стии Махмуда Газневи. «Давным-давно они были славны, — с нескрываемой гордостью проговорил Тамерлан, — но разве доблесть и героизм имеют срок давности?» Затем он представил двух братьев из каданского рода: «Им не знаком страх, — сказал Тамерлан, — и больше всего хотят они поднять свой народ с колен и дать ему достойную жизнь в той стране, которая давно и по праву принадлежит ему. Это герои», — так закончил это представление Тамерлан.
Затем он долго говорил об уже пожилом мужчине из рода Убайдуллы-хана: «Этот великий мужчина, тоже герой, всю жизнь проработал здесь в милиции и много лет вызволял наших братьев из жестокого плена, спасал от побоев, поборов и унижений. Знаете, какие тут были зверства? Каждый мусульманин содрогнется от перечисления тех пыток, которым подвергались наши братья. А ведь у мусульманина твердое сердце. Он вызволял. Рисковал собой. Спасал, кормил, поил. Этот мужчина войдет в историю как отважный воин, которым мы будем гордиться и гордимся уже». Справа от него сидели трое молодых мужчин, старшему было лет тридцать, не больше: «Братья из рода Султана Бабура, мои родичи, — продолжал Тамерлан, — восходят к старинному роду минг, обучались в Китае боевым искусствам, держат сеть боевых школ по всей Пангее, почитаемы как учителя, уважаемы несколькими миллионами борцов. Сильные, волевые, опытные, чистые сердцами и ясные рассудком. Учителя у нас всегда священны». Закончил он небольшой группой, сидевшей с краю на левом фланге: «Славные потомки Аббукарим-бия, сына Алим-хана, честь им и хвала, руководители касты телохранителей, наша охрана, наша уверенность в том, что ни один шакал не прокрадется в наши ряды». «Остальные, кого вы здесь видите, — сказал в заключение Тамерлан, — это ближайшие соратники представленных мною героев. Каждого представлять не могу, не потому, что жалею времени на внимание к настоящим мужчинам, бойцам, мусульманам, героям, а потому, что у нас особенный настал момент: пришло время забрать свое. Поэтому давайте начнем. Но сначала — давайте закусим, потому что мы заслужили всегда быть сытыми».
Заиграла музыка: бородач, специально не представленный никому, но известный каждому, в тюбетейке и коротких штанишках, сладко запел, на столы поставили огнедышащих барашков на вертеле и большие миски с зеленью.
Помолившись еще раз, все принялись за трапезу. Ели молча, сосредоточенно, не отвлекаясь ни на что постороннее, ведь это был не пир, а необходимая часть важной процедуры — обсуждения плана выступления.
Через три четверти часа заседание штаба стартовало. Столы расчистили, на них появились бумага и карандаши.
— Каждый из нас готов завтра умереть, — так начал Тамерлан. — Мы понимаем, почему и за что. Звезды нам благоприятствуют, — и Тамерлан кивнул в сторону Михаила. — Сегодня под утро мы помолимся за наших жен, за наших детей, за наших родителей и слаженно, как один, выступим и отдадим все за другой порядок, который тут должен быть.
Принесли флипчарт и фломастеры. Он взял в руки черный, красный и зеленый и начал чертить план захвата города. Наступаем с набережных, перекрываем мосты. Заберем мосты, заберем центр. Потом заходим здесь, здесь и здесь — он показал на башни. Бойцы Алим-хана по специальному указанию захватят вокзалы и аэропорты. Аэропорты придется закрыть, для этого на каждой взлетной полосе будет заложена бомба. Если самолет пытается взлететь, он погибает. Одновременно упадут главные серверы банков, все интернет-коммуникации. В наших телефонах заработает наш собственный оператор, он уже готов. Больше ни у кого связи в этом городе не будет.
Изложение плана заняло у него минут пятнадцать, не больше.
«Мужчин убивать, — сказал он в конце, — женщин и детей — не трогать. Потому что это наши женщины и наши дети, кем бы они ни были сегодня. Я закончил».
Началось обсуждение.
Каждый из представленных также выходил к доске и при полном внимании собравшихся докладывал свой фрагмент операции или свои уточнения к уже представленному плану. Через два с половиной часа все было закончено, сверены графики, проконтролирована численность, транспорт, готовность следующих шагов после мятежа, состояние счетов. Последний вопрос он адресовал маленькому то ли китайцу, то ли корейцу, который подтвердил: казна группы полна, в ней баснословно много средств — узбекских, таджикских, корейских, но главное — китайских. Больше всего последних.
— А теперь — по домам и спать, — скомандовал Тамерлан. — Тот не воин, кто всю ночь гулял.
Когда все ушли, Тамерлан подозвал хозяина заведения и предложил ему выпить по чарке азербайджанского вина и закусить орехами и курагой. Да и чай с чабрецом, несмотря на теплое время года, был очень кстати с ароматной плюшкой, которая после трудного дня не так уж и противна.
Хозяин разулыбался, уселся напротив, потребовал, чтобы принесли пару лучших кальянов с золотыми и серебряными набалдашниками. Яблочные, вишневые, персиковые. Команда была мгновенно исполнена, официанты ловко раскурили их, накрыли чай, принесли также и медовую пахлаву, нарезанную большими ромбами.
Никакого вопроса не было задано, и хозяин вежливо спросил у гостя:
— Могут мои люди начать убирать? Мы не спешим, но, может быть, вам будет приятнее пить чай в чистоте? И потом эти события, о которых вы говорили, — мы должны ведь тоже к ним подготовиться.
Тамерлан кивнул, и несколько худеньких проворных девушек неслышно вошли и тут же выскользнули с большими подносами. Столы мгновенно опустели и забелели скатертями.
Пока хозяин говорил Тамерлану комплименты, тот одновременно и пристально, и рассеянно наблюдал за ловкими и торопливыми движениями одной из девушек: это были не официантки, прислуживали гостям здесь только мужчины, это были уборщицы, и одна из них, самая худенькая, просто девчушка, чем-то притянула его цепкий взгляд.
— Это наша Майя, — весело подмигнув, сказал хозяин ресторана, — она тебе по душе?
— Майя, — задумчиво повторил Тамерлан, — Майя из мая, она еврейка?
— Ну зачем же? — улыбнулся хозяин. — Хочешь сам спросить ее?
— Я очень давно не говорил с женщинами, — устало улыбнулся Тамерлан, — и мне было бы приятно просто поговорить — ни больше и ни меньше.
Он, конечно, лукавил, но это дела не меняло.
— Подойди сюда и сядь, — крикнул девушке хозяин, — Тамерлан хочет поговорить с тобой, вспомнить родину, это честь для тебя, не бойся и садись.
— Я не боюсь, — тихо проговорила Майя и села на краешек стула несколько поодаль от беседующих мужчин.
— Но прежде чем я оставлю вас для беседы, позвольте мне спросить вас, — вежливо обратился хозяин к Тамерлану.
Тот кивнул.
— А что будет, когда все закончится и ваш успех подтвердят и земля, и небо? Шариат?
— Будет хорошо, — кивнул Тамерлан, — хорошо, а не плохо. Кривое станет прямым, некрасивое красивым. Появятся дороги, по ним будут мчаться сияющие поезда, женщины будут рожать здоровых детей, а мужчины не будут пить. Все будет как должно быть, не сомневайся. Свет Аллаха будет светить нам, а не темнота ночи, сбивающая с пути и без того заблудившихся и потерявших дорогу.
Хозяин кивнул и после поклона удалился.
Тамерлан обратился к девушке:
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Ты кем хочешь стать, когда Пангея станет моей? — глядя прямо ей в лицо, спросил Тамерлан. — Представь себе самое свое заветное желание.
— Я хочу целый день, и если можно и не один, смотреть кино, — ответила Майя, отводя глаза от испытывающего взгляда Тамерлана. — Я, может быть, неправильно отвечаю, и не для таких желаний вы стали великим.
Тамерлан задумался.
Она вся зарделась, хотела еще что-то сказать, но от волнения не смогла.
— Продолжай, — строго сказал Тамерлан.
— Да, да, я хочу не работать и смотреть фильмы на DVD, на компьютере или даже лучше на большом плоском экране целые дни и есть попкорн. Можно даже и в кино.
— А ты любишь кино? — попробовал улыбнуться Тамерлан.
— Очень, — призналась Майя и покраснела еще гуще.
Тамерлан достал из кармана сигару, отсек специальным ножичком ее верхушку, раскурил.
— А какие фильмы ты больше всего любишь?
Ответ не содержал ничего неожиданного: Майя готова целыми днями смотреть фильмы о любви, она по его просьбе назвала их добрую дюжину, рассказав также о героях, коллизиях, своих домыслах относительно того, что было после того, как фильм кончился.
Тамерлан курил, слушал ее, глядел на ее хрупкие тонкие руки, которые способны поднять и нести полный поднос тарелок с горячим, и думал о том, что людям нужно кино, что люди любят кино и что без кино ни за чем они не последуют и не станут без кино никого поддерживать.
Воцарилась тишина.
Он думал о своем.
Она ждала распоряжений, но гость молчал.
— Я могу идти? — спросила она через долгих пять минут, проявив недопустимое нетерпение.
— А я, знаешь, мать люблю вспоминать, — вдруг заговорил Тамерлан, — мою мать, хотевшую родить много сыновей, но родившую только меня и трех моих сестер.
— Она уже умерла? — робко спросила Майя.
— Совсем даже нет, — улыбнулся Тамерлан, — но я редко ее вижу, я здесь, а она в Самарканде, преподает совсем маленьким девочкам художественную гимнастику. Дед мой по материнской линии был художником — прекрасный был сильный старик — я многим похож на него: тонкие пальцы, вот эти брови, спокойный характер. Ты сама знаешь, какие мы, узбеки, бываем огнеопасные — раз — и искры летят, а я спокойный, в него. Бабушка моя работала детским врачом, целительницей, гомеопатом и травницей. А мою маму зовут Зухра, она знаменитая гимнастка, но оставила карьеру, чтобы воспитать меня и трех моих сестер. Она училась вместе с Евой, той самой, ты знаешь какой, и до сих пор боготворит ее. Мама оставила гимнастику в одну минуту, потому что полюбила моего отца — своенравного и жестокого Бурхана Луксанова, восходившего к роду шелковых купцов и к роду самого Тамерлана. Знаешь, я ведь и на него похож, посмотри на меня, я покажу тебе наше сходство.