рядом, под рукой, и была выключена.
– Халилов! – он резко поднялся, а ответ не заставил себя ждать.
– Я здесь.
– На связь выходили?
– Так точно, по графику.
– Что нового в эфире?
– Четвертая рота на минное поле напоролась, несколько человек без ног осталось, «021»-х нет.
– …твою мать! – Он окончательно проснулся и понял главное: наша кровушка льется. – Кто?
– Не говорили.
– Что у нас? Давай журнал наблюдений. – Здесь Халилов замешкался, и Рыбакин в ожидании поднял на него глаза: – Ну?
– Тут такое дело… Абдуразаков с четырьмя дембелями ушел в кишлак.
– Когда?
– Сразу после восхода солнца.
– Ну а ты, замкомвзвода? – По лицу взводного прошла волна тревоги и агрессии.
– А что я… – Удар пришелся прямо в нос, и из него протекла кровь, а тело неудачливого старшего сержанта отлетело на скат небольшого окопа. – А что я? – уже визгливо запричитал он, заслоняясь локтями и ощупывая лицо.
– Что ты? Кто ты? Сука – вот кто ты! Ты почему меня не разбудил?! – Новый удар пришелся снизу в челюсть. – За трусость надо платить. Ты боялся, что тебя побьют, вот и получай! – Третий удар пришелся по печени.
– Я их отговаривал. – Халилов поперхнулся и согнулся вдвое.
– А они не послушались. – Взводный держал его за горло, не давая упасть, и был готов растерзать. – Из-за таких, как ты, люди гибнут. Предатель!
– Я же их отговаривал. Я не предатель.
– А что ты в полк доложил в восемь, в десять, в двенадцать часов, в два часа? Повтори форму доклада.
Замкомвзвода замешкался:
– Я сказал, что все на месте.
– Значит, все. Вот ты и ответишь за каждое слово. Ты понял? За – каждое – слово.
Оттолкнув от себя Халилова, Рыбакин тяжело опустился на землю. Он прекрасно понимал: если что-то случится, отвечать будет именно он сам, а никакой не Халилов. И в этом заключалась не логика, а сама жизнь.
Остальные солдаты взвода попрятались, как ящерицы, под камнями, чтобы не попадаться под горячую руку командиру, они ведь тоже его не разбудили и поэтому тоже несли свою маленькую ответственность. Гнетущее напряжение сменило командирскую ярость, оно висело над постом, как грозовое облако, росло, становилось все тяжелее и невыносимее. И в этом отчетливо проступала какая-то жуткая предопределенность.
– Когда они вернутся?
– Часа через два.
– Они так и планировали с самого начала? Вот мерзавцы. Ты-то хоть понимаешь, что они бросили боевой пост?!
– Понимаю.
– Теперь понимаешь, когда юшка потекла, а раньше не понимал.
– Товарищ лейтенант, – набравшись смелости, Халилов посмотрел на взводного, – они могут не прийти через два часа. Я знаю Абдуразакова и Зацепина знаю. Они отвязные, они пределов не знают, если заведутся. Чарс найдут, не остановятся.
– Понятно, дури у них у обоих хватает. Я тоже их знаю. Но еще я знаю, что не очень-то они смелые, морды им всем лично щупал.
– Я бы так не сказал. Когда волки в стаю собираются…
– К темноте по-любому будут. А солнце заходит в восемь. Что же командиру докладывать?..
– Вы их не знаете, товарищ лейтенант. Они действительно могут не прийти, они еще в Термезе после отбоя такое творили…
– Что ты мелешь? Разозлить, что ли, меня хочешь, или тебе мало досталось? Как это они не придут, это же опасно. Здесь же «духи» есть, это точно, как белый день.
– Но мы ведь никого так и не видели за все эти дни.
– На то они и «духи».
После жирного плова, после компота из сладкого урюка и кишмиша, после травки они чувствовали себя превосходно.
– Вот это жизнь!
– Не жизнь, а кайф!
– Пацаны, я балдею…
– Не ты один, да?
– Кто бы мог подумать, что все так классно получится.
– Со мной не пропадешь.
Абдуразаков гордился своей смелой выходкой, его авторитет сейчас стал невообразимо высок. Все оказалось просто: переступаешь красные флажки, и тебя с распростертыми объятиями встречает воля. Главное – сделать это! А сделать это может не каждый – только такие, как он, избранные. Он еще себя покажет, в Афгане есть где развернуться, он себя покажет. Здесь даже законов нет, убьешь – и ничего тебе не будет.
– Хамид, а когда на пост будем возвращаться?
– Ну ты козел, весь кайф обломал. Когда, когда? Спешишь, что ли? Завтра. Все нормально, не дрейфь. Кроме нас, здесь никого нет.
– А как же Рыбакин?
– А что Рыбакин, что он сделает? Жратвы принесем, будет доволен. Он теперь в штаны наложил, а мы вернемся – вот будет ему радости. Да и вообще, надо взводного приручать, с ним можно договориться. У нас деньги будут – и ему перепадет. Понял?
Пожалуй, что все они и всё поняли правильно, а потому отдых получился на славу. Помылись в ручье, постирали обмундирование, не проходило ощущение, что это какой-то обалденный пикник, классный туризм где-то в районе Фирюзы. Блаженство, первый раз за последнюю неделю вместо мерцающих звезд над ними был потолок, может, и не беленый, как у русских и немцев, и не синий, как дома, но все-таки потолок. Спали в куче матрасов в самом богатом доме, это они, конечно, заслужили, а как же иначе, ведь это впервые, после того как пересекли границу, бери больше – после того как ушли из дома. Какая тут, к черту, война…
«Духи» пришли к рассвету. Обычный дозор, обычная войсковая разведка. Старый Сахиб, который не захотел уходить на восток вместе со всем кишлаком и к которому теперь пришли гости от Масуда, ничего не ждал от жизни, да и от смерти ничего не ждал. Ему все одно – что прозябание на жалких черствых лепешках, что тихий уход в райские кущи. Аллах примет, Сахиб не нарушал заповедей ни в дни мира, ни теперь – в джихад. И эти молодые нервные парни, что теперь тыкали в его грудь автоматами, ему безразличны. Чужие? Шурави? Да, есть несколько человек, ходили вечером по кишлаку, стреляли. Сколько? Кто же их знает, одному Аллаху известно.
Утро выдалось прохладным, добрым, лучи солнца, вырвавшись из-за ближнего хребта, играли тысячами бликов в горном ручье. Не отойдя толком ото сна, эти самые шурави по-кошачьи потягивались, дурачились друг перед другом, зевали.
– Пойдем, отольем, что ли? – Ахунбаев открыл один глаз, щурясь на молодое солнце.
– А тебе подержать? Сам не можешь, ослаб совсем? – Зацепин беззлобно заржал, его вяло поддержали все остальные.
– Ладно, идем к ручью, освежимся. У кого я вчера мыло видел?
– Да вот оно на камне.
– Давайте вперед, а я следом, ботинки зашнурую, – бросил Абдуразаков.
– Потом опять расшнуровывать, охота тебе.
– Э-э, стволы кто оставил?
Зацепину же с утра не только ботинки не хотелось шнуровать, но тем более таскать четырехкилограммовый автомат и магазины в подсумке.
– Да ну их на…
– Я кому сказал! Совсем тут оборзели. Мое слово – закон, сказал взять, значит, взять. – Со своим автоматом Абдуразаков не расставался никогда, но это скорее привычка, чем правило. Правил он не любил, хотя некоторые из них не только признавал, но и педантично выполнял.
– Чё ты заводишься? Вспомнил, что начальник, что ли? Гражданин начальник, разрешите сесть, разрешите встать?.. Сбегай взводному доложи, он дергается теперь.
– Закрой хлеборезку, пока не врезал.
Холодная вода, бежавшая откуда-то с ледников, быстро приводила в чувство, поднимала тонус, она не позволяла ни зевать, ни кукситься. Усевшись на крупном валуне, каких поблизости было много, Абдуразаков веселился больше всех, глядя на картинные мучения своей компании.
– Куда? Назад! Отмокай.
– Хамид, кончай!
– Ага, щас кончу, – ему стало еще веселей, – ты покритикуй, а я как раз кончу. Упор лежа принять! Всех касается!
– Вода ледяная.
– Хватит менжевать, солдат должен быть крепким и закаленным.
– Хамид, Хамид! Во, блин, ты влево смотри!
Из-за угла ближнего дувала, с трудом переставляя слабые ноги, показался высохший от времени одинокий старик. Вот он остановился, опершись двумя руками на толстую суковатую палку, служившую ему посохом, уставился равнодушным взглядом на оторопевших солдат.
– Я думал, тут никого. Мы же в трубу никого не видели, откуда он взялся?
– Во, старый козел. Смотри, какая у него борода. Точно, как у козла.
– Зема, сам ты козел. Что ему надо? Откуда он взялся?
– Откуда, откуда, из норы вылез. Щас попытаем аксакала насчет пайсы, обстановочку разведаем, вот и узнаем. Правильно я говорю, Хамид? – Зацепин на этот новый экзотический персонаж смотрел спокойно и думал по-прежнему только об одном – что из этого можно извлечь.
– Правильно, Зема, правильно, только не нравится мне все это.
– Да брось ты, встряхнем аборигена, расколется, где и что у них в этом поганом кишлаке.
– Назар, Султан! Давай ко мне, возьмите стволы на всякий случай. Бабай, ты по-таджикски шаришь, спроси, кто он такой, чё ему надо, чё из норы вылез, «духи» где?
– Эй, ты! Бача! Инджабиё. – Ахунбаев сделал два шага навстречу старику и больше не смог. Первая пуля ударила его в спину и бросила лицом на камни. Но не успел он упасть – вторая и третья пробили лопатки, ребра, легкие. Потом прошуршал долгий и медленный выдох, и все… Остолбеневший от ужаса Зацепин обернулся на хлесткий грохот выстрелов, пытаясь нелепо закрыться от них руками, но свинцовые струи достали и его, пробили несерьезную защиту и воткнулись в мягкое человеческое мясо.
Сахиб смотрел на то, как умирают чужестранцы, такими молодыми и такими глупыми, как бараны. Он не жалел их, пусть умирают, значит, так угодно Аллаху, на все его воля. В старческих глазах давно стояла печаль, слишком много вокруг смерти, завтра, а может быть, сегодня она придет и за ним. За его спиной, прикрываясь камнями и толстой чинарой, изготовились к стрельбе два таких же молодых моджахеда. В их глазах азарт охотников, они думают, что они панджшерские львы, а на самом деле – тоже бараны и умрут чуть позже.
Назарбеков и Султанов не успели к своим автоматам, оставленным на берегу ручья. Им предназначалась другая судьба. С противоположной стороны, разбрызгивая осколки щебня, шипя красными жалами трассеров, по ним ударили два автомата. Один из трассеров перебил Назарбекову бедро и, завертевшись, обжигая изнутри, ушел куда-то в брюшину и выше. Надрывный крик наполнил легкие, горло и странно осекся в гортани, толчками выдавливая из нее дикие хрипы и струйки тяжелой крови. Султанов, оглушенный визгом и грохотом пуль, в первое мгновенье упал на мокрые речные камни, потом неловко приподнялся и на дрожащих руках и коленях медленно пополз к воде. Он что-то жутко выл себе под нос, тряс головой, в его безумных глазах стекленел ужас.