— Сожмите пальцы в кулак.
Мне с трудом удалось это сделать, я и так был уже весь сжат в себе до последней степени.
— Дергаться не обязательно, — пробормотала себе под нос медсестра.
Меня била дрожь. Больше — ту половину туловища, что должна была подвергнуться процедуре.
— И смотреть не обязательно.
Медсестра ввела иглу во взбухшую вену, и я не мог отвести глаз, словно надеясь по цвету выбрасываемой крови определить, есть ли в ней смертоносная зараза. Потом она мне проткнула безымянный палец и стала собирать с него стеклянной трубкой каплю за каплей. В движениях медсестры была, как мне показалось, особая настороженность — боялась, что бешенство попадет через трубку ей прямо в губы? Ничего, даже если попадет, поделаете укольчики, это самое худшее из того, что вам грозит. Я облизнул губы и тут дополнительно испугался, к уже имевшемуся ужасу. Кровь, губы, слюна…
— Мне нужно позвонить!
— Это решает врач.
— Но мне нужно позвонить!
Я сам удивился, сколько в моем голосе появилось силы и ярости. Медсестра ловко собирала свои пробирки, бросая в мою сторону быстрые взгляды, прикидывая, через сколько мгновений я на нее брошусь. В глазах у нее читалось: «Началось!»
— Врач, врач Иван Сергеевич, он сейчас к вам зайдет.
И она исчезла. Я проводил ее до двери, наткнулся на черную фигуру и пошел обратно к кровати. Лечь? Попробовал, но кровать выбросила меня в стоячее положение. Мне нужно, нужно было позвонить Ленке. Немедленно! Я кинулся к охраннику.
— Послушайте, у вас есть мобильник?
— Нет. Без разрешения нельзя звонить.
— Дурдом!
— Нет, это инфекционное отделение.
Сколько раз моя зараза могла вместе со слюной переползти на совершенно ни в чем не виноватую… единственного человека, к которому я… а какая разница? Что «какая разница»?!
Я все-таки лег.
Если заразил, так уже заразил. Жена повсюду следует за своим мужем. Интересно, а такие случаи формулой предусмотрены? Или все-таки кровь это кровь, а слюна это слюна? Да и целоваться я не очень-то люблю. Тогда, может быть, вообще не звонить? Где же он?
— Врач!
Пусть уже явится, пусть начинает уговаривать, что меня все же можно вытащить. Например, гамма-глобулином. Безнадежным больным всегда врут, и безнадежно больные охотно верят. Кто-то из знакомых рассказывал, что самое большое количество оптимистов и жизнелюбов на единицу площади он видел в палате онкоцентра, когда навещал там свою тетку. Господи, да это же Бойков рассказывал!
— Здравствуйте.
Длинный молодой мужчина в чистейшем халате, со стетоскопом в руках.
— Меня зовут Иван Сергеевич.
Я начал представляться в ответ, но меня остановили мягким движением руки. Имя мое уже и не требовалось. Ну и пусть, у меня непонятная неприязнь к нему. Оно еще будет некоторое время трепыхаться на этом свете, когда меня уже не будет. Фигня это все — философия имени и прочее. Мне было бы ничуть не менее тошно и страшно, зовись я Жан или Чингачгук.
— Разденьтесь, пожалуйста.
Хочет полюбоваться, что именно умрет.
— Вас очень трясет, я велю сделать вам успокаивающее.
Начинается, мысленно осклабился я, реальные челюсти были сведены очередной судорогой.
Он обслушал меня, никак особенно не выделяя вниманием участок ноги чуть пониже левого колена. Это врачебный прием или врачебный же снобизм.
— Та-ак.
Наконец добрался. Обошел вокруг острыми пальцами. Всматривается.
Я дал себе слово, что ничего не спрошу, пока не заговорит сам.
— Это оно?
Доктор погладил стетоскопом начало пробора у себя на голове, положил его в нагрудный карман. Улыбнулся, подлец! И сказал, схлопнув длиннопалые, исключительно чистые ладони:
— Ну, будем лечиться?
Я думал, что меня сейчас вырвет на него, но нечем было, обед сох на подоконнике.
— Что вы так недоверчиво смотрите на меня? Не верите, что вас можно вылечить?
— Не верю.
— А почему?
— Вы хоть читаете плакаты, что висят в вашей больнице?
— Какие плакаты? — наморщил ясный лоб Иван Сергеевич.
Я объяснил.
— Так вы, значит, доктору Чехову верите?
У меня мучительно сводило челюсти, но я все же ответил:
— Верю.
Иван Сергеевич всплеснул ладонями:
— А когда он жил? Еще до Первой империалистической. Даже что такое пенициллин не знал.
— А вы что, пенициллином меня…
Доктор весело хлопнул себя ладонями по ляжкам:
— Нет, есть средства новее.
— Гамма-глобулин?
— О, да мы подкованы. Должен вам сказать, что в гамма-глобулин я лично не верю.
Я недоверчиво поглядел в его светящееся лживым оптимизмом лицо:
— А что, есть еще какие-то?
Он ласково кивнул.
— И случаи излечения есть?
Опять уверенный кивок.
— Но я же читал…
— Чехова?
— Не надо. Я читал энциклопедию. Про медицину. Там так прямо и было написано. И про гамма-глобулин, и что вылечиться нельзя. Нет достоверных случаев.
Произнося эти слова, понимал, что одерживаю несомненную победу в споре, но и понимал также, какая мне следует кошмарная награда за эту победу.
— В каком году была выпущена энциклопедия?
— В каком? Не знаю. Совсем новая на вид.
— Даже если она прошлого, скажем, года выпуска, то представляете, сколько готовится такое огромное издание. В энциклопедии попадают только многолетне проверенные средства. Никаких новейших разработок.
По моему телу прошла сдвоенная ледяно-кипятковая волна.
— Так, значит… есть, значит, разработки…
— О чем я и толкую, а вы упираетесь. Уж и не знаю, чего ради, даже странно.
Он встал, собираясь идти к выходу, а мне хотелось его задержать, чтобы слушать, слушать…
— Постойте.
Он обернулся:
— Что?
— Мне нужно… позвонить. Да, позвонить мне нужно. Очень-очень нужно!
Доктор поморщился:
— Отсюда вам нельзя выходить. Пока.
Оглянувшись, он достал из кармана свой мобильный телефон:
— Только коротко.
— Да-да, я же понимаю…
Домашний не отвечал. Ленкин мобильник был вне зоны. Корчась под недовольным, нетерпеливым взглядом доброго доктора, я набрал телефон тещи.
— Ой, Лены еще нет. Едет. С дедом-то плохо, совсем плохо, утром сегодня разбило его. Никого не узнает.
— Марья Артамоновна!
— Никого не узнает. Совсем плохой.
— Марья Артамоновна, скажите Лене…
— Говорят, что, может, и до завтра не доживет.
— Скажите Лене, чтобы…
Телефон врача замолк, я дрожащей рукой вернул его хозяину, пожимая плечами от нестерпимой неловкости. Сломал. Или деньги кончились, но я же всего несколько секунд…
Иван Сергеевич положил телефон в карман и тихо сказал:
— Будем лечить подобное подобным. — И удалился, закрыв за собою дверь палаты.
Я лег. Мысли шлялись по спирали, и непонятно, то ли по восходящей, то ли по нисходящей. Я одновременно и верил, и не верил словам доктора. Да, книги иной раз лежат в издательствах десятилетиями, и даже новейшая медицинская книжка может содержать устаревшие сведения. Доктор разбирался в медицине, я — в издательском деле, моя информированность подкрепляет его информированность… Но каков Петр Михайлович, тестек мой, он в любом случае меня «сделает», даже если бешенство наплюет на обе информированности. Возьмет и к утру даст дуба, а я еще буду неделю мучиться. Без шансов. Вернее, с шансами только на второе место в заочном соревновании. Это же надо оказаться таким… А может, вылечат? Изобрели там нечто «подобное», им будут спасать. Что бы это могло значить? Прививка кретинизмом против бешенства!
В палате погас свет. Намекают, что ночь. Я закрыл глаза, и сразу стало что-то происходить с моим слухом. Со всех сторон медленно, но неумолимо окружали некие звуки. Журчание, хлюпанье, бултыхание, звуки падающих капель, рокот водопада.
Вода! — понял я и испугался.
Вода мой враг! Мне надо ее бояться. И боюсь. Значит, не надо никаких анализов, и так ясно — попался!
Я открыл глаза и осторожно огляделся. Водные шумы не исчезли. Я старался определить их источник. Может, за теми дверьми? При прежнем, нормальном освещении я не заметил, что в стенах палаты имеются двери, двери. И даже не одна. Синяя лампочка все обнаружила. Ничего себе палата!
Осторожно, стараясь не скрипнуть пружинами, я встал и, скользя подошвами по паркету, подобрался к первой двери и резко толкнул. И попал на кухню. На свою кухню, где почему-то находились Артем и Сережа Казначеев. Второй вертел в руках пустую бутылку из-под «Новотерской», пожимал плечами и повторял, что ему срочно нужен «резервуар для воды». Первый держал в поднятой руке чайник и, скривившись, сосал из носика. Внезапно он повернулся ко мне и плотоядно подмигнул и страшно забулькал водой в брюхе чайника.
Вернувшись обратно, я тут же распахнул другую дверь. Там был туалет, и на крышке унитаза сидел Саша Белай, держа на коленях ноутбук. Под ним самоспуском сливалась вода. Меня он не заметил.
Третью дверь я открывал с опаской. Застал там бодрого голого Сегеня, он стоял с ведром явно ледяной воды, выпуская ртом белый пар. Когда я захлопывал дверь, то услышал, как он облился и зарычал от удовольствия.
Что же делать? — спросил я себя, оказавшись снова на кровати. Вода — смерть для меня! Больше не открывать никаких дверей! Я забрался головой под подушку, но, несмотря на это, отлично различал какую-то булькающую возню за той дверью, что захлопнул Иван Сергеевич. За ней чувствовалось скопление разнообразного люда и шума, заинтересованного во мне. Я был в этом уверен, но только зачем все они явились в сопровождении такой шумной воды? Полежу тихо, небось уберутся.
Нет, почти сразу понял я, никуда не уберутся. Наоборот, сейчас ворвутся и станут мне лить ее, такую холодную, прямо на голову.
Позорно и бесполезно вот так ховаться под подушкой, которая все равно не в силах ни от чего защитить.
Надо встретить страшное лицом к лицу.
Я, рыча от внезапной смелости, вскочил и бросился к дверям. Распахнул.