До следующей операции оставалось два дня.
Черное, белое, красное
Осень и не думала кончаться. Она длилась и длилась, и могла бы тянуться до бесконечности. На высоте трех тысяч метров она постепенно становилась сырой, дождливой, теплые солнечные дни становились все короче, ночи длиннее и холоднее, а однажды в начале ноября, под утро, прошел и первый мокрый снег. Но затянувшийся осенний сезон измерялся не протяженностью и количеством дней, ночей, а исключительно операциями, боями и потерями. И завтрашний день обещал быть таким же, как вчерашний, утонувшим в промозглом утреннем тумане и разорванным очередным минометным налетом. Времени, чтобы вспомнить о себе, удивиться своей странной судьбе, не оставалось.
После любви и бокала красного вина, добытого каким-то чудом на Чарикарском базаре, они молча лежали в белых простынях, слушали приемник, вещавший позывными «Маяка» и аккордами группы «Земляне», ожесточенно певшей о траве у дома. Слава богу, их сменил мягкий, вкрадчивый голос Джо Дассена, вместе с ним на душе становилось легко, а мир казался странно юным и чистым, как будто только что прошел самый первый летний дождь. Женщине хотелось говорить о любви. О той, которая невозможна, немыслима, но безгранична и сладка и которой нет места в ее завтрашнем дне.
– Курить захотелось, – Усачев задумчиво глядел в потолок.
– Кури, у меня найдется пачка «Явы», настоящей.
– Да нет, я бросил еще за речкой, а вот потребность так и осталась.
– До сих пор борешься с вредными привычками? Получается?
– Я так думал. Теперь не знаю. – Он посмотрел долгим взглядом в ее большие черные глаза. В глубине его собственных зрачков к застаревшей тоске примешивалось новое, еще более щемящее чувство. Она все поняла, или ей показалось, что поняла, перевела эту открытость на свой женский язык и улыбнулась в ответ уголками губ.
– Я умная женщина, поэтому ничего мне не говори. Давай я сама за тебя все скажу? – Она села в постели, чтобы быть более убедительной, натянула на плечи простыню. – Во-первых, давай не будем говорить о любви. Ничего и никогда. Ты не меня любишь, как бы себе это ни воображал. Это все мечты о прошлом, в котором ты что-то не успел. Да? Так что давай эту тему закроем сразу. А во-вторых, у нас с тобой нет будущего, есть только настоящее. Так что – не обольщайся.
– Ты слишком умна для женщины. И слишком смела.
– Иначе как бы я уехала из дома. У нас женщина – человек несамостоятельный, зависимый. А я – другая. Я не могу так, как Надя, с ума сходить.
– Какая Надя, маркитантка?
– Да, она. У нее друг был, Олег Ламской, он погиб на прошлой неделе. Так она до сих пор отойти не может, магазин три дня не открывала.
– Знаю его, то есть… Теперь – помню. Командовал второй ротой, приходилось встречаться. Реактивная граната попала в его машину, быстрая смерть. Но про них с Надей, про роман, я ничего не слышал.
– Что ты вообще-то слышал? Что у тебя, что у других, ничего, кроме войны, кроме службы. А как же жизнь? Я знала Олега, совсем немного, и он такой же был, первым делом самолеты. Мы собирались иногда вместе, он на гитаре хорошо играл, только грустно. Цветы ей дарил, где только брал… Позавидовать можно…
– Можно и позавидовать, только вот что дальше?
– Да ничего. Просто жизнь не останавливается, несмотря ни на что. А что до Нади, она не пропадет, сочувствующих много, очередь наберется, не каждая устоит.
– Еще бы! – Усачев едко усмехнулся.
– И не надо смеяться. Есть спрос, будет и предложение.
– А ты… Если…
– Лучше не продолжай. – Малика вздрогнула. Еще пара слов, и вечер будет испорчен. Мужчины с их прямолинейными вопросами бывают слишком эгоистичны. – И никаких «если», а то я тебя быстро отправлю командовать своим батальоном.
– Кстати, у меня ротный есть, – Усачев попробовал перевести разговор на другую тему, – странный молодой человек. Жесткий, с амбициями, отношения – только служебные. События вокруг него, как в приключенческом романе. Два дня назад напоролся на засаду. Вчера две авиабомбы рядом с ним разорвались. Спустя несколько часов дивизионная разведка через него прошла, почти половина людей назад не вернулась. Он целые сутки находился в эпицентре циклона, и хоть бы один раненый в роте, не чудо?
– Все бывает. Кому ты уже рассказал об этом?
– Да кому, только тебе, а что?
– Сам сказал, сюжет для приключенческого романа, смотри, украдут. – Она сделала попытку улыбнуться. – Знаю, о ком ты говоришь. В санчасти его солдат с обрывом ноги лежал, мы «вертушку» ждали, он прибегал узнать, в каком тот состоянии. Вежливый, строгий, взрывной – да, а вот насчет отношений ты сам виноват. С людьми общаться надо. И какими должны быть мальчишки на войне, ты знаешь? Вот и не сглазь парня. Может быть, он заговоренный.
– Заговоренный? Скажешь тоже, сказки это. – Усачев недоверчиво хмыкнул.
– А что для тебя истина? – То, что ты чувствуешь, что видишь. Вот ты и видишь его в эпицентре циклона, сам и назвал это чудом.
– Ты цыганка, – теперь он улыбался, играл улыбкой, пытаясь свести весь разговор к шутке, и все равно не верил ни одному ее слову. Так устроены мужчины, они верят только тому, к чему стремятся.
– Нет, не цыганка и не колдунья, я – обыкновенная чеченка. – Она хотела ему подыграть, но так, чтобы он не забыл позже этот разговор. – Я – женщина. И как женщина говорю тебе, не отпускай его от себя, никому не давай в обиду, может быть, он и тебе счастье принесет. И мне немножко.
– О чем ты?
– О чем? О своем, о женском…
Задача полка Ремизову, на первый взгляд, показалась простой: протащить до Пишгора и обратно две афганские колонны. Это место – последний крупный кишлак в долине Панджшера, куда дотянулась власть демократического правительства в лице пехотного полка, но обеспечивать его собственными силами афганцам становилось все труднее. В перерывах между операциями роты второго батальона часто сопровождали колонны, встречали их в Гульбахоре, на входе в Панджшерское ущелье, и обеспечивали продвижение до Рухи. Орудия машин, развернутые в обе стороны, держали на прицеле гребни и скаты ближайших хребтов, нападений на колонны с таким сопровождением не случалось, беспокойство вызывали только мины и не менее мощные самодельные фугасы, саперы снимали их часто. Во втором батальоне подрывов не было ни разу, а вот другим подразделениям везло меньше.
Но потом по поводу предстоящей проводки Ремизову пришлось переменить мнение, вместе с их батальоном в район выходила разведывательная рота, инженерно-саперная рота, артиллерийская батарея. Все это сопровождалось беспокойством командира полка, которое ясно ощущалось при постановке им боевой задачи. А разведчики, демонстрируя свою информированность и пренебрежение к опасности, не вдаваясь в детали, пообещали «хорошую баню». На подходе к Астане батальону встретились десятки машин, загруженных продовольствием и боеприпасами, те самые афганские колонны, которые двумя днями раньше потеряли несколько стареньких ЗИЛов и с тех пор больше ни на что не решились. Теперь и грузовики, и машины сопровождения стояли, прижавшись к обочине, и ждали, когда их пригласят двигаться дальше. Пригласили только тех, что везли продовольствие.
Цель полковой операции заключалась в блокировании местности вокруг кишлака Киджоль, ключевой точки в верхней части Панджшера. Сам по себе кишлак интереса для душманов не представлял, потому что просматривался и простреливался насквозь еще с дороги, а значит, укрыться в нем они не могли. Но он удобно возвышался в устье Аушабы при ее впадении в Панджшер и уже нашим войскам позволял вести наблюдение за ближними подступами к перекрестью ущелий и располагать огневые позиции боевых машин. Все это означало, что кишлак мог быть заминирован. Киджольское ущелье (так его называли) встречалось с Панджшерской долиной почти под прямым углом и имело отвесные стены, изрезанные трещинами, разломами, а у основания этот геологический театр дополнялся глубокими и обширными пещерами. Лучшего, более удобного места для базирования боевиков, для создания рубежей обороны и представить себе невозможно. Вдобавок ко всему неглубокая, но своенравная Аушаба состояла из камней и валунов разной величины не менее, чем из потоков ледяной воды, и была лучшим естественным препятствием, мост через нее был разрушен. Каждая машина, преодолевающая ее вброд, подставляла борт под гранатометы и безоткатные орудия и становилась отличной мишенью, по которой легче попасть, чем промахнуться. Перед вторым батальоном стоял на взводе настоящий капкан.
Шестая рота вышла на операцию четырьмя машинами, загруженными боеприпасами под завязку. Двух тысяч снарядов на каждой БМП, упакованных в ленты, должно было хватить на всю операцию. Выстроив машины полукольцом на окраине кишлака, определив для каждой из них сектор стрельбы по скатам и стенам Киджольского ущелья, определив позиции для солдат, Ремизов забрался в башню своей машины, подключился к связи и стал ждать. В прицел орудия командир роты внимательно рассмотрел весь доступный ему сектор. «Духи» насторожились и теперь выбирали тактику на ближайший бой. Перед прохождением колонны четыре его орудия открыли огонь по ущелью, сначала обработали ближние скаты, откуда могли бить гранатометы, потом перенесли огонь дальше, вглубь, по возможным позициям безоткатных орудий. Команда на прохождение колонны так и не поступила, может быть, из-за наступающих сумерек. Ночью в тягучей дремоте по очереди, по двое, экипажи машин дежурили на связи, вслушиваясь в тревожную и безмолвную темноту. А на рассвете колонна с продовольствием прошла перекресток ущелий беспрепятственно, без единого выстрела.
Прошел час привычного ожидания, наполненный сладким запахом осенних садов. Потом еще один. Но вторая колонна так и не тронулась с места. Ремизов сидел на башне машины, свесив ноги в люк, покуривал свой любимый «Ростов», слушал вялые переговоры в эфире. У командования частота другая, поэтому его замыслы оставались и неизвестны, и непонятны. Постепенно мысли о том, что мы теряем выгодный момент, ушли на второй план, потом на третий. Молодой ротный считал себя способным в части тактики ведения войны, недаром же прошли четыре года училища, а козырем во всех его схемах были неожиданность, движение и напор. «Удивить – значит победить», – это еще Суворов говорил. Но, с другой стороны, его солдаты, накрутившие сотни километров горных троп и горного бездорожья, сейчас блаженствуют, привалившись к каткам боевых машин, к камням укрытий. Пусть отдохнут, силы еще понадобятся, а командир полка пусть пока поломает голову, что делать со второй колонной, он же командир. Ремизов усмехнулся. Но ближе к полудню прямо за кормой его машины после короткого шелеста разорвалась мина, следом, с небольшим интервалом, вторая и третья. Лейтенант стремительно провалился в башенный люк и лихорадочно одиночными выстрелами открыл огонь из пушки по скатам и трещинам ущелья, вместе с ним, так же наугад, еще три орудия безжалостно кромсали осенний пейзаж. Идиллии не стало. Минометный обстрел начался без обычной пристрелки, сразу на поражение, и длился недолго, угодить первой же миной в цель мог только мастер, наверное, «духи» пристреляли это место заранее. Раненые кричали, заглушая смертоносные разрывы, уползали за катки, под гусеничные ленты машин, оставляли на песке следы своей теплой крови. Черкасов, обсыпанный комьями земли и камней от разорвавшихся мин, бросился к открытому десантному люку, когда за его спиной упала четвертая. Легкое тело подбросила взрывная волна, и сноп горячих осколков достал его уже в полете.