Девушка не поднимала головы и, несколько раз окликнув ее по имени и не дождавшись ответа, он понял, что она спит. Он хотел было наказать за это хозяина ресторана — до чего же он доводит несчастных своих работниц, если они засыпают, едва опустившись на стул, но даже спящая она привлекала его, будила желание говорить.
— У нас считают так, ты же знаешь, — продолжил он, — если девушку зовут Зухра, то она наверняка будет своенравной, капризной, будет требовать исполнения своих желаний, будет показно болеть, страдать, если что-то будет не по ее. Но такого никогда не было у нас в доме. Она дала нам образование, жила с нами в Лондоне, когда все мы оканчивали там разные школы и университеты, она во всех делах помогала моему отцу, ставшему, может быть, самым богатым сыном своего народа, и никогда ничего не говорила о себе, даже когда жестоко болела по женской линии несколько лет тому назад. Сейчас я очень редко ее вижу, но всегда думаю о ней, вспоминаю ее красивые руки, изящную осанку, сестры считают ее не просто строгой — жестокой, она наказывала их за непослушание, но я не знал никогда ее наказаний, я больше всего на свете люблю ее ароматный плов из ягнятины, больше всего на свете люблю запах ее кожи и так скучаю по ней, по ее пестрым шалям, по ее глубоким черным глазам.
Он замолчал.
Майя продолжала спать на стуле.
За окном начался ливень. Отчаянный, майский, яростно хлещущий по щекам мостовые и дома, а за ним следом из-за облака выскакивает и гроза со всеми своими погремушками, громкая, бесноватая, но, как правило, краткосрочная.
«Теперь она уж точно проснется», — подумал Тамерлан, чувствуя странную власть над собой не то чтобы этого бесправного существа, а самого сна, прерывать который ему не хотелось.
Под раскаты грома за окном он достал из кармана Коран, старинный, в почерневшей воловьей коже с секущим, как бритва, золотым переплетом, и принялся за чтение, раскрыв книгу на случайной странице. Когда она проснется, тогда я и перестану читать, — так решил он, желая проявить высшую волю и высшую подсказку.
Дебаркадер от поднявшегося ветра сначала плавно качнуло вправо, потом резко влево, а потом начало мотать из стороны в сторону, словно непременно кому-то нужно было повалить все стопки белоснежных тарелок на пол. Река вздыбливалась и уходила вниз то ли под тяжестью дебаркадера, то ли по воле волн, а Тамерлан читал, ничего не замечая вокруг, кроме текста Корана да тихонько уснувшей на стуле девушки.
Он читал еле слышным голосом, каждый раз поднимая на нее глаза.
47. Не будьте как те, которые вышли из своих жилищ с гордостью,
показывая себя пред людьми. Они отстраняют от пути Аллаха,
а Аллах объемлет то, что они делают.
48. И вот сатана разукрасил им их деяния и сказал:
«Нет победителя над вами сегодня среди людей, а я — заступник ваш».
Когда же показались оба отряда, он отступил вспять и сказал:
«Я непричастен к вам; я вижу то, чего вы не видите.
Я боюсь Аллаха, а Аллах силен в наказании!»
Майя шевельнулась, но не проснулась. От слишком громкого раската грома она только вздохнула, и голова ее склонилась в другую сторону.
Тамерлан продолжал:
49. Вот говорят лицемеры и те, в сердцах которых болезнь:
«Обольстила этих их религия». А кто полагается на Аллаха…
Поистине, Аллах — Великий, Мудрый!
50. Если бы ты видел, как завершают жизнь тех, которые не веровали,
ангелы — бьют их по лицу и по спинам: «Вкусите наказание пожара!»
Майя проснулась. С испугом огляделась вокруг. Тамерлан отложил книгу.
— Боже, — тихо воскликнула Майя, — да он убьет меня! Скажите, скажите, что мне сделать для вас?
— Ничего.
Тамерлан улыбнулся, хотя лицо его было бледным и встревоженным. Дебаркадер по-прежнему ходил ходуном.
— А впрочем, — он на секунду остановился, — кое-что можешь. Расскажи мне о себе.
— Я ничего не знаю, — ответила Майя грустно, — я родилась в поезде по дороге в этот город, и моя мама оставила меня здесь в уборной. Тут я выросла, тут меня научили читать, научили говорить, убирать со стола, тут меня кормили, тут, в комнатке у туалета, я и сплю. У меня есть котенок, мне разрешают его держать, дают еду и ему. Но когда он вырастет, его прогонят.
— Я все понял, — сказал Тамерлан, поднимаясь из-за стола, и зашагал к выходу. — Перед тем как выйти, оглянулся: — Если все будет хорошо, я обещаю подарить тебе кинотеатр и не заставлять работать целый месяц.
Майя улыбнулась, встала и поклонилась.
Потом проворно убежала прочь, так и не поняв, чего от нее хотел этот великий человек.
— Мы не будем завтра выступать, — сказал Тамерлан кому-то по телефону, садясь под проливным дождем в машину. — Завтра, то есть сегодня (он посмотрел на часы, была половина четвертого утра) — не наш день. Мы отложим, я скажу, когда настанет время. Все аккуратно разверни назад, у тебя есть еще целых три часа.
Тамерлан не поехал домой, а поехал в мечеть, где молился до полудня. Он вышел на яркий полуденный свет, всегда кажущийся особенно резким после грозовой ночи, просветленным и успокоенным, по дороге домой заехал в ресторан на дебаркадере, заказал омлет с инжиром, с аппетитом съел его, глядя на реку, и, уже выходя, оставил для Майи денег.
«Не обижай ее» — эти три слова он написал в записке хозяину, которую присовокупил к деньгам.
В ресторане в полдень было пустовато, обед еще не начался, и официанты в накрахмаленных белых сорочках ползали как мухи, поправляя на столах белые тканевые салфетки и фрукты в вазах.
Из них мало кто знал, кто такой был этот холеный мужчина, передавший конверт хозяину ресторана. Не то время суток для осведомленных людей.
Те его сподвижники, кто был на обсуждении плана, изумились прихоти своего командира. Вслух о нем никто ничего не сказал, но каждый в душе чуть надломился: разве можно отменить или отложить готовность людей отдать все перед финальной схваткой, к которой столько лет шла подготовка?
Во время грозы, когда электрические разряды молнии прошивают атмосферу, в воздухе образуется озон. Это особенно ощутимо в местах, богатых кислородом: в лесу, на побережье, около воды. Озон — это сильный окислитель, он разлагает многие токсичные примеси в атмосфере до простых соединений, тем самым очищая воздух.
Молекулярная формула озона О3. Он тяжелее кислорода и нашего привычного воздуха. Это особенное его свойство обнаружил физик Мартин ван Марум в 1785 году и описал тот самый «запах грозы», связанный и с греческим переводом самого слова ozon — «пахнущий».
ПЕТР И ПАВЕЛ
— Волен ли ты в себе? — спросил Павел.
— Теперь да, — ответил Петр и шагнул к выходу.
Дело шло к восходу, и после продолжительной ночной беседы не оставалось более ничего, как закрыть лавочку и пойти прочь.
— Погоди! Я с тобой!
Он спешно засобирался, принялся поднимать с пола книги, разбросанные досье, указки, мелки, грифельные доски, песочные часы с разбившимися и целыми стеклянными колбами, он запихивал все это в мешок, как и пару красных яблок из плетеной вазы и золотую луковицу с обеденного стола: не пропадать же добру. Одно из яблок выскочило у него из рук, покатилось по полу, и он долго не мог справиться с ним, ухватить, затолкать в мешок.
— Ладно, оставайся тут, если такое тупое, — с досадой шепнул Павел яблоку. — Петя, а куда мы пойдем?
Петр на секунду застыл, пожевал губами.
— Разве так можно спрашивать? Куда! Дороги не будет! На кудыкину гору! Знаешь, есть такое место для тех, у кого слишком любопытный нос?
— Ты хочешь, чтобы мы пошли куда глаза глядят?
— В ту сторону мы точно не пойдем, — сказал Петр и кивнул на восток, где занимался рассвет и шли приготовления к большой битве. — Хотя глаза наши и будут все время смотреть туда. Но мы должны уйти, нет смысла больше сидеть здесь и ворошить истории.
— Я согласен, — кивнул Павел, — мы пойдем на запад, и, пока солнце будет освещать битву, мы успеем уйти, жалко только, что так и не увидим финала.
— Да финал же известен, — пожал плечами Петр, — у них все просто, хотя и больно. Это нам не пойми что делать.
— А что будет со всеми этими душами? — растерянно спросил Павел, указывая в сторону закрутившейся гигантскими калачами мучнистой людской реки, вытянувшейся от большого поминального костра внизу ко входу в их пределы, — они будут вечно тут стоять? Все поднебесье заполнится неприкаянными душами только потому, что мы сбежим, будучи не в силах судить?
— Если победит Господь — а он, как всегда, проиграет, — но победит — назначат других привратников, а если проиграет сатана, чего еще не видывали, то и суда не понадобится, все пойдут в ад, и ад будет повсюду. Ты что, не знаешь, маленький?
— Битва из-за Пангеи? — не унимался Павел. — Из-за этого кровавого озера, которое блещет вон там, справа внизу? Из-за Тамерлановых людей, перерезавших за одну ночь миллионы человек и обагривших кровью и снега, и пески, и реки, и озера, и степь заполнивших до краев, и могучие леса до самых верхушек? Да? Из-за Пангеи?
— И как ты хотел, чтобы мы судили их всех? — ответил Петр вопросом на вопрос. — Отправили царедворцев в рай только за то, что им, как курам, перерезали горло? Или мы должны были бы копаться в их зловонных судьбах после тех страшных их смертей, которые сами по себе разве не искупление, когда они так мучительны? Разве Господу нужно, чтобы мы судили и тех, кто вышел из этого ужаса и вопля наружу, в наши дали, этих младенцев и полуслепых старух? Чтобы мы разбирались в их изменах, мелких кражах, после того как в одну ночь они захлебнулись в собственной рвоте и бурой крови? Потоп ведь при Ное и был судом, а то, что творится внизу, почему не суд, а просто катастрофа, скажи мне, пожалуйста?! Ты идешь или будешь копаться дальше?
Они вышли за порог, дверь запирать не стали и легко зашагали вдоль розовеющего края горизонта, пока еще безопасного, чтобы обогнуть его и пойти по окольной дороге на запад, пролегающей по всей видимой части окружности через восточные пределы. Напрямик они не решились — кто знает, не перекрыта ли по такому случаю главная дорога и что ждет их самих, если они ошибутся в выбор