– Мне жаль, – тихо говорит мистер Лоуренс, а Дора думает только о том, какие добрые у него глаза, как вдруг ее рука внезапно становится горячей-горячей. Ахнув, она отдергивает ладонь от вазы, и Гермес издает резкий клекот.
– Что такое?
– Моя рука… Я…
Но горячая волна как окутала ее руку, так и исчезла. Дора с недоумением смотрит сначала на свою ладонь, потом на пифос.
– Крышка. Такое ощущение, что она раскаленная.
Нахмурившись, мистер Лоуренс несколько раз стучит по крышке пальцами, но потом пожимает плечами.
– Она холодная.
Недоверчиво Дора сама прикасается к крышке. Он прав. Холодная, ничуть не горячая. Но она же была уверена…
Дора встряхивает головой, устало трет пальцами глаза.
– Наверное, померещилось. Это, видимо, от усталости.
– Тогда нам надо продолжать, – говорит мистер Лоуренс. – У нас много работы.
Для начала он осматривает пифос.
Это поверхностный осмотр, ибо все равно, как сказал мистер Лоуренс, Доре предстоит нарисовать вазу, а ему остается только засвидетельствовать факт ее существования. Он вынимает из жилетного кармашка небольшую склянку и скальпель и очень аккуратно соскабливает крупицы терракоты из-под обода крышки. После этого мистер Лоуренс пытается заглянуть под пифос, но даже при том, что Дора поддерживает сосуд с одной стороны, сделать это совершенно невозможно.
– Слишком тяжелый, – разочарованно бурчит мистер Лоуренс. – А если слишком сильно надавливать, он опрокинется. Но, возможно, образца глины будет вполне достаточно.
Теперь он делает записи в черной книжечке, которую извлекает из другого жилетного кармана. Он заносит туда размеры пифоса, копирует характерные отметины, кратко описывает сценки, которые Дора ему поясняет. Затем она продолжает делать наброски с натуры, а мистер Лоуренс принимается обследовать полки. Она замечает, что он колеблется, оставить ей канделябр или нет, но потом берет вместо него одну из свечей в подсвечнике-блюдце, стоящем рядом с рабочим столом. Мистер Лоуренс движется медленно, потому что Гермес не сводит с него пристального взгляда глаз-бусинок.
– Он размышляет, стоит ли вам доверять, – улыбается Дора, когда мистер Лоуренс с явной опаской отшатывается от птицы. – Возможно, после нескольких ваших визитов Гермес позволит вам себя погладить.
– Думаю, – отзывается мистер Лоуренс, отходя на безопасную дистанцию, – мне лучше держаться от него на расстоянии, если вы не против.
Дора с улыбкой качает головой и принимается копировать вторую сценку.
Она начинает с простого контура, и карандаш тихо шуршит по бумаге; неровная арка горы, бегущая по склонам извилистая тропа. Дора медленно движется вокруг пифоса, удостоверяясь, что каждая деталь сценки скопирована верно, вписывает овалы вместо орлов и стервятников, треугольники, заменяющие утесы. Потом она возвращается к исходной позиции, поправляет очки и, чуть прищурившись, приступает к прорисовке эскизных изображений Зевса и Прометея.
– Хмм…
Дора отрывает взгляд от альбома. Мистер Лоуренс разложил керамические изделия полукругом у своих ног и теперь задумчиво постукивает карандашом по зубам.
– Я нашел пару подделок, но в основном здесь подлинные вещи, – и он указывает на две низкие вазы у своей правой ноги. – Обе в едином стиле, но одна из них, скорее всего, копия. Причем скверная. – Он вопросительно глядит на Дору. – Может быть, неудачное произведение вашего дядюшки?
– Может быть. – Дора разглядывает вазы. – То есть некоторые все же подлинные?
– Да. И вообще-то их немало.
У нее сжимается сердце.
– А вы сможете их датировать?
– Ах… – мистер Лоуренс присаживается на корточки, снова постукивает карандашом по зубам. – Думаю, смогу. Это куда легче, чем датировать пифос. – Он демонстрирует ей небольшую чашу. – Пифос изготовлен из чистой глины. Росписей на нем нет, только простые резные изображения. А вот это – пример так называемого стиля чернофигурной вазописи. Понятно, что все фигуры на ней выкрашены в черный цвет. Но этот стиль возник не ранее седьмого века до Рождества Христова или около того. А это, – продолжает он, указывая на высокую чашу, – пример так называемой вазописи по белому фону. И, что совершенно очевидно из названия стиля, все фигуры нарисованы на белом фоне. Такой стиль применялся не ранее пятисотого года до Рождества Христова или около того.
Мистер Лоуренс ставит на пол чашу, которая с глухим стуком соприкасается с каменной плитой.
– Ну вот, по крайней мере я могу дать вам общее представление.
Дора кладет альбом на колени.
– Тогда, – произносит она смиренно, – коль скоро дядюшка выставляет в торговом зале фальшивки и всякий дешевый хлам, то в подвале он прячет подлинные памятники античности, чтобы…
Она не может завершить фразу. Не в полный голос. Она опускает карандаш и закрывает лицо ладонью.
Вполне вероятно, что Иезекия хранит здесь эти античные изделия с намерением когда-нибудь продать их законным путем. Но Дора слишком хорошо знает своего дядюшку, чтобы понимать: раз он без зазрения совести может выдавать подделки за подлинники, он точно так же, без зазрения совести, продаст настоящие изделия по сомнительным каналам, если это принесет ему больший прибыток.
Дора знает, что такое черный рынок, – она помнила достаточно из подслушанных ею разговоров, которые папенька вел с рабочими на местах археологических раскопок. Помнила и как он предупреждал клиентов магазина о том, что всякий товар, проданный незаконным образом, считается краденым. Незаконная торговля. И если Иезекию поймают… его ждет только одно наказание.
Окончательное.
– Мисс Блейк?
Со вздохом Дора поднимает голову.
– Мы можем достоверно узнать, где он все это приобрел?
– Только если он ведет учет своим покупкам.
Мистер Лоуренс бросает взгляд на рабочий стол. Гермес склоняет голову, его черные глазки блестят в свете канделябра.
– Здесь лежит только конторская книга, – отвечает Дора на его незаданный вопрос. – Там все законно. Я уже проверяла.
Мистер Лоуренс вновь смотрит на нее, но ничего не говорит, а Дора вздыхает и мельком бросает взгляд на часики, свисающие на ленточке с ее пояса. – Вам лучше поторопиться. У нас в запасе еще только час.
И они принимаются за работу. Дора заставляет себя прогнать мрачные мысли из головы и продолжает рисовать пифос. В конце концов теперь это ее единственная надежда на спасение. Если ей не удастся продать свои украшения, то…
Хватит, говорит она себе. Не думай об этом.
Дора прорисовывает тени на фигурах Прометея и Зевса, потом – детали гор, слоистых облаков, елей и сосен, летящих скворцов. В какое-то мгновение она ощущает прохладное дуновение – точно такое же, как когда впервые отворила двери подвала. Она плотнее кутается в шаль и покусывает карандаш.
Сосредоточься!
Детали резных изображений и впрямь поразительны. Но, размышляет Дора, некоторые из них будет невозможно передать в ювелирных изделиях. Она обращает внимание на меандры-границы между сценками и понимает, почему ее прежние попытки оказались неудачными. Линии здесь тоньше, а узоры расположены почти вплотную друг к другу. В сравнении с оригиналом ее рисунки выглядят как детские каракули. Дора методично переносит на бумагу замысловатые орнаменты.
Мистер Лоуренс тоже работает методично. Он изучает каждый ящик на полке, делает пометки о каждом предмете, а потом аккуратно кладет его на то же самое место в ящике, где он лежал прежде. Он успевает осмотреть еще четыре ящика, когда Дора объявляет, что время почти вышло.
– Без семи минут два.
– Два часа работы – это слишком мало, чтобы успеть что-то сделать!
– Да, – говорит Дора, закрывая альбом. – Но больше мы не можем себе позволить. Много вам еще осталось?
Мистер Лоуренс поправляет ящик на полке и снимает свой шарф с лестничных перил, где он висел все это время.
– Осталось два ящика здесь и еще две полки сверху… – Он оценивает масштабы работы. – Плюс полки у противоположной стены, там, где ящики на полу. Ну и, конечно, то, что спрятано за лестницей.
Они вместе заглядывают туда. За лестницей – черная бездна.
Мистер Лоуренс колеблется.
– Да там и впрямь темнотища.
Дора едва не спрашивает, почему он так боится темноты, но, увидев выражение его лица, осекается. И вместо этого говорит:
– Возможно, там не так уж много места, как кажется.
– Да, но именно в том направлении – торговый зал этажом выше.
– Можно взять свечи и посмотреть.
– В следующий раз.
Эти слова произнесены очень резко – слишком резко! – и Дора переводит на мистера Лоуренса удивленный взгляд, но он уже отвернулся и начал наматывать шарф на шею. Покончив с этим, он кивает на несгораемый шкаф Брама у рабочего стола.
– А к этому ящику у вас есть ключ?
Дора качает головой.
– Дядюшка носит на шее единственный ключ, и он сюда не подходит.
– Если у него есть какие-то тайные бумаги, – говорит мистер Лоуренс, – то, скорее всего, он хранит их тут. Где-то же должен быть ключ от него.
– Да, наверняка. Но вы себе представить не можете, чего мне стоило добыть ключ от подвального замка.
Дора с содроганием вспоминает о том, как это происходило, но мистер Лоуренс все равно смотрит на нее с усмешкой.
– В следующий раз, – говорит Дора, и его губы кривятся, когда он слышит свои собственные слова.
– Туше́, мисс Блейк!
– И впрямь туше́!
Глава 19
Сегодня запах жженой кожи разъедает Эдварду ноздри, от пламени свечей у него болят глаза, а ноги беспокойно шаркают под столом. Он пытается сосредоточиться на филигранной окантовке переплета – узкой полоске из тончайших стеблей и завитков плюща. Он досадливо вздыхает, сжимает челюсти, но, чувствуя дрожь в руке, понимает, что работа сегодня не задалась. Эдвард откладывает шпатель в сторону и со стоном откидывается на жесткую спинку стула.
Вот почему, думает он, Корнелиус дает ему время на подготовку перед написанием нового доклада для Общества. Эдвард сейчас не в состоянии заниматься несколькими делами сразу – да он никогда и не имел такой привычки. Одно за другим в порядке очередности – вот его правило, особенно сейчас, когда работа в переплетной мастерской доставляет ему мало радости. И как, скажите, достичь совершенства в этом ремесле, если не можешь на нем полностью сосредоточиться?