«Ладно, – ответила я. – Я скажу, чего я хочу. Люби меня, Мариус, люби, но оставь меня в покое! – выкрикнула я, даже не задумываясь, ибо слова вырвались сами собой. – Оставь меня в покое, чтобы я сама искала себе утешение, средства выживания, какими бы глупыми и бессмысленными они тебе ни казались. Оставь меня в покое!»
Он был задет; он ничего не понял и смотрел на меня с прежним невинным видом.
Про прошествии десятилетий у нас было много подобных ссор.
Иногда после этого он приходил и вел со мной длинные и обстоятельные беседы о том, что, по его мнению, происходит с Империей: что императоры сходят с ума, что у сената не осталось власти, что само развитие человека – уникальное явление природы и за ним стоит наблюдать. Он думал, что страстное желание жить не оставит его до тех пор, пока будет существовать жизнь.
«Даже если на свете не останется ничего, кроме пустыни, – говорил он, – я захочу смотреть, как одна дюна переходит в другую. Даже если в мире останется всего одна лампа, я захочу наблюдать за ее пламенем. И ты тоже».
Но условия нашей битвы и ее пыл практически никогда не менялись.
В глубине души он считал, что я ненавижу его за то, что он так недобро обошелся со мной в ту ночь, когда я получила Темный Дар. Я говорила, что это ребячество. Но не могла убедить его, что мои душа и интеллект слишком глубоки, чтобы таить обиду за такой пустяк, и что я не обязана объяснять ему ни мысли свои, ни слова, ни поступки.
Двести лет мы жили вместе и страстно любили друг друга. Я находила его все более красивым.
Поскольку в город стекалось все больше варваров с севера и с востока, он уже не чувствовал необходимости одеваться как римлянин и часто носил расшитые драгоценными камнями восточные одежды. Волосы его стали мягче и светлее. Он редко их стриг – что, конечно, приходилось делать каждую ночь, если ему хотелось сделать их покороче. Они падали ему на плечи во всем своем великолепии.
По мере того как разглаживалось его лицо, исчезали и те немногочисленные линии, по которым так легко было распознать его гнев. Я уже говорила тебе, что он очень напоминает Лестата. Только он более компактно сложен, а челюсть и подбородок сделались несколько более твердыми, еще когда он был смертным. Но лишние складки вокруг глаз исчезли.
Под конец, боясь поссориться, мы иногда не разговаривали целыми ночами. Но постоянно обменивались знаками физической привязанности: объятия, поцелуи, иногда – молчаливое пожатие рук.
Тем не менее мы понимали, что уже прожили намного дольше, чем позволяет нормальная человеческая жизнь.
Мне нет нужны подробно описывать тебе историю тех удивительных времен. Она слишком хорошо известна. Скажу лишь о самом главном и опишу тебе перемены, происходившие во всей Империи, так, как воспринимала их я.
Антиохия, процветающий город, оказалась нерушимой. Императоры начали оказывать ей милости и наносить визиты. Появилось множество храмов, отправляющих восточные культы. А позже со всех краев начали стекаться в Антиохию христиане.
В результате христиане в Антиохии составили огромную интересную группу людей, ведущих друг с другом нескончаемые споры.
Рим пошел войной на евреев, полностью сокрушив Иерусалим и уничтожив священный еврейский храм. В Антиохию и в Александрию съехалось множество блестящих мыслителей-евреев.
Дважды или, может быть, даже трижды мимо города следовали римские легионы – они направлялись в Парфянское царство; однажды у нас даже случилось собственное небольшое восстание, но, когда дело касалось Антиохии, Рим всегда принимал меры сверхпредосторожности, а потому на целый день закрыли рынок! Торговля шла своим чередом, караваны вожделели корабли, а брачный обряд между ними вершился на ложе Антиохии.
Новых стихов появлялось немного. В основном они были сатирическими. Сатира, казалось, осталась единственным безопасным средством честного выражения мыслей римлянина, и мы получили невероятно смешную историю Апулея «Золотой осел», высмеивающую все религии на свете. Но в поэзии Марциала сквозила горечь. А доходившие до меня письма Плиния изобиловали ужасающими суждениями по поводу морального хаоса в Риме.
Как вампир я стала питаться исключительно солдатами. Они мне нравились – своим обликом и своей силой. Я умертвила стольких из них, что даже вошла среди них в легенду: «Смерть в обличье гречанки» – из-за одежды, которая казалась им архаичной. Я нападала на темной улице, наугад. Я не опасалась, что меня поймают или остановят, – слишком велики были мое мастерство, сила и жажда.
Но эти бунтарские смерти дарили мне видения: пламя в солдатском лагере, рукопашная схватка на крутом горном склоне. Я ласково доводила их до кончины, до краев переполняясь кровью, и иногда как через туманную пелену мне виделись души тех, кого, в свою очередь, убили они.
Когда я рассказала об этом Мариусу, он заявил, что ничего, кроме подобной мистической чепухи, от меня и не ожидал. Я не стала с ним спорить.
Он с напряженным интересом следил за событиями в Риме. Меня же они просто удивляли.
Он сосредоточенно размышлял над историями Диона Кассия, Плутарха и Тацита и стукнул кулаком, услышав о бесконечных схватках на реке Рейн, о прорыве на север, в Британию, о строительстве вала Адриана, предназначенного для сдерживания скоттов, которые, как и германцы, не желали подчиняться никому.
«Они больше не охраняют Империю, не оберегают и не сдерживают ее границы, – говорил он. – Не сохраняют образ жизни! Сплошная война и торговля!»
Я не могла с ним не согласиться.
Дела обстояли еще хуже, чем он думал. Если бы он почаще выходил послушать философов, как делала это я, то пришел бы в ужас.
Повсюду появлялись маги, утверждая, что способны летать, созерцать видения, исцелять наложением рук! Они воевали с христианами и евреями. По-моему, римская армия на них внимания не обращала.
Медицину, знакомую мне по смертной жизни, заполонили тайные восточные рецепты, амулеты, ритуалы и маленькие статуи, предназначенные для того, чтобы сжимать их в кулаке.
Добрая половина членов сената уже не обладала итальянским происхождением. Иными словами, наш Рим перестал быть нашим. Титул императора превратился в анекдот. Сколько было убийств, заговоров, пустячных споров, фальшивых императоров – вскоре стало совершенно ясно, что страной правит армия. Армия выбирает императора. Армия его и содержит.
Христиане разделились на враждующие секты. Просто поразительно, но споры отнюдь не вредили религии. В разобщенности она набирала силу. Периодически людей жестоко преследовали и казнили лишь за то, что они молятся не у римских алтарей. Однако создавалось впечатление, что такие преследования только усиливают симпатию населения к новому культу.
А новый культ плодил безудержные споры по каждому принципу, имеющему отношение к евреям, Богу и Иисусу.
С этой религией произошла совершенно потрясающая вещь. Быстрые корабли, хорошие дороги и устойчивые торговые пути распространяли ее в бешеном темпе, но внезапно она оказалась в необычной ситуации. Конец света, предсказанный Иисусом и Павлом, так и не наступил.
А все, кто знал или видел Иисуса, уже умерли. Наконец умерли и те, кто знал Павла.
Появились христианские философы, составившие смесь из старых греческих идей и древних еврейских традиций.
Юстин Афинский писал, что Христос есть Логос, что можно быть атеистом и все равно обрести спасение во Христе, если поддерживать в себе разумное начало. Я не могла не рассказать об этом Мариусу.
Я решила, что это его наверняка подхлестнет, а ночь обещала быть скучной, но он лишь разразился очередной нелепой речью о гностиках.
«Сегодня на Форуме появился человек по имени Сатурний, – сказал он. – Может быть, ты о нем слышала. Он проповедует дикий вариант этого христианского вероучения, которое так тебя забавляет; в нем еврейский Бог – это дьявол, а Иисус – новый Бог. Это уже не первое его выступление. Благодаря местному христианскому епископу Игнатию он со своими последователями направляется в Александрию».
«Эти идеи уже встречались в книгах, – сказала я, – они из Александрии и пришли. Мне они недоступны. Тебе, быть может, напротив, близки. В них говорится о Софии, источнике Мудрости женского пола, предшествовавшей Сотворению мира. И евреи, и христиане хотят как-нибудь вплести в свою веру эту концепцию Софии. Как же это напоминает мне нашу возлюбленную Изиду!»
«Твою возлюбленную Изиду!» – поправил он.
«Такое впечатление, что встречаются умы, желающие сплести все воедино – все мифы или их суть – и получить великолепный гобелен».
«Пандора, мне сейчас опять от тебя дурно станет, – предупредил он. – Рассказать тебе, чем занимаются твои христиане? Они создают мощную организацию. За епископом Игнатием придет еще какой-нибудь епископ, а епископы хотят установить следующее правило: век личных откровений подошел к концу; они хотят пересмотреть все сумасшедшие свитки, имеющиеся на рынке, и создать единый канон, в который будут верить все христиане».
«Никогда не думала, что такое произойдет, – сказала я. – Когда ты осуждал их, я соглашалась с тобой больше, чем тебе казалось».
«Они добиваются своего, потому что отходят от эмоциональной морали. Они собираются в организацию, как римляне. Епископ Игнатий очень строг. Он раздает полномочия. Он проверяет точность рукописей. Обрати внимание: пророков выгоняют из Антиохии».
«Да, ты прав, – согласилась с ним я. – И что ты думаешь? Это хорошо или плохо?»
«Я хочу, чтобы мир стал лучше, – сказал он. – Лучше для мужчин и женщин. Лучше. Ясно только одно: те, кто пил кровь, теперь уже вымерли, и ни мы с тобой, ни царь с царицей никоим образом не можем вмешаться в ход развития человеческой истории. Я считаю, что людям нужно прилагать больше усилий. С каждой жертвой я пытаюсь все глубже постигать зло. Меня пугает всякая религия, выдвигающая фанатические заявления и требования на основании божьей воли».
«Ты настоящий августинец. Я с тобой согласна, но ведь весело чит