– Я… – Иезекия проводит потной ладонью по лицу. – Я пошлю к тебе Лотти. Она кое-что кумекает в медицине. Уж вылечить твою руку точно сумеет. И я расплачусь с тобой. Обещаю.
– Если вы нарушите обещание, я обращусь к властям.
– Я принесу деньги, – Иезекия с трудом унимает жалостливые нотки в своем голосе. – Просто мне нужно больше времени.
– Времени, – говорит с растяжкой Мэттью, – у нас как раз в обрез.
Глава 17
Корнелиус, отмечает Эдвард не без легкого беспокойства, утвердился в весьма неблагоприятном мнении о Пандоре Блейк.
– Я просто ей не доверяю, – заявляет его друг, пронзая вилкой зеленый стручок фасоли на своей тарелке куда более свирепо, чем требуется. – Ты же едва знаком с этой девицей, и тем не менее готов полностью отдаться на ее милость. А ведь вполне возможно, что она такая же плутовка, как и ее дядюшка.
Эдвард мрачнеет.
– Cтранно, скорее, другое – она чересчур мне доверяется. Видел бы ты лицо Доры, когда я предположил, что ее дядя торгует на черном рынке, сразу понял бы, что она не из таких. Ну и потом, – добавляет он, пока его друг подносит ко рту вилку с наколотым стручком, – ты вообще мало кому веришь.
– Кроме тебя, – отвечает Корнелиус, тыча в него вилкой так, как учитель направляет указку на нерадивого ученика. – Тебе я верю вполне. А вот во всех прочих нахожу печальные изъяны.
Эдвард вздыхает, качая головой.
– Она предлагает мне ознакомиться с огромной коллекцией античных древностей. Я смогу написать научный труд на их основе. И у меня предчувствие, что там есть нечто особенное. Что ты мне говорил позавчера? Что окажешь мне поддержку, чем бы я ни решил заняться.
На мгновение Корнелиус ошеломленно замирает. Но потом снова подносит вилку ко рту и начинает с задумчивым видом жевать.
– Окажу, – произносит он, проглотив пищу. – Конечно окажу. Но твоя затея кажется мне сомнительной – вверять свою судьбу женщине, которая сама же допустила, что ты, возможно, не найдешь там ничего стоящего.
– Однако шанс есть.
– И также есть шанс, что меня переедет карета, запряженная парой гнедых, – невозмутимо возражает Корнелиус. – Это же не значит, что так и будет.
Эдвард раскрывает рот с намерением возразить, но сказать ему нечего. Вместо этого он сосредоточивает все свое внимание на бараньей ножке в мятной подливке. Он рассеянно возит по тарелке небольшую картофелину, наблюдая, как густой соус оставляет за ней жирный след.
– Она привлекательная?
Эдвард поднимает глаза.
– Что?
– Она хороша собой? – поясняет друг, и Эдвард смотрит на него с недоумением.
– Хороша ли она собой… А почему ты спрашиваешь?
Корнелиус не отвечает, а внимательно рассматривает Эдварда. Потом он аккуратно кладет нож и вилку по обе стороны тарелки. Такой пристальный взгляд у Корнелиуса встречается редко. И он тревожит Эдварда.
– Она тебе нравится? – спрашивает Корнелиус. Голос его звучит тихо и вкрадчиво.
– Какое это имеет значение для чего бы то ни было?
– Я полагаю, очень большое значение.
– А! Ты думаешь, я потерял голову?
– А разве нет?
Эдвард пожимает плечами.
– Она… – Он осекается, пытаясь облечь свое отношение к Пандоре Блейк в слова. Вспоминает их беседу, то, как близко к нему она сидела на скамейке в сквере и как ему казалось, что он вдыхает тонкий аромат лилий. На мгновение он потерял от этого самообладание, занервничал, и у него даже слегка закружилась голова. Он думает о ней, о том, как впервые увидел ее в дверях «Эмпориума Блейка» – в старомодной одежде, с темными растрепанными волосами, перехваченными широкой лентой, с прекрасными глазами, скрытыми за стеклами овальных очков в проволочной оправе. И еще она выше ростом, чем Эдвард, ему приходится смотреть на нее снизу вверх, но это никоим образом не умаляет его уверенности в себе.
– Она не похожа ни на одну девушку, которую я когда-либо видел, – наконец выговаривает Эдвард.
Корнелиус фыркает.
– Но ты не ответил на мой вопрос.
– Ты считаешь, что я потерял голову, но я не могу с уверенностью сказать, что это так.
И в этот самый момент Эдвард приходит к выводу, что действительно потерял голову. Он не может понять глубину своих чувств к мисс Блейк. Все это из-за отсутствия опыта в отношениях с прекрасным полом, уверяет себя Эдвард, только этим и можно объяснить мою робость, ничем больше. Он подается вперед – красное дерево, из которого изготовлен стул, скрипит под ним – и пытается смягчить сердце друга.
– Она не привлекательна в привычном значении этого слова. Она – не Сара Сиддонс[33]. Но в ней, должен признать, есть нечто особенное. Ее глаза…
Корнелиус демонстративно занят ужином и со вновь разыгравшимся аппетитом взрезает баранью ножку.
– Что с ее глазами?
– Они как тягучий мед.
– То есть карие.
Эдвард возмущенно смотрит на него:
– Ну почему ты ведешь себя, как упрямый болван?
– Да нет же. Я просто констатирую факты.
Пауза.
– У нее есть ручная птица. – Эдвард пытается продолжить cвой рассказ, и известие про птицу по крайней мере заставляет Корнелиуса прервать трапезу.
– Не может быть, – говорит он недоверчиво.
– У нее в комнате живет птица.
– Сова? Так она Афина во плоти? Как это по-европейски!
– Не сова. Сорока.
Лицо Корнелиуса искажает гримаса отвращения.
– Грязные твари!
– Вообще-то он аккуратист, – возражает Эдвард, вспоминая, как Гермес чистил свои блестящие перья. – Но с норовом. Клюнул меня в руку, вот смотри!
Эдвард поднимает кисть и растопыривает пальцы, чтобы Корнелиус сумел через стол рассмотреть небольшой синячок вокруг раны.
– Я его сразу заметил, – говорит друг и вытирает каплю соуса с подбородка. – Ты бы позвал лекаря. Питающиеся падалью птицы являются разносчиками всяческих болезней.
– Это же смехотворно! Рана почти не болит.
– Ничего смехотворного я тут не вижу. Но, – добавляет Корнелиус, бросая смятую салфетку на пустую тарелку, – я смотрю, ты начинаешь обороняться. Смехотворно, говоришь? Ладно, если хочешь серьезной дискуссии, – тут Корнелиус бросает на Эдварда оценивающий взгляд, – то что ты будешь делать, если выяснится, что ваза подлинная?
– Вот! – говорит Эдвард. – Мы подошли к самому главному. Именно это я и хотел с тобой обсудить, пока ты не оседлал своего любимого конька.
Одна бровь Корнелиуса взметнулась вверх.
– Да что ты?
– Я был бы тебе очень признателен, если бы ты устроил мне встречу с Гофом.
– Зачем?
Эдвард мнется. Ему следует быть очень осторожным. Одного лишь упоминания о черном рынке в кругу знатоков древностей достаточно, чтобы заставить самого невозмутимого из них взбелениться. К столь серьезному делу нельзя относиться слишком легкомысленно.
Он делает глубокий вдох.
– Я бы хотел обратиться к нему за советом. Узнать, правда ли, что Иезекия Блейк, возможно, обделывает свои делишки, торгуя вне закона.
Эдвард опасается, что так оно и есть, и сидящий напротив него Корнелиус с надменным видом откидывается на спинку стула.
– Видишь ли, – продолжает Эдвард, глядя в суровое лицо друга, – если бы я больше понимал в этой сфере, если бы я знал, как карается такое преступление, какое обвинение предъявляется разным соучастникам, тогда… – он вздыхает и кладет свою салфетку рядом с тарелкой. – Подобная торговля – настоящее злодейство. Но одно дело – продажа подделок с непризнанием такового факта, а тут? Мне представляется невероятным, что Блейк способен пойти на столь большой риск. Ваза и другие изделия вполне могут быть подлинными вещами, приобретенными законным путем, и в таком случае нет повода для беспокойства. Я смогу написать свой труд с чистой совестью. Но если это контрабандный товар, тогда я бы хотел знать, что мне делать… не навлекая беду на мисс Блейк.
– Эдвард! – голос Корнелиуса тверд и размерен. – Но какое тебе дело до того, если все в этой семейке – мошенники? Возьми у нее то, что тебе нужно, и беги!
Эдварду приходится собрать всю свою волю в кулак, чтобы не наброситься на него.
– Это неблагородно, и ты это знаешь!
Корнелиус поджимает губы.
– Даже если эта ваза – дешевая подделка, было бы правильно помочь ей. Она сидит в этой лавке, как в западне. Ее рисунки, Корнелиус… О, тебе надо на них взглянуть! Они потрясающие. Какая точность прорисовки деталей! Ее бы ты не назвал любительницей.
– Я никогда не называл тебя любителем, – тихо отвечает Корнелиус.
– Но тем не менее мои рисунки именно такие. Любительские.
Корнелиус отворачивается.
– К чему ты клонишь?
– Я мог бы предложить ей стать моим ассистентом. Ты же знаешь, мои собственные наброски ужасны – какой бы труд я ни написал, его обесценят мои рисунки, включенные в текст. А вот мисс Блейк… она могла бы мне помочь, когда я найду тему для нового исследования.
Эдвард чувствует, как кровь пульсирует в его запястье, ему хочется схватить за шиворот друга и вытряхнуть из него неистребимое упрямство. Он всегда был благодарен Корнелиусу за поддержку, но временами, думает Эдвард, стремление друга защитить его становится сродни безотчетному страху, что Эдвард разобьется вдребезги, если дать ему полную свободу действий.
Корнелиус бурчит ругательство себе под нос.
– Ты настроен решительно, не так ли? – говорит он, глядя на Эдварда в упор.
– Да.
Эдвард вздыхает и проводит пальцами по подбородку. А когда Корнелиус вымучивает улыбку, с облегчением приваливается к спинке стула.
– Когда ты к ней идешь?
– Мы договорились встретиться у магазина в полночь. Нам предстоит часа два работы. Это время там можно провести безопасно.
– Завтра ты будешь как выжатый лимон, – сетует Корнелиус, и в его голосе вновь звучат теплые интонации.
– Возможно, – соглашается Эдвард, – но игра стоит свеч.
– Уверен?
– Нет. Но я надеюсь, что все будет хорошо. Все, что ни делается, имеет свой смысл.