о подношениях, или пусть они сами все за тебя сделают. Иди домой. Тебя ждет Флавий. Уходи!»
Я онемела от ужаса и безропотно позволила жрецу отвести меня в сторону.
«Выслушайте меня внимательно, – ласково обратился он ко мне. – Сейчас я отведу вас в священное место. Я допущу вас поговорить с Матерью. Но после этого вы должны прийти ко мне! Не уходите, не повидав меня. Вы должны пообещать, что будете приходить каждый день, а если вас снова посетят эти сны, вы подробно нам их опишете. Есть один человек, которому их следует рассказать, если, конечно, богиня не изгонит их из ваших мыслей».
«Я с радостью расскажу о них любому, кто способен помочь, – сказала я. – Я эти сны ненавижу. Но что вы так нервничаете? Вы меня боитесь?»
Он покачал головой.
«Я вас не боюсь, но мне необходимо кое-что вам доверить. Мы должны поговорить – либо сегодня, либо завтра. Непременно должны. Идите же к Матери, а потом возвращайтесь ко мне».
Меня провели в помещение святилища – место поклонения скрывали белые льняные занавеси. Я увидела свое подношение – гирлянду благоухающих белых цветов и теплый ломоть хлеба. Я преклонила колени. Невидимые руки задернули занавеси, и я оказалась в комнате одна, на коленях перед Regina Caeli, Царицей Небесной.
Новое потрясение.
Передо мной стояла древняя египетская статуя нашей Изиды, вырезанная из темного базальта. Головной убор – длинный, узкий, сдвинутый за уши. На голове – большой диск между рогами. Обнаженная грудь. На коленях – фараон, ее взрослый сын Гор. Рукой она поддерживала левую грудь, предлагая ему молоко.
Меня охватило отчаяние! Этот образ мне ни о чем не говорил! Я попыталась почувствовать в нем сущность Изиды.
«Это ты посылала мне сны, Мать?» – прошептала я.
Я возложила цветы. Я преломила хлеб. В молчании безмятежной и древней статуи я не услышала ничего.
Я распласталась на полу и простерла руки, от всего сердца пытаясь сказать: «Я принимаю, я верю, я твоя, ты нужна мне, нужна!»
Но я заплакала. Все потеряно. Не только Рим и семья, но и моя Изида. Эта богиня – олицетворение веры другой нации, другого народа.
Постепенно на меня снизошло спокойствие.
Так ли это, подумала я. Культ моей Матери распространился повсюду – на севере и юге, на востоке и на западе. Силу придает ему дух этого культа. Совсем не обязательно в буквальном смысле целовать ноги изваяния. Суть в другом.
Я медленно подняла голову и села на пятки. На меня снизошло настоящее откровение. Не могу в полной мере его описать. Но я познала его мгновенно.
Я поняла, что каждая вещь есть символ какой-то другой вещи! Я поняла, что всякий ритуал есть введение в силу другого события! Я поняла, что практичность человеческого ума заставила нас изобрести эти вещи с таким духовным величием, которое не позволит миру лишиться смысла.
А эта статуя воплощала собой любовь. Любовь превыше жестокости. Любовь превыше несправедливости. Любовь превыше одиночества и осуждения.
Только это и имеет значение. Я подняла глаза к лицу богини и узнала ее! Я посмотрела на маленькую фигурку фараона, на предложенную грудь.
«Я твоя!» – холодно произнесла я.
Ее застывшие примитивные египетские черты не чинили препон моему сердцу; я взглянула на правую руку, поддерживавшую грудь.
Любовь… На это требуются силы; требуется выносливость; требуется признание неизвестного.
«Забери у меня сны, Небесная Мать, – попросила я. – Или раскрой их смысл. И укажи путь, которым мне надлежит следовать. Прошу тебя».
Потом по-латыни я произнесла слова старого песнопения:
Ты – та, кто землю отделил от неба.
Ты – та, кто поднимается в созвездье Пса.
Ты – та, кто силу придает добру.
Ты – та, кто вселяет в детей любовь к родителям.
Ты – та, кто дарует милосердие тому, кто о нем просит.
Моя вера в эти слова была абсолютно языческой. Я верила, потому что считала: ее культ собрал лучшие идеи, какие только способен создать разум как мужчин, так и женщин. Вот в чем заключается функция существования богини; вот дух, питающий ее жизненные силы.
Пропавший фаллос Озириса остался в Ниле. А Нил оплодотворяет поля. Как это прекрасно!
Суть не в том, чтобы это отвергать, как мог бы предположить Лукреций, но в том, чтобы осознать значение ее образа. Чтобы извлечь из этого образа лучшее, что есть в моей душе.
Взглянув на прекрасные белые цветы, я подумала: «Они цветут благодаря твоей мудрости, Мать». Я подразумевала только то, что сам мир наполнен таким количеством вещей, которые нужно лелеять, сохранять, чтить, что наслаждение великолепно уже само по себе… А она, Изида, воплощает эти концепции – слишком глубинные, чтобы называться идеями.
Я полюбила ее – олицетворение добра, именуемое Изидой.
Чем дольше я смотрела на ее каменное лицо, тем явственнее мне казалось, что она меня видит. Старый трюк. И чем дольше я стояла на коленях, тем явственнее мне казалось, что она говорит со мной. Я полностью отдалась охватившим меня ощущениям, прекрасно сознавая, что они ничего не значат. Сны остались далеко. Они казались мне загадкой, для которой непременно найдется самое примитивное решение.
С истинным рвением я подползла к статуе и поцеловала ноги богини. Ритуал моего поклонения был завершен. Я вышла из святилища посвежевшей и исполненной радости. Мне больше не будут сниться эти сны. Солнце еще не зашло. Я была счастлива.
Во дворе храма я встретила нескольких своих подруг и, удобно устроившись под оливковыми деревьями, получила от них всю информацию, необходимую для практической жизни, – как найти поставщиков продуктов, парикмахеров, где купить то или другое и еще великое множество полезных вещей.
Иными словами, мои богатые приятельницы вооружили меня исчерпывающим набором сведений, благодаря которым я смогу жить в хорошем доме, не перенаселяя его нежеланными рабами. Мне хватит Флавия и двух девушек. Отлично. Все остальное можно взять внаем или купить.
Наконец, устав от болтовни, с полной головой имен и адресов, развеселившись благодаря шуткам и рассказам этих женщин и пребывая в восторге от той легкости, с какой они говорили по-гречески – этот язык я всегда любила, – я откинулась на скамье и решила: теперь можно идти домой, теперь можно начинать.
В храме все еще царило оживление. Я посмотрела на двери. Где же жрец? Ладно, я вернусь завтра. Мне определенно не хочется сейчас вспоминать и словно заново переживать сны.
Люди входили и выходили, держа в руках цветы, хлеб, некоторые – птиц, чтобы выпустить их во имя богини, птиц, вылетающих из высоких окон ее святилища.
Как же здесь тепло. Сколько цветов сверкает на стене! Я никогда не думала, что бывают места, равные по красоте Тоскане, но здесь, наверное, не хуже.
Я вышла из двора и прошла по ступеням на Форум.
Под арками я увидела человека, учившего группу молодых мальчиков всему, что проповедовал Диоген: нужно отказаться от плоти и ее наслаждений, нужно жить чистой жизнью, отрекаясь от чувств.
Совсем как описывал Флавий. Но этот человек говорил то, что думал, и говорил хорошо. Он рассуждал об освобождающем смирении. И этим привлек мое внимание. Потому что в храме, считала я, на меня снизошло именно оно – освобождающее смирение.
Слушатели-мальчики были слишком молоды, чтобы это понять. Но я понимала. Он мне понравился. У него были седые волосы, он носил простую длинную тунику – никаких показных лохмотьев.
Я сразу же вмешалась. Со смиренной улыбкой я процитировала ему совет Эпикура – если бы чувства были плохими, нам бы их не даровали. Разве не так?
«Мы непременно должны во всем себе отказывать? Оглянитесь на двор храма Изиды, на цветы, растущие на стене! Разве ими нельзя наслаждаться? Взгляните, какого они неистово красного цвета! Самих по себе этих цветов достаточно, чтобы избавить человека от печали. Кто скажет, что глаза мудрее рук или губ?»