Поласковее, поласковее!
Иезекия подается вперед, пытаясь скрыть гримасу боли, спазмом сковавшую ему ногу.
Он вымучивает из себя улыбку.
– Расскажу вам одну историю. Она связана с событиями двадцатилетней давности. Представьте себе молодого человека, картографа. Это мечтательный, впечатлительный юноша. Однажды он встречает гречанку, художницу и историка, и та увлекает его рассказами о греческих мифах, о магии. – Он умолкает для вящего эффекта, но разочарованно видит, что собеседник всего лишь хмурится с выражением насмешливого нетерпения. Тем не менее Иезекия сдерживается и делает глубокий вдох. – Ее назвали Хелен в честь Елены Прекрасной, самой красивой женщины в Древней Греции, чьим воплощением она и показалась юноше. Ни до, ни после он не встречал женщины умнее и красивее. Он готов был отдать за нее жизнь. Мог бы убить за нее – так она вскружила ему голову. И этот юноша захотел чем-то себя проявить и стал помогать гречанке в ее изысканиях. Он даже привлек к этим изысканиям своего брата, потому что его брат обладал познаниями, о которых юноша понятия не имел, – тут у Иезекии сжимаются кулаки. – И они втроем начали выяснять, возможно ли, что артефакт, описанный в древних легендах, существовал на самом деле. Много лет спустя, когда эта женщина, отвергнув сватавшегося к ней бедного юношу, уже вышла замуж за его брата, они обнаружили место, где мог бы находиться тот артефакт. Начинаются раскопки. И артефакт найден! Однако происходит несчастье. В месте раскопок происходит обвал почвы, котлован погребен под землей. Погребенными в завале оказываются и эта женщина, и брат этого юноши. И, что самое трагичное, тот артефакт.
На мужчину в черном сюртуке эта история не производит никакого впечатления.
– Надеюсь, вы к чему-то клоните. Скоро рассвет, а я всю ночь провел на ногах и хотел бы поскорее лечь в постель.
Иезекия поднимает палец.
– Проходит еще двенадцать лет, и все эти годы он терпеливо ждет, пока ему снова представится счастливый случай. И вот он настал. Наконец он завладевает этим артефактом. Для своего древнего возраста предмет искусства находится в идеальном состоянии. И клянусь Богом, он прекрасен. Его стенки покрывает тончайшая греческая резьба с мельчайшими, изумительно проработанными деталями. Это поразительное произведение древнего искусства пролежало в земле несколько тысяч лет и вновь явилось миру. Это живая память истории.
Щека мужчины дергается.
– Можете себе представить? – Иезекия намеренно понижает голос, стараясь слегка поддразнить торговца. – Древняя ваза. Подумайте о ее исторической ценности. Подумайте, как сбегутся покупатели, желающие ее приобрести. Подумайте о связанной с ней трагедии и о том, что почувствуют ваши покупатели, узнав, как ради этой вазы гибли люди. Начнется битва ставок! Яростная битва ставок, какую рынок не знал никогда! Ничего подобного не видели даже на «Кристис». Разве это не потрясающе?
И словно в подтверждение его слов из глубин таверны доносится пронзительный вопль, за которым следует взрыв надсадного хохота и звон разбитого стекла.
– Она может стоить тысячи, – шепчет Иезекия.
Торговец ничего не говорит. Он сидит почти неподвижно, лишь только медленно вертит в пальцах карандаш, наклоняя его из стороны в сторону. Влево – вправо. Влево – вправо. О, этот ублюдок играет в свою игру: ведь он поднаторел в таких вещах. У Иезекии слезятся глаза. Он трет их, его вдруг тоже клонит в сон.
– Тридцать тысяч фунтов. Самое меньшее.
Щека вновь нервно дергается. Самонадеянная уверенность Иезекии крепнет. И он использует ее сполна.
– Сорок процентов выручки, разумеется, пойдет вам.
Мужчина долго смотрит на него, и Иезекия опасается, что переиграл сам себя, что его рассказ производит впечатление слишком невероятного, выходит за все мыслимые рамки правдоподобия. Но потом торговец расплывается в улыбке, демонстрируя золотой зуб.
– Что ж, мистер Блейк… – Он снова раскрывает свою книжицу и заносит карандаш над чистой страницей. – Позвольте мне взглянуть на ваш артефакт. Если он именно таков, каким вы его расписали, мы определенно договоримся.
Теперь можно и отпраздновать. Это будет правильно.
Иезекия медленно, превозмогая боль, бредет к дому – мимо Лонг-Эйкр, потом вниз по Стрэнду – и издали замечает магазинчик, который, похоже, уже открыт. Одинокая свеча горит в окне, и Иезекия стучит по стеклу, а его взгляд уже остановился на симпатичном кожаном кошельке, свисающем с крючка на стене за прилавком.
Его впускают в магазин, желанный кошелек завернут в оберточную бумагу, и Иезекия теперь только и думает что о теплой постели, обильном завтраке да стаканчике джина, чтобы притупить боль в ноге, а потом (все его нутро трепещет от предвкушения) он будет целый день нежиться в мыслях о долгожданных вознаграждениях за свои труды – и тут вдруг продавец называет цену за покупку.
– Запишите это на мой счет. Иезекия Блейк из «Эмпориума Блейка».
Продавец глядит на него, беспомощно моргая.
– О нет, сэр, – говорит он. – Боюсь, это невозможно.
Иезекия таращится на него.
– Что за чушь ты несешь?
– Это не чушь, сэр. Мы больше не будем предоставлять вам кредит, во всяком случае до тех пор, пока ваш счет не будет приведен в порядок.
– В порядок?
– Именно так, – говорит парень. – Мы принимаем от вас только наличные.
Иезекия не в состоянии оценить глубину своего унижения. Сейчас еще слишком рано, у него была тяжелая ночь, и он не сомкнул глаз.
– Да вы же много лет меня обслуживаете! Я – постоянный покупатель всех магазинов на этой улице, и никто еще на меня не жаловался!
– Вы, сэр, приобрели товары на изрядную сумму, но пока ничего не оплатили. Даже если бы не повысили налоги, что не позволяет нам теперь отпускать товары в кредит, мы все равно попросили бы вас покрыть долги. Вы не оплачивали свой счет вот уже полгода.
Иезекия выходит из себя. Гнев захлестывает его, словно волна, и, не отдавая отчета в своих действиях, он впечатывает кулак в стеклянный прилавок, который разлетается вдребезги.
– Да ты знаешь, кто я такой? – тяжело дышит он, уже не в силах совладать с собой. – Я уважаемый торговец. Я владелец антикварного магазина! Более того, очень скоро я осуществлю продажу весьма престижного товара. Очень престижного товара. И тогда я полностью расплачусь с вами… Пока же…
– Пока же, сэр, – следует ответ, – вам придется обождать. У нас много таких кожаных кошельков. А этот я отложу для вас.
Это неслыханно! Раньше с ним такого не случалось. Но Иезекия, глядя в решительное лицо продавца, понимает, что этот спор ему не выиграть – не сегодня. Изобразив, насколько смог, презрение на лице, он разворачивается, насколько это ему позволяет проделать увечная нога, и не оглядываясь покидает магазин.
Глава 37
За все годы жизни в Лондоне, с тех пор как его, двенадцатилетнего, привезли сюда в почтовом дилижансе, Эдвард ни разу не был на другом берегу Темзы. Он никогда не приближался к докам, не видел тамошние убогие халупы, и теперь, когда он проходит мимо нагого старика, спящего (он и вправду спит?) около пустой бочки, то невольно думает, что все то, чего он натерпелся от Кэрроу, было в конце концов не таким и ужасным, если сравнить с условиями, в которых вынуждены жить некоторые лондонцы.
Этим утром над рекой стелется туман. Эдвард прикрывает ладонью рот, чтобы уберечься от гнилостного смрада, теряясь в догадках, не туман ли является источником зловония. Интересно: а запах можно увидеть?
Он останавливается и озирается, пытаясь понять, где находится. Когда Кумб объяснял, как найти его квартирку на последнем этаже портовой постройки, и говорил о том, что ему предстоит преодолеть море грязи, Эдвард решил, что тот шутит. Глядите вправо, за груду ящиков, вспоминает он указания здоровяка. Завидев ящики, Эдвард продолжает свой путь и благодарит судьбу за то, что сегодня утром подморозило и слякоть затвердела. Но он все равно старается держаться деревянных мостков, положенных здесь, судя по всему, недавно, а не шагать по голому грунту.
Эдвард едва не проскакивает мимо лестницы и с сомнением разглядывает полусгнившие ступеньки, ведущие наверх. Выдержат ли они его вес? Но коли они выдерживают массивного Кумба, рассуждает он, то, наверное, и под ним не обвалятся. Держась за перила одной рукой (второй он по-прежнему защищает лицо от вони), он взбирается по шатким ступеням. Дойдя до двери, стучит.
Ответа нет. Эдвард хмурится. Он понимает, что явился слишком рано, но после прошлой ночи, после того, что случилось с Дорой… Уже не в первый раз за нынешнее утро он вновь восстанавливает весь ход событий, и в его душе закипает гнев.
Они с Корнелиусом поспешили за Дорой в магазин, вошли в дверь, отделяющую жилую половину, и, проследовав мимо перепуганной женщины, которая молча указала им пальцем наверх, поднялись по лестнице на самый верхний этаж. В чердачной комнате царил полный разгром: здесь явно что-то искали. Личные вещи Доры – он и не подозревал, насколько скуден ее гардероб – разбросаны по полу. А сама она стояла на коленях, спиной к двери, и Эдвард, оставив Корнелиуса снаружи, подошел к ней и протянул руку…
Ему никогда не забыть ее лица. Никогда не забыть, как бережно она держала на руках мертвую птицу.
У нее шок, сказал ему тогда Корнелиус. Дора не проронила ни слова, когда они помогли ей подняться на ноги, ни звука не произнесла в карете, она молчала, когда, не желая будить миссис Хау, они сами уложили ее в постель в одной из гостевых комнат особняка Корнелиуса, после чего Эдвард и принял решение увидеться с Кумбом как можно скорее.
Он заставит Иезекию заплатить за все.
Эдвард исправит все, что тот наделал.
Он снова стучит в дверь. Тишина. Эдвард уже собрался уйти, но тут какое-то интуитивное чувство – возможно, дурное предчувствие – заставило его передумать. Он с силой толкает дверь, надеясь ее распахнуть, и она пугающе легко поддается.