– Что же ты делаешь, дурила?
– Я уснул нечаянно, а меня никто не разбудил. Я не хотел.
– Вот подвесили бы тебя за яйца, тогда бы ты и доказывал, что просто заснул, что не хотел. Сержант, оказывается, виноват! Фоменко виноват! Вся шестая рота виновата. А ты как раз тот единственный, кто не виноват? Или все-таки виноват?
– Я больше не буду…
Наверное, он действительно больше не будет… Пора возвращаться. Сумерки сгущались, скоро наступит ночь, а идти назад, то есть вверх, гораздо дольше, чем они только что прошли, еще целых четыре часа.
Хребет разделился на два, батальону, как обычно, по новому закону подлости выпал тот, который выше, и потащил их за собой опять в небеса.
– Что скажешь, начальник штаба?
– Я лично другого и не ждал, – при этом Савельев скептически хмыкнул, что не вязалось с его жестким характером. – По ходу операции: у нас выгодное положение в сравнении с соседями, но я беспокоюсь о минометчиках. Они наш якорь. Это оружие не для нас, людям крайне тяжело, а для дела только ущерб: мы лишены маневренности.
– Решения принимаются на другом уровне.
– Кто бы спорил! Только вот воевать нам, а не теоретикам из Генштаба.
– Ну, горы – это обратные скаты хребтов, высот, а миномет и предназначен для уничтожения противника на обратных скатах.
– Это всем известно. – В минуты спора Савельев сосредотачивался, поджимал губы, он никогда не начинал обсуждения темы, если не имел своей позиции, а если имел, то остановить его могли только факты. – Военное искусство требует развития, оно не было и не будет догмой, потому что каждый его тезис проверяется кровью.
– Теперь и нашей кровью, – философски произнес комбат.
– Да, нашей. Свеженькой, молодой. Алтарь интернационализма другой не кропят. Так вот. У американцев есть минометы калибром в шестьдесят миллиметров, проверены ими на практике везде, где только можно, само собой – во Вьетнаме. Но ведь удобно, приемисто. Такой ствол за спину забрасываешь, как обычный гранатомет, и действуй. Эти вещицы нам бы не помешали.
– А что скажешь о расстояниях здесь, в горах? Например, между хребтами?
– И скажу. Наш 82-миллиметровый «самовар» с его стрельбой на четыре километра – это батальонная артиллерия. В ротах своей «карманной» артиллерии нет, так что фактор расстояния решается только на уровне батальона.
– Хорошо. Минометный расчет придается роте.
– …и рота из боевого подразделения становится обозом. Бойцы, как навьюченные ишаки, тянут на себе этот вес под облака. И даже когда кончаются боеприпасы, они не могут бросить ненужный миномет. У этой роты в маневренности никогда не будет преимущества перед «духами».
– Я думаю, что наверху эти вопросы обсуждались. – Усачев никогда не спорил со своим начальником штаба, правильнее сказать, они вместе спорили с кем-то третьим, не слишком понятливым, но властным. – Вооруженцы не могли не заметить практичности малых минометов. Но вот какая проблема, наша армия масштабна, театры ее боевых действий лежат в основном на равнинах Европы и Азии, а тактика действий и такой армии, и таких театров требует мощного оружия, запущенного в серию. Минометы малого калибра – оружие другого рода, оно для спецподразделений и спецопераций.
– Короче, для нас.
– Но кто же об этом думал раньше?
– Кто-то должен был думать. Хотя бы тот, кто все затеял.
Ущелье Арзу с примыкающими отрогами и одноименной рекой лежало с обратной стороны хребта, на который вышел второй батальон. На север оно тянулось к верховьям Гиндукуша, а на юге, ниже по течению реки, соединялось с Марги, Шутуль и вплотную приближалось к Салангу. Подступы к этому высокогорному району, к главному перевалу всегда представляли особый интерес, поскольку через близлежащие ущелья, в том числе и Арзу, сюда направлялись подразделения Ахмад Шаха. Судя по сообщениям радиоэфира, обстановка складывалась благополучно. Боевые столкновения соседей, которые продолжались в течение двух предыдущих дней, обошлись им минимальными потерями, но душманов из прилегающих ущелий выдавить удалось. Возможно, там хозяйничали небольшие местные банды, обеспечивающие работу основных боевых подразделений, но, может быть, и сами подразделения, легко уходившие из-под удара.
И в обстановке, и в умах, и даже в природе царило успокоение. Батальон долгой медленной колонной шел вдоль безымянного ручья, потерявшегося среди волн густой травы. Жара спала, на такой высоте никогда не бывает по-настоящему жарко, сменился климатический пояс, но это стало отчетливо заметным, когда в нос ударил ароматный запах мяты и каких-то неведомых трав. По обеим сторонам тропы цвели фиалки, анютины глазки, но тропа уходила все выше и вскоре привела на поляну, усыпанную царскими кудрями. Батальон продолжал подниматься, и сказка продолжалась. Преодолев уровень в три с половиной тысячи метров, после чего подъем сначала стал пологим, а потом совсем прекратился, Усачев как-то сразу, без колебаний почувствовал, что оказался в райских кущах, вне времени, вне сознания. Грустная улыбка чуть касалась его лица, перед ним, перед его солдатами лежала страна сновидений и грез, сквозь которую они двигались неумолимым безостановочным строем.
– Вот это да! – воскликнул Мамаев, машинально сдвинув наушники и вращая стриженой квадратной головой. – Это же сказка! Альпийские луга!
– Брось, Альпы здесь ни при чем. – Комбату тоже хотелось крутить головой, легко, беззаботно, а еще хотелось упасть, раскинув руки, в эту густую, высокую по пояс траву, в этот русский ковер. Когда-нибудь, когда кончится война, он обязательно найдет такую же луговину, будет лежать на ее духмяной перине и смотреть, как высоко в небе плывут облака. – Это северная природа, Мамаев, почти Россия. Ну?
Над вьющейся тропой, над бесконечно уставшими людьми нависала огромная, но по-домашнему ухоженная, мшистая скала. По ее крутым бокам с тихим рокотом, с шелестом и журчанием стекал горный ручей. Он резвился, рассыпаясь на десятки струй и тысячи хрустальных брызг, а потом в затяжном падении становился то ли дождем, то ли игривым водопадом. Внизу его встречало неглубокое уютное озеро, на дне которого сквозь круги и рябь в бликах солнечного света просматривалось желтое песчаное дно. Здесь ничто даже отдаленно не напоминало о войне.
– Ивы! У озера ивы! Куда же это мы забрались? – Мамаев только что не задыхался от охватившего его детского, мальчишеского восторга. – Товарищ подполковник, может быть, привал сделаем? Мы уже полдня в пути.
– Пользуешься правом приближенного?
– Пользуюсь, – прямодушно признался начальник связи, – я же для общего блага.
– Давай так. Ты свое дело делаешь хорошо, а я – свое. – Усачев и сам неосторожно подумал о привале, но здесь, почти в раю, так легко забыться и забыть о войне, а о ней забывать нельзя, именно в таких местах закладывают фугасы и выставляют засады.
Батальон продолжал свое безостановочное движение, захватывая ноздрями дурманящие запахи высокогорной травы, цветочных лужаек, мшистой скалы, озера. Чуть дальше, за этим озером виднелось небольшое селение, но, как и все другие кишлаки в Панджшере, оно давно опустело. Здесь когда-то стояло четыре саманных дома, наверное, жили пастухи (а кому еще?), земля в высокогорной долине, по всему видно, плодородная, но с середины осени и до апреля на этом перевале лежит большой снег. Четвертого дома не было, не осталось даже развалин, на его месте зияла огромная воронка от авиабомбы как раз размером с дом. Усачев, зачарованный, не отводя глаз, смотрел на эту жестокую картину. Всего одна бомба – и прямое попадание. Летчик проверял прицел? Или здесь достали банду? Где-то внутри, в пустоте, бестелесно протекла долгая слеза сожаления и ностальгии, этот разрушенный дом – прожитая жизнь, пропавшая в воронке времени. Он усмехнулся, теперь все становилось на свои места – так и кончается рай. И Адаму пришлось спускаться на землю, а мы все только идем по его следам.
Рейд выдался удачным. А Ремизов так считал даже с учетом одной потерянной ротой ноги. Если быть честным, если отдавать себе во всем отчет, мог ли хотя бы один командир надеяться на что-то лучшее? Слова бы никто не сказал против: сглазишь – и все. Только тебя и помнили. После подрыва Махмадова ощущение легкости не проходило, что только помогало Ремизову выполнять поставленные задачи.
Рота спустилась вниз, до самой реки Арзу, ее предстояло форсировать и двигаться дальше на север. Прошли вверх по течению реки километра два, но ничего напоминающего переправу, мелководье или каменный брод, так и не нашли. По ширине и глубине с Панджшером ей, конечно, не равняться, но в своенравном характере не откажешь. Арзу неистово билась о камни, куда-то неслась сломя голову, местами кипела и бурлила и при этом гордилась своей чистотой и свежестью, как любая другая горная река. На участке движения пятой роты подходящего места для форсирования не было, но докладывать об этом комбату лейтенант не стал. Задача поставлена, цели определены, доложить о том, что ты не справился, просто невозможно. Он даже знал, каким будет ответ Усачева – Выполнять приказ! – разве что тональность могла быть либо по-отечески теплой, либо по-командирски жесткой. Вот теперь Ремизов и морщил лоб, и решал, как переправляться на левый берег, не утопив при этом ни себя, ни солдат. На небольшом привале он собрал сержантов, свой единственный совещательный круг.
– Кино про войну смотрели? Вот мы сейчас и будем, как в кино, переправляться. Вброд. Надо найти место с ровным дном, где нет такого бурного потока. Мы никого не должны потерять. Понятно? Унесет и разобьет о скалы. Ну кто что думает?
– А что тут думать, товарищ лейтенант. – Попов не сомневался ни секунды, – вброд так вброд. Как прикажете, так и сделаем.
– Тебя я мог бы и не спрашивать. Тарасенко, ты что думаешь?
– Надо искать место пошире, там глубина меньше, течение слабее. А там, где нет больших бурунов, на дне нет и больших камней.