просто нет времени, чтобы осмотреть там все ящики. Поэтому вот что я предлагаю.
Мистер Лоуренс садится к ней вполоборота. Его лицо выражает задумчивость, но он весь внимание: Дора видит, что она его заинтересовала.
– Я буду рисовать, а вы тем временем осмотрите все, что мой дядюшка хранит в подвале, и скажете, есть ли среди этих вещей нечто подлинное. Ну и, разумеется, вы сможете воспользоваться всем, что там обнаружите, включая эту вазу, для своих исследований. – Дора прикасается к нёбу кончиком языка. – Я отдаю себе отчет в том, что вам эта затея не даст ничего, если вещи окажутся пустым хламом, но вы ведь сами попросили меня оказать вам помощь. И это все, что я могу предложить.
Мистер Лоуренс все так же задумчив.
– Если откроется, что все эти предметы – фальшивки, как вы намерены с ними поступить?
Дора вздыхает. На другой стороне сквера собака лает на белку, рвется с поводка, пока маленький пушистый зверек поспешно взбирается вверх по стволу дерева.
– Если выяснится, что это подделки, то пусть все останется как есть. Я не стану ничего предпринимать.
Пауза.
– Простите, мисс Блейк. Но почему?
Дора силится проглотить горький смешок. Это ей не удается, и собеседник смотрит теперь на нее с изумлением.
– Потому что, мистер Лоуренс, я ничего не могу сделать. Я живу исключительно за счет щедрости дядюшки. Мне нельзя рисковать своим жизненным благополучием, как, кстати, и его собственным, так что до тех пор, пока я не смогу сама себя содержать, придется хранить молчание. Возможно, – продолжает Дора, – дядюшка держит те вещи в подвале просто потому, что еще не готов выставить их в торговом зале. По крайней мере, если вы сможете подтвердить, что это фальшивки, мне будет спокойнее. Но… – Дора умолкает, трет переносицу. – Меня не покидает мысль, что там спрятано нечто большее, чем просто керамика. В последнее время дядюшка так странно себя вел.
Мистер Лоуренс собирается с духом.
– А если все вещи подлинные?
– Я…
Дора прижимает ладонь к альбому. За все то время, что Иезекия являлся законным владельцем магазина, он не продал ни единого подлинного произведения искусства помимо тех, что имелись в наличии прежде. Разумеется, если он даже что-то и приобрел, то ей об этом было неизвестно. Но если эта ваза – подлинник, зачем она ему понадобилась?
Может быть, тому есть какое-то невинное объяснение. Вдруг Иезекия намеревается вернуть магазину былую славу, как она и надеялась? Но нет… Он же сам ей заявил, что хочет продать дом. Дора настолько поглощена этими тревожными мыслями, что, когда мистер Лоуренс обращается к ней, она вынуждена попросить его повторить вопрос.
– А что, если он их уже продает?
Дора мрачнеет.
– Что вы имеете в виду?
Мистер Лоуренс ерзает на скамейке и поправляет шарф на шее.
– Если предметы подлинные, – он проговаривает эти слова так аккуратно, как будто боится их произносить, – то, судя по его нынешнему поведению, есть вероятность, что он продает их втихую на черном рынке.
На какое-то мгновение сказанное повисает в воздухе, и Дора чувствует, как от этой ужасной мысли – что, если так оно и есть? – внутри у нее все сжимается. Подобное не приходило ей в голову, и теперь она отчаянно корит себя, глупую, за наивность. Подделки – это одно. Незаконно, да, но вполне безобидно для тех, кому все равно. Но если Иезекия все это время занимался перепродажей контрабандного товара, да еще в стенах родительского магазина… Это все меняет.
Для него.
И для нее.
Дора невольно прижимает руку к горлу. Она почти явственно ощущает, как вокруг ее шеи затягивается веревка. Дора смотрит на мистера Лоуренса. Он смотрит на нее – с сожалением.
– Мисс Блейк, что с вами?
Она не находит слов. Ей хочется кричать, убеждать мистера Лоуренса, что ее дядя никогда бы не осмелился заняться таким делом – да зачем же ему так рисковать? – но при этом Дора понимает, что от подобных подозрений так просто не отмахнуться.
– Может быть, беспокоиться не о чем, – поспешно успокаивает ее мистер Лоуренс. – Возможно, я ошибаюсь. Мне нужно взглянуть на все эти предметы своими глазами, чтобы быть уверенным.
– То есть вы придете?
Дора не может скрыть свой испуг. Она пришла к мистеру Лоуренсу с надеждой, она только и думала, что о своих ювелирных украшениях – как о средстве спасения. А теперь… теперь, похоже, вся ее жизнь целиком зависит от вердикта мистера Лоуренса. Если Иезекия занимается торговлей краденым и будет в этом уличен, тогда Доре на пару с ним грозит виселица, ибо кто же поверит, будто бы она ничего не знала о его делишках, при том что все эти годы понимала, что торгует подделками?
– Да, – учтиво отвечает он. – Я приду.
– Сегодня вечером?
– Сегодня.
– Благодарю вас.
Мистер Лоуренс улыбается Доре. У него, замечает она, серые глаза.
– А можно ли… могу ли я… могу ли я увидеть ваши рисунки, мисс Блейк?
– Разумеется.
Во всяком случае, так она может отвлечься от грустных мыслей. Трясущимися пальцами Дора раскрывает альбом и находит страницу с предварительными эскизами вазы.
– Вот, – говорит она со стоической твердостью. – В этих сценках воспроизведен миф о Пандоре. Вот здесь… – она проводит пальцем по изображениям Зевса и Прометея, – рассказывается, как человек получил в дар огонь.
Она указывает на другой рисунок, чуть ниже.
– Так выглядит сама ваза. По высоте она доходит мне почти до плеч. Как думаете, вы сможете узнать, сколько ей лет?
Оба склоняют головы над альбомом. Дора слышит ровное дыхание мистера Лоуренса, вдыхает приятный аромат кожи, исходящий от его одежды.
– Ваш рисунки… Они изумительны! – Он поднимает голову. Их лица так близки, что они почти соприкасаются носами. – У вас несомненный дар. Если бы вы видели мои рисунки… – губа мистера Лоуренса слегка кривится. – Они не идут с вашими ни в какое сравнение!
– Благодарю вас, мистер Лоуренс.
– Не за что, мисс Блейк.
Какое-то время оба молчат и только смотрят друг на друга, пока мистер Лоуренс не спохватывается и Дора, покраснев, не отводит взгляд. Порыв холодного воздуха, пролетевший между ними, похож на дыхание незримого собеседника.
– Что с Гермесом? – вдруг спрашивает мистер Лоуренс, и от внезапной перемены темы Дора непонимающе моргает.
– А что с ним?
– Вы сказали, он был чем-то напуган.
Она задумывается.
– Да, это было очень необычно, совершенно на него не похоже. Стоило мне вставить ключ в замок, как он встревожился, заволновался. А когда я начала рассматривать вазу, он просто… – Вспоминая об этом, Дора по-прежнему не может понять причину столь странного поведения птицы. Она качает головой. – Так вот, он вылетел из подвала, как будто за ним гналась кошка. А когда я вернулась к себе в комнату, он крепко спал.
– Это странно.
– И впрямь.
– А где сейчас этот ключ?
– В моем столе.
– Вы уверены, что он там в безопасности?
Дора кивает.
– Сколько я себя помню, дядюшка никогда не заходил ко мне в комнату.
– И все же, – говорит мистер Лоуренс, прикасаясь к тому месту, куда его цапнул острым клювом Гермес, – лучше быть начеку.
Глава 16
Иезекия частенько недоумевает, за что ему суждено обретаться в зловонной грязи лондонского дна и почему ветры удачи всегда пролетают мимо.
Он достоин большего, чем эта жалкая жизнь, большего, нежели влачить свои дородные, облаченные в атлас телеса по темным вонючим закоулкам, пропахшим крысиной мочой да чумазыми бродягами. Он достоин большего, нежели лавировать между зловонными лужами склизкой жижи – бедные его башмаки! – крепко зажимая нос двумя пальцами. Он достоин куда большего, гораздо большего, и тем не менее вынужден после работы (если только можно назвать работой постылое прозябание среди древних горшков) опускаться ниже своего достоинства – до жалкого уровня Мэттью – пропади он пропадом – Кумба.
Какая же наглость, думает Иезекия, крепко сжимая в кулаке хрустящую бумажку, на которой этот неотесанный мужлан почти неразборчивым почерком нацарапал свое послание. Потребовал, чтобы он, Иезекия Блейк, пришел к нему, безмозглому портовому обалдую! Прицениваясь к брошенным ящикам с заплесневелыми полусгнившими грушами – а ведь из-за ушибленной ноги ему все еще трудно двигаться, – он предпочитает не вспоминать о том, что братья Кумб имеют полное право на обговоренное вознаграждение и что он пообещал им целое состояние (по крайней мере, на их взгляд). Он предпочитает не думать о том, что кулачище у Мэттью большой, как его голова, и что этот здоровяк мог бы переломить ему шею пополам, лишь только моргнув своим бледно-голубым глазом. Нет, думает Иезекия, карабкаясь по расшатанным деревянным ступеням на верхотуру портовой постройки, в обиталище Кумба, подобные мысли ниже его достоинства. Он здесь главный, да к тому же существует множество разных способов содрать с кошки шкуру.
В жилище Кумба – комнатке над доками Пикл-Херринг-Стэйрз, что на южном берегу реки – сильно пахнет какой-то гнилью. Иезекия морщит нос, переступая порог, а Кумб оставляет дверь открытой, и возможно, его следует за это поблагодарить. Какая разница – вдыхать вонь снаружи или ту, что внутри. Никакой разницы. Иезекия старается дышать ртом и мечтает поскорее оказаться в своей постели и пригубить успокоительный отвар Лотти.
– Давай-ка поскорее, – цедит Иезекия, с отвращением оглядывая комнатушку. Он замечает закопченную печку в углу, стоящее рядом с ней обшарпанное бюро и снова морщит нос. – Мне пришлось оставить служанку присмотреть за лавкой. Моя племянница еще не вернулась.
Не следовало отпускать Дору, думает Иезекия. Ему вообще не нравится, когда она уходит куда-то, где он не может за ней приглядывать. То, что она вдруг почувствовала себя свободной, тревожит его. Но если он станет ее удерживать, это вызовет у нее подозрения. Поэтому он не будет возражать. Пока.
Мэттью Кумб опускается на один из трех деревянных стульев, что стоят вокруг стола, сооруженного из перевернутого ящика. В руке у него оловянная кружка. Иезекия замечает, что запястье Мэттью перебинтовано. За его спиной висит грязная занавеска, отгораживающая часть комнатушки.