За последние пять ночей Эдвард внимательно изучил содержимое всех ящиков с греческой керамикой в подвале антикварной лавки. Коллекция Блейка отлично сохранилась, и по своей значимости все эти изделия не уступают экспонатам Британского музея. Эдвард благодарен судьбе за возможность держать в руках подлинные произведения античности (по крайней мере, две трети коллекции представляются ему таковыми), составить подробный реестр их маркировок и установить их возраст. А то, что они могут оказаться крадеными… К сожалению, этот факт не позволяет сделать их объектом научного исследования. Эдвард трясет головой, отгоняя эту мысль. В данный момент он не хочет даже думать о подобных вещах. И хотя подсознательно он понимает, что это не так, все равно в душе его теплится надежда, что коллекция была приобретена законным образом.
Он барабанит пальцами по столу и размышляет о пифосе. Судя по всему, это и впрямь исключительное произведение античного гончарного искусства. Все эти резные декоративные сценки великолепны. Он никогда не видел ничего подобного даже в научных трудах. Каково же, думает Эдвард, его происхождение?
Корнелиус передал терракотовый образец для изучения в Общество, и, покуда он не получил никакого ответа, Эдварду чертовски трудно датировать вазу. Тут даже гадать бесполезно. Поскольку пифос не покрыт росписью, он может относиться к любому периоду древнегреческой истории. Эдвард прекрасно помнит, как читал в какой-то книге, что сценки, иллюстрирующие миф – как на этом пифосе, – характерны для архаического и классического периодов. Но знания его в лучшем случае поверхностны.
Когда он сказал мисс Блейк, что прочел много книг, он говорил правду. Но Эдвард не признался в том, что приобрел свои знания лишь в недавние годы, за время долгих малоприятных недель, проведенных с отцом Корнелиуса. Он с головой окунулся в историю древностей! И воспользовался этими новыми знаниями, чтобы заглушить память о том, что случилось прежде. Перед его мысленным взором сама собой возникает кромешная тьма в подвале Блейка, а потом и…
Эдвард впивается руками в подлокотники и, закрыв глаза, старается отогнать дурные воспоминания. Он долго сидит так, неподвижно, прижавшись головой к спинке стула, и глубоко дышит, как ему советовали делать, когда все приобрело угрожающий оборот. Но тут раздается стук в дверь, и от внезапно нахлынувшего ужаса внутри у него все сжимается.
– Мистер Лоуренс?
Эдвард бессмысленно глядит на смутный силуэт Фингла за зернистым стеклом, тяжело вздыхает и выпрямляется на стуле.
– Войдите.
После небольшой паузы дверная ручка поворачивается, в комнату входит старший мастер и затворяет за собой дверь. Он глядит на Эдварда сквозь колышущееся пламя свечи.
– Я хотел бы узнать, вы успеваете с заказом Хелмсли?
– Да, – Эдвард указывает на стопку книг на небольшом шкафчике у двери. – Вчера все закончил.
– Чудесно! – восклицает Фингл. Он просматривает книги одну за другой, вертит их в руках так и этак. – Превосходная работа. – Он слегка запинается, прежде чем сказать: – Ваше мастерство с годами существенно возросло.
– А разве у меня был выбор?
Фингл встречает тяжелый взгляд Эдварда и тут же отводит глаза. Откашливается и потирает большим пальцем переносицу.
– А что за молодая леди заходила к вам пару дней назад?
Этот вопрос задан, кажется, без подвоха, и хотя Дора Блейк – не та персона, которую Эдварду хотелось бы обсуждать с Финглом, но уж лучше обсуждать ее, чем кое-что другое, и он напускает на себя деланое оживление, чтобы сменить тему. В том, что с ним приключилось, напоминает себе Эдвард, нет никакой вины Фингла.
– Ее фамилия Блейк. Она пришла спросить моего совета о кое-каких древних вещах, которые к ней попали.
– А, ясно. А то уж я решил, что, может быть, она ваша…
Эдвард понимает, что хочет сказать Фингл, и непроизнесенное слово – возлюбленная – вгоняет его в краску.
– Да я едва ее знаю.
– Ну что ж. Может быть, оно и правильно. С учетом обстоятельств.
– Каких обстоятельств?
Фингл опять тушуется.
– Ну что ж, – повторяет он примирительно. – Мы же все знаем, как вы близки с мистером Эшмолом. И вам было бы неплохо проводить время с кем-то еще, для разнообразия. С кем-то более… Вы и так ведете почти затворническую жизнь… – Эдвард в смятении смотрит на Фингла, пока тот смущенно откашливается. – Вот, пришло вам только что.
Старший мастер-переплетчик вынимает из жилетного кармана плотный конверт и передает его Эдварду, а тот чувствует, как у него перехватывает дыхание. На конверте четко виден герб Общества древностей.
Взяв конверт, он ломает красную сургучную печать, волнуясь, разворачивает записку и недоверчиво перечитывает строчки.
– Плохие новости? – спрашивает Фингл, а Эдвард, не сказав ни слова, встает со стула, проходит мимо старшего мастера и снимает с вешалки пальто.
Ему назначил аудиенцию мистер Ричард Гоф, сам директор Общества!
Прибыв в Сомерсет-хаус, Эдвард спешит к кабинету директора, и стук его каблуков по паркетному полу привлекает внимание двух пожилых джентльменов в очках. Джентльмены провожают Эдварда такими недовольными взглядами, будто он не имеет никакого права столь шумно вторгаться в Сомерсет-хаус в этот зябкий и тоскливый день, в два часа пополудни.
Взбежав вверх по помпезной лестнице, Эдвард минует широкую арку, по обеим сторонам которой стоят две уродливые позолоченные амфоры. Он сворачивает направо, а не идет прямо по коридору, который выводит к помещениям Королевского общества, имеющего одну приемную (к великому сожалению Гофа!) с Обществом древностей. И натыкается на Корнелиуса, ожидающего его в просторном зале заседаний.
– Что это значит? – спрашивает Эдвард, сбрасывая пальто.
– Не бойся, – в голосе друга звучат сразу и веселая усмешка, и какая-то неясная интонация, которую Эдвард не может разгадать. Корнелиус берет у него пальто и вешает на крючок. – Мы теперь знаем, что это за глина, вот и все.
У Эдварда округляются глаза.
– И?
– Результаты… интересные, – загадочно произносит Корнелиус и, словно отвечая на вопросительный взгляд Эдварда, ведет его в рабочий кабинет Гофа.
Вопреки ожиданиям Эдварда, помещение оказывается не слишком просторным, но при этом, безусловно, впечатляет своим великолепием. Бо́льшую часть тесно заставленного пространства занимает исполинский письменный стол с кожаной столешницей: там, на круглом серебряном подносе, стоит между двух бокалов винный графин, наполненный, кажется, кларетом. Слева от письменного стола возвышается большой шкаф, заставленный книгами, только от названий которых у Эдварда всегда пробегал холодок по спине: «Vetusta Monumenta»[34] и «Археология», а справа потрескивает огонь в узком камине, над которым висит впечатляющая средневековая карта мира в позолоченной раме.
Сам Гоф – коренастый мужчина в летах – сидит за столом и кивком головы в парике приглашает Эдварда присесть.
– Мистер Лоуренс.
Эдвард садится на стул напротив Гофа, а когда Корнелиус располагается перед книжным шкафом, директор Общества извлекает из ящика стола склянку с измельченной терракотой, которую Эдвард соскоблил с пифоса. Гоф чрезвычайно осторожно ставит склянку в центр стола. Она выглядит крошечной и жалкой на кожаной столешнице соснового оттенка.
– Скажите, мистер Лоуренс, откуда это у вас?
Эдвард сцепляет пальцы и кладет руки на колени. Он знает, что Гоф известен своей прямотой и умением заставлять даже самых уверенных в себе людей трястись как овечий хвост, и старается сохранять спокойствие.
– От человека, с которым я недавно познакомился, сэр.
Пауза.
– И как зовут этого человека? – с нескрываемым нетерпением спрашивает Гоф.
Эдвард молчит. Он думает о мисс Блейк и о грозящей ей опасности в случае, если он честно ответит на этот вопрос. Мельком бросает взгляд на Корнелиуса.
– Я бы предпочел не называть имя, сэр.
Корнелиуса от этих слов передергивает.
– Вы бы предпочли не называть, – эхом отзывается Гоф.
– Именно так.
– И почему же?
У Эдварда потеют ладони. Теперь ему надо тщательно выбирать слова.
– Я бы хотел до поры до времени сохранить мои отношения с данной персоной в секрете. – Через мгновение он добавляет: – Я руководствуюсь исключительно интересами этой персоны. Сэр.
Гоф меняется в лице. Он недовольно смотрит на Корнелиуса. Потом складывает пальцы домиком под подбородком и буравит Эдварда немигающим взглядом.
– Вы же отдаете себе отчет, мистер Лоуренс, что это вы обратились к нам за помощью?
– Разумеется. Но я, сэр, беспокоюсь о благополучии семьи, связанной с данным делом, и это требует немалой деликатности. – Эдвард умолкает, но через пару секунд набирается смелости. – Я также осознаю, что речь идет о моих будущих отношениях с Обществом, поэтому предпочитаю действовать с исключительной предусмотрительностью. – Пауза. – Мистер Эшмол сообщил мне, что анализ глины дал интересные результаты…
Такое впечатление, будто бы в воздухе что-то сдвинулось, и сердце Эдварда вдруг начинает усиленно биться. Он понимает, что сейчас произойдет. Он думает о мисс Блейк и о своих дурных предчувствиях. Каким же невыносимым разочарованием обернутся его упования, если в конце концов выяснится, что пифос был приобретен незаконно…
Гоф не сводит глаз с Эдварда, и возникшая пауза в их беседе все длится и длится. Корнелиус мрачно разглядывает носки своих нарядных башмаков. Эдвард ерзает на стуле.
– Так что вы обнаружили, сэр?
Гоф откашливается.
– Этот предмет. Могу ли я по крайней мере попросить вас описать его мне?
– Он представляет собой… или, можно сказать, похож на крупную греческую вазу, в которой могли храниться такие продукты питания, как зерно, вино или масло и которую древние греки обыкновенно называли пифосом.
– Я знаком с терминологией, мистер Лоуренс, – произносит директор с нетерпеливым вздохом, и Эдвард чувствует, как его щеки заливает румянец.