Звенит дверной колокольчик. Ей даже не надо оборачиваться, чтобы понять, кто вошел в торговый зал: она сразу почуяла смрадный запах, словно исходящий от падали в сточной канаве.
– Ты вчера поздно вернулась!
Каркающий голос Иезекии не вызывает у нее никакого сочувствия. Если он хочет упиться джином до смерти, ей-то какое дело.
– Да, – отвечает она, не глядя на него.
Длинная пауза.
– Ты тут прибралась.
– Кому-то надо этим заниматься.
Он крякает, заходит в помещение, волоча ногу. Дора складывает письмо Эдварда и убирает в кармашек юбки.
– А когда ее светлость, – говорит Иезекия с кривой усмешкой, – собирается вернуть мне мою вазу?
Дора хмыкает.
– Обещала сегодня днем. Сомневаюсь, что там в такую рань уже кто-то проснулся. Сами знаете, подобные гулянья длятся до утра.
– Откуда мне знать! – злобно цедит он, подойдя к прилавку и схватившись мясистой рукой за край. – Меня же не пригласили!
Другой рукой дядя хлопает по прилавку, Дора вздыхает и наконец поднимает на него взгляд. Глаза Иезекии налиты кровью. Сеточка нитевидных капилляров украшает его нос красной вышивкой. Вчерашний джин сильно на него подействовал.
– Если бы не я, вы бы не стали богаче на триста фунтов, дядюшка, – Дора дерзко добавляет последнее слово, чтобы его разозлить, хотя для этого ему не нужен никакой стимул. Его ноздри и без того гневно раздуваются. – Это же благоприятное развитие событий, не правда ли? Учитывая, что к вам уже выстроилась целая очередь покупателей, желающих купить пифос. – Дора видит, как обвисают его щеки, и ей сразу становится ясно, что он и тут соврал. – Вы ведь это сказали леди Латимер? Так что могли бы меня поблагодарить.
Годами Дора ходила вокруг Иезекии на цыпочках. Не то чтобы она его боялась, но с того момента, как он взял Дору на свое попечение, он обращался с ней не как с племянницей и не выказывал никакой скорби из-за гибели своего брата. Стоило Доре достичь возраста, когда она могла стать ему полезна, он этим тут же воспользовался. Ничего необычного. В один прекрасный день жизнь Доры резко переменилась: родительская любовь и нежность сменились одиночеством и холодным равнодушием дядюшки, и она очень быстро научилась как можно реже иметь с ним дело. Но после появления в доме пифоса… Казалось, что она вдруг очнулась после долгого забытья. Что до сих пор существовала некая плотная завеса, отгораживавшая Дору от полноты ощущений. Но вот она наконец прозрела и никогда раньше так не нуждалась в родителях, как теперь.
Иезекия стоит по ту сторону прилавка и злобно пялится на нее. Набрякший шрам ярко белеет на покрасневшем лице. Видя, как подрагивают его пухлые пальцы, Дора понимает, что он еле сдерживается, чтобы не впиться ими ей в шею. И от этой мысли ей становится чуть ли не радостно.
Бренчит звонок магазинной двери, и возникшее между ними напряжение тает. Дора смотрит, как в магазин входит высокая дама. Ее платье в тонкую полоску намекает на богатство, а чересчур большая шляпа в полный голос говорит о тщеславии. Иезекия с первого взгляда улавливает эти флюиды и спешит к посетительнице с заученной фальшиво-слащавой улыбкой ушлого торгаша.
– Чем могу вам помочь, мисс?
– Я ищу…
– Позвольте, я отгадаю! – Иезекия поднимает палец и задумчиво вращает им в воздухе, пытаясь, по всей видимости, очаровать покупательницу. – Оттоманку эпохи Ренессанса? Или, возможно, стул в стиле рококо… – Он умолкает, как только дама брезгливо морщит нос, – наверное, учуяла его запах, думает Дора, – и мотает головой.
– Нет! – Ее тон безапелляционен. – Меня не интересует подобное барахло. Мне нужна мисс Блейк.
Иезекия ошеломлен.
– Мисс Блейк, – глухо отзывается он.
– Да, именно… А, вот вы где! – Лицо дамы проясняется, когда она замечает за прилавком Дору. Она проскальзывает мимо Иезекии, и тот в смятении смотрит ей вслед. – Вы сказали прийти по этому адресу, не так ли?
– Мисс, – жеманно подает голос Иезекия, – моя племянница мало что смыслит в древностях. Вам лучше поговорить со мной.
– Древности? Боже правый, они мне ни к чему! Я пришла заказать ювелирные украшения. Это ведь еще возможно, мисс Блейк?
Дора облегченно выдыхает.
Все-таки кто-то пришел! Дамы вчера обещали, но она не была уверена, даже не смела надеяться. Дора достает свой альбом для рисования и выходит из-за прилавка.
– Да, разумеется, мисс… Понсенби, так? Прошу вас, проходите, присядьте.
– Чудесно! – Дама снова проскальзывает мимо Иезекии и усаживается в обитое зеленым бархатом кресло.
– Ювелирные украшения? – почти выплевывает Иезекия, и Дора, подходя к своей клиентке (само это слово вызывает у нее восторг!), с удовлетворением замечает, что дядино лицо теперь приобрело темно-багровый оттенок.
– Да, дядюшка, – отвечает Дора и неторопливо усаживается в кресло напротив дамы. – Леди Латимер была вчера очень любезна. Многих ее гостей заинтересовали мои эскизы ювелирных украшений.
Не в привычках Доры быть мстительной, но сейчас она просто не может сдержаться. Его надо хорошенько проучить, думает она, за то, что ни в грош меня не ставил.
– Да неужели, – холодно отзывается Иезекия.
Это не вопрос. Он прищуривается. Щека нервно дергается.
– О да! – с энтузиазмом восклицает мисс Понсенби, бросая высокомерный взгляд на Иезекию. – Мисс Блейк изготовила прекрасную вещицу для леди Латимер – она просто в восторге от нее! И я уверена, что окажусь не единственной из гостей леди Латимер, кто нанесет сегодня визит мисс Блейк.
Повисает молчание. Иезекия сжимает кулаки. А потом стремительно – насколько ему это позволяет увечная нога – шагает к двери. Резким движением распахивает ее, отчего колокольчик на пружинке оглашает помещение жалобным звоном. Дверь захлопывается, но колокольчик еще долго продолжает звонко выплясывать. Разбуженный шумом Гермес в знак протеста распушает перья. И, только когда снова воцаряется тишина, мисс Понсенби заговаривает.
– Какой неприятный человек, – произносит она, но тут же спохватывается и трогает Дору за руку. – Но он же ваш дядя. Простите мои слова…
– Не за что просить прощения, мисс Понсенби. Вы не ошиблись в своей оценке. – Дора раскрывает альбом на чистой странице, заносит над бумагой карандаш и с улыбкой говорит: – Так, а теперь я вас слушаю. Чего бы вам хотелось?
Мисс Понсенби увлеченно описывает тиару, а Дора начинает рисовать эскиз.
В течение дня порог «Эмпориума Блейка» переступают еще шесть леди и два джентльмена, желающих заказать ювелирные украшения, и карандаш Доры так и летает по бумаге, набрасывая эскизы один за другим. В какой-то момент в магазин заходит старик с длинной белой бородой, который надолго задерживается возле фальшивой фарфоровой чаши эпохи Мин, и, задав несколько ни к чему не обязывающих вопросов о происхождении этой чаши, расписанной орнаментом из голубых быков, исчезает, так ничего и не купив. Иезекию, если бы он это видел, хватил бы апоплексический удар.
Но Иезекия так и не вернулся в торговый зал – даже для того, чтобы присутствовать при возвращении пифоса, который в три часа пополудни доставили мистер Тибб и трое его помощников, пропахших конскими и человеческими испражнениями. (Дора отметила, что на сей раз мистер Кумб отсутствовал.) А ровно в четыре Дора запирает магазинную дверь на все засовы.
У нее голова кружится от количества принятых ею сегодня заказов. Еще никогда она не была так занята в магазине – да еще и своими собственными делами! Если бы она могла, то ни за что не закрылась бы так рано, но, коль скоро должна подъехать карета мистера Эшмола, ей нужно собираться. Как только Дора ставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы, собираясь подняться к себе (Гермес сидит у нее у на плече), она слышит грохот из кухни – там что-то разбилось. Скорее всего, фарфор. Нахмурившись, Дора мчится по коридору, толкает кухонную дверь.
Кухня небольшая, но Лотти здесь не тесно, поскольку, кроме нее, тут обычно никто не бывает. Поначалу Дора решила, что служанка забивала какую-то живность – возможно цыпленка, – и впрямь все вокруг усеяно перьями, в воздухе пахнет птицей, но Лотти почему-то сидит на полу среди глиняных черепков и горько рыдает.
– Лотти!
Дора спешит к служанке, прикрывшей лицо руками, но та отмахивается от нее.
– Вы поранились? Вы… – слова застревают у Доры в горле.
Лицо Лотти представляет собой сплошной лиловый кровоподтек, один глаз полностью заплыл.
Дора перемещает Гермеса на пол, и он начинает клевать голубые и белые осколки керамики.
– Что случилось? – как можно спокойнее спрашивает Дора.
Служанка мрачно глядит на свои колени и судорожно глотает.
– Думаю, вы мне не поверите, если я скажу, что снова упала.
– Конечно, не поверю, – тихо соглашается Дора. Лотти качает головой, и крупная слеза падает ей на фартук.
– Он так… – ее дрожащий голос срывается. Она хлюпает носом и снова заговаривает. – Он так разозлился, что вы вчера ушли, что забрали вазу. Я пыталась его утешить. Раньше это всегда получалось, но на этот раз… – Лотти смахивает слезы со щек, не в силах скрыть досады от того, что ее видят в таком жалком состоянии.
Это все из-за меня, виновато думает Дора. Нет, не она, конечно, ударила Лотти, но если бы она не поехала на суаре…
Гермес теперь слегка поклевывает юбки Лотти. Дора хочет отогнать птицу, но, к ее изумлению, Лотти не позволяет.
– Не надо, – говорит она, икая. – Оставь его.
Дора недоумевает. Лотти хватает ее за руку. Надо же, ловит себя на мысли Дора, служанка впервые в жизни до нее дотрагивается. Она достает из кармана носовой платок и передает его Лотти. Служанка после некоторых колебаний берет его и громко высмаркивается в тряпицу.
– Я сегодня сама не своя, – говорит она после паузы. – Налетела на стол. Сшибла тарелки. – Она прикладывает платок к губе. – Платок окрашивается кроваво-красным. – Знаете, он раньше никогда так себя не вел. Когда-то он был моим любимым клиентом. Задолго до вас.