Дора кусает губу.
– Это совсем другое дело.
– Да неужели?
Танцующие пары начинают расходиться. Мистер Эшмол бесцеремонно выводит Дору из бального зала и останавливает в сумрачном вестибюле около покрытого золотой чеканкой горшка с разросшимся папоротником, из которого торчит бокал для пунша. Он изучающе смотрит на Дору темными глазами и снова заговаривает:
– И вы в самом деле полагали, что я поверю, будто вы ни сном ни духом не подозреваете, что ваш дядя занимается незаконной торговлей? Я же читал заметки Эдварда. Немыслимо поверить, что ваш дядя умудрился скрывать от вас свои дела все те годы, что вы прожили с ним под одной крышей.
От этих слов у Доры все внутри переворачивается. Его слова и впрямь звучат как неоспоримая правда, она понимает его сомнения. Если трактовать ситуацию таким вот образом, все выглядит весьма скверно. И все же…
– Но это правда, – шепчет она.
Мистер Эшмола фыркает.
– Уж простите меня за то, что я силюсь вам поверить – и не могу.
– Мистер Эшмол, – сгорая от стыда, произносит она скованно, – Эдвард был исключительно добр ко мне. Я…
Тут Дора вдруг осекается и, насупившись, спрашивает:
– Какие еще заметки?
На мгновение повисает мучительная тишина. Потом мистер Эшмол меняется в лице, словно кто-то дернул рычаг внутри него. И его рука, стальным захватом впившаяся Доре в локоть с той минуты, как он завел ее в этот темный вестибюль, разжимается и падает так внезапно, будто она стала раскаленной. Мистер Эшмол сквозь зубы бормочет проклятия, медленно разворачивается, но теперь уже Дора решительно встает у него на пути, ведь у нее в груди пылает пламя.
Глава 31
По предложению сэра Уильяма они отправляются беседовать в павильон и останавливаются около балкона, где и народу поменьше и где, с усмешкой замечает дипломат, ему будет легче сосредоточиться. Следуя за ним, Эдвард снова вспоминает слова Доры.
Он спас мне жизнь.
Ветер здесь не такой пронизывающий. Задний фасад виллы – павильон – выходит на берег Темзы, ограждая их от затхлых миазмов водной артерии большого города, и Эдвард рад дуновению прохлады, потому как из-за жары в танцевальном зале разыгравшаяся у него клаустрофобия (хотя он и старался изо всех сил скрывать ее от Доры) начинала проявлять себя сполна. Он чувствует себя мало того что не в своей тарелке, так еще и ужасно смешным. Узкие туфли жмут. Чрезмерная помпезность виллы раздражает. Украшения покоев леди Латимер – хотя и, без сомнения, впечатляющие, – на его вкус, слишком вычурны. Эдвард предпочитает строгую простоту. Он любит тишину и покой. Его поражает, какие бешеные деньги богачи готовы выбросить на ветер ради единственного вечера.
Они проходят мимо двух пар, которые тоже вышли подышать свежим воздухом, и группы пожилых джентльменов в греческих тогах. На мгновение Эдварду кажется, что он заметил среди них знакомое лицо: длинная седая борода, пронзительный взгляд голубых глаз, – и он замедляет шаг, чтобы получше разглядеть старика.
Гамильтон останавливается и смотрит на него с легким нетерпением.
– Мистер Лоуренс?
– Я… – Эдвард всматривается в группу гостей. Но седобородый джентльмен уже исчез.
– Прошу прощения, мне показалось… – Он мотает головой. – Не важно.
– Тогда идемте же, – говорит его спутник, и Эдвард позволяет сэру Уильяму провести его в безлюдный уголок в правом крыле павильона.
– Итак, мистер Лоуренс, – опершись на трость, начинает Гамильтон, когда они оказываются вдали от посторонних ушей. Он крепко сжимает набалдашник из слоновой кости с вырезанным на нем греческим профилем. – Я весь внимание.
Дипломат пристально смотрит на Эдварда, и тому становится неуютно под этим немигающим взглядом. Эдвард понимает, что времени на обмен пустыми любезностями нет, и сразу берет быка за рога.
– В письме, написанном мною по совету Ричарда Гофа, я сообщил, что случайно обнаружил пифос. Тот самый пифос, – добавляет он, дернув подбородком в направлении бального зала. – Я также упомянул о том, что у владельца пифоса имеется немаленькая коллекция греческой керамики, которая, возможно, была приобретена бесчестным образом.
– Понятно.
– Мне нужен ваш совет.
Сэр Уильям предельно спокоен.
– Если я правильно понял, то владелицей этих артефактов является Дора Блейк, как упомянула леди Латимер?
– Владелец – ее дядя.
Лицо Гамильтона мрачнеет.
– А вам известно, где он их приобрел?
– Нет. Но именно это я и пытаюсь установить.
Эдвард вспоминает субъекта по фамилии Кумб и решает посетить его жилище при первом же удобном случае.
– Дора нашла этот пифос в подвале антикварного магазина.
– А как он попал сюда?
– Мисс Блейк использовала его как образец для эскизов своих будущих ювелирных украшений. Леди Латимер увидела один из эскизов, который ей очень понравился, и ей захотелось узнать, что послужило источником вдохновения для Доры.
Сэр Уильям кивает.
– Да, ее светлость во всем предпочитает поступать по-своему. Но где взял пифос дядя Доры?
– Спросите это у нее.
Гамильтон умолкает. Вертит трость в пальцах.
– Так какой совет вы надеялись получить от меня, мистер Лоуренс?
Вот оно. Момент настал.
– Дора разрешила мне взять этот пифос в основу моего исследования, благодаря которому я надеюсь получить членство в Обществе древностей. Она делала копии орнаментов пифоса. А я намеревался написать его историю, но проблема в том, что, с учетом того, что изделие имеет сомнительное происхождение, Общество едва ли сможет опубликовать мою работу. И я надеялся, что вы, как знаток греческих древностей, захотите взглянуть на него и, кроме того, дадите мне хоть какое-то представление о черном рынке и о том, как он работает.
– Зачем?
Эдвард запинается.
– Для другого моего исследования.
– А Дора в курсе, что вы мне писали?
Эдвард снова не находит слов и шаркает ногами, морщась от боли: ступням больно в тесных туфлях.
– Ей известно, что я обратился к вам за советом относительно пифоса. Что же касается другого вопроса…
– Хм.
Гамильтон не высказывает упрека, но Эдвард чувствует, что он вертится у него на кончике языка. Упрек, коего он заслуживает.
– И как вы намерены поступить с этими сведениями?
Щеки Эдварда вспыхивают. Им вновь овладевает чувство вины, которое буквально терзает его изнутри.
– Я намерен опубликовать добытые сведения.
– Вы собираетесь обнародовать ее имя?
– Я не собираюсь называть чьи-либо имена.
Сэр Уильям хмурит брови.
– А вы отдаете себе отчет, какая здесь таится опасность? Вам же придется поставить в известность власти. Вне зависимости от того, назовете вы Дору или ее дядю или не назовете… Понимаете, о чем я?
Эдвард еще как понимает. Он зажмуривается, снова открывает глаза; черные точки, словно мошки, пляшут перед его взором. Стараясь успокоиться, он делает глубокий вдох.
– Меня чрезвычайно заботит благополучие Доры. Поверьте мне, сэр, я понимаю всю степень опасности. Но я не допущу, чтобы с ней случилось что-то дурное.
Он не позволит. Он предпримет для этого все необходимое.
Гамильтон долго смотрит на Эдварда испытующим взглядом. Потом отворачивается и шагает к краю балкона – его трость гулко стучит по каменным плитам павильона, – приникает к каменной балюстраде и вглядывается в ночь. Эдвард идет за ним, встает рядом.
Под ними убаюкивающе плещется вода. Где-то вдалеке ухает сова. Из бального зала раздаются взрывы хриплого смеха и доносятся развеселые мелодии котильона.
– У меня нет сомнений, что Иезекия Блейк приобрел и свою коллекцию, и этот пифос незаконно, – наконец изрекает сэр Уильям, и Эдвард с удивлением смотрит на него, ибо сам он не упоминал имя Блейка. – Я всегда знал, что этот человек – жулик. Как я уже сказал леди Латимер, много лет тому назад я знал чету Блейков. Мы встретились в Неаполе. Хелен – мать Доры – была талантливой художницей, и я частенько поручал ей рисовать для меня. В те далекие годы Иезекия нередко сопровождал их в поездках. Он неплохо разбирался в картах.
Гамильтон впадает в глубокую задумчивость, и Эдвард украдкой рассматривает его лицо. В свете луны его орлиный нос и высокие скулы очерчены еще четче. Ветер теребит алую ленту на его парике. Подобно Эдварду, Гамильтон решил не обряжаться сегодня в тематический костюм.
– А как так вышло, сэр, что вы спасли Доре жизнь?
Его спутник поворачивается к нему и смотрит в упор.
– Скажите мне, – говорит он, пропуская мимо ушей вопрос Эдварда и задавая свой собственный, – что вы знаете об этом пифосе?
– Мне известно из исследований, проведенных учеными Общества, что он относится к доисторическому периоду. Отчасти поэтому я и написал вам. – Эдвард делает эффектную паузу, но это заявление, странное дело, никоим образом не привлекает внимания сэра Уильяма. Эдвард откашливается. – Теперь Гоф поручил им выяснить географический регион происхождения пифоса.
Гамильтон усмехается.
– Могу сэкономить им время.
– Сэр?
– Этот пифос был найден при раскопках у подножия горы Ликайон[40]. Полгода назад.
У Эдварда округляются глаза.
– Откуда вам это известно?
– Дело в том, мистер Лоуренс, что именно я организовал те раскопки!
– Ах, вот вы где! – восклицает леди Гамильтон, выйдя на балкон. В ее голосе звучат притворные нотки недовольства, когда она обнаруживает Эдварда и своего мужа, увлеченных беседой. Эдвард, натужно улыбаясь, пытается придать своему лицу выражение беззаботности, каковой он вовсе не ощущает.
Даже напротив, Эдвард чувствует, как на него вдруг накатывает волна усталости. Того, о чем поведал ему дипломат, он и вообразить не мог. Он ловит взгляд сэра Уильяма и видит в нем грозное предупреждение весьма недвусмысленного свойства.
Ей – ни слова, говорит ему этот взгляд. Не сейчас