– Как смеете вы, сэр, – прозвучал тот же хриплый голос, – вторгаться в частное владение благородной дамы?
Даже при скудном свете лампы можно было разглядеть правильные черты старушечьего лица, поросшего подобием бороды, принявшего сейчас весьма угрожающий вид.
– Прости меня, Господи! – произнесла она с неожиданно пугающей интонацией. – Но неужели для того, чтобы найти покой и уединение, мне придется снизойти до кулачной драки?
Посмотрев на крепкую трость из черного дерева, Эплби понял, что ситуация требует немедленных ответных действий или хотя бы слов.
– Мэм! – громко сказал он. – Не извольте беспокоиться. Опасность уже миновала. Пожар полностью взят под контроль.
Столь откровенный обман возымел немедленный и эффективный результат. Миссис Элиот перестала угрожающе надвигаться на визитера, а в ее грубом голосе появились нотки теплоты, на которую мог рассчитывать человек, принесший хорошие новости.
– Пожар? – переспросила она. – Значит, был пожар?
Она повернулась вполоборота и обратилась куда-то в глубь помещения.
– Дженкинс, это все-таки случилось. А сколько раз я предупреждала сэра Герберта, что рано или поздно мы сгорим? Каким же дураком теперь он будет выглядеть! Так вы говорите, что опасности больше нет, молодой человек?
– Точно так, мэм. – Прикинув, что сэр Герберт Элиот умер, вероятно, лет тридцать назад, Эплби быстро сообразил, до какой степени эта дряхлая, но полная злобной энергии старуха успела отстать от времени. – Огонь сначала вспыхнул в конюшне. По счастью, лошадей успели вывести невредимыми, а сейчас пожар почти полностью потушен. Мне кажется, в вашей комнате явственно ощущается запах дыма, – добавил Эплби, никогда не скупившийся в своих выдумках на детали, – но он не должен ни в малейшей степени вселять в вас тревогу.
Миссис Элиот принюхалась.
– Дженкинс, – приказала она, – открой двери и пару окон с северной стороны, чтобы очистить воздух. Что касается вас, молодой человек, то хотя мы незнакомы, можете присесть. Дженкинс! И где только болтается эта нечестивица? Дженкинс, принеси нам оставшийся от обеда пирог и графин портвейна.
Эплби уселся в кресло с прямой спинкой и посмотрел на хозяйку со все еще оправданной долей опасения. Его нынешнее положение, которого он добился так легко, представлялось теперь надежным, но только не для той роли, которую ему предстояло сыграть, наводя справки об ушедших в историю семейных делах.
Портвейн был подан церемонно – высокого качества вино, свидетельствовавшее, что благожелательности мистера Элиота хватало, дабы не скупиться посылать самое лучшее из своего погреба на эти задворки усадьбы Раст. Миссис Элиот отхлебнула из своего бокала и внезапно захихикала. И Эплби снова с трудом избавился от иллюзии, что перед ним сидит Руперт: ему пришлось напомнить себе, что старуха носила фамилию Элиот не только по мужу, но и по праву рождения. Престарелая леди делала глоток, а потом начинала посмеиваться.
– Пожар! – воскликнула она уже совсем весело. – В нем случайно не пострадал мой близкий родственник, мой свояк сэр Герберт?
– Нет, с сэром Гербертом все в полном порядке.
– Вот как? – Миссис Элиот была откровенно разочарована. – Но это послужит ему хорошим уроком. В следующий раз придется прислушаться к советам понимающих людей. Он все твердит, что нужно провести электричество для освещения дома. Между тем я часто рассказывала ему, что моего дядю Руперта сам мистер Фарадей предупреждал о крайней опасности этого изобретения для домашних надобностей.
– Мистер Фарадей?
– Да, мистер Фарадей. А уж он-то разбирался в подобных вещах, поскольку сам создавал их. В свою очередь, мой дядя Руперт питал неизменный интерес к прогрессу естественных наук. Ему неоднократно доводилось обсуждать эту тему с принцем.
– С принцем?
Миссис Элиот нахмурилась.
– А вы часом не иностранец, молодой человек? Я, конечно же, имею в виду мужа нашей обожаемой королевы[94]. Но моего дядю Руперта интересовала еще и поэзия. Он мне рассказывал, как содействовал получению звания лауреата дорогим моему сердцу мистером Теннисоном, когда умер престарелый мистер Вордсворт. К сожалению, не могу похвастаться, что лично помню бедного мистера Вордсворта. Он почил как раз в тот год, когда я родилась. Однако мистер Фарадей, – миссис Элиот, сама того не замечая, легко перескакивала с темы на тему, – все-таки верил, что однажды его изобретение получит практическое применение. Некий молодой человек из колоний[95] – по-моему, его фамилия Эдисон, – как я слышала, продвинулся в этом направлении несколько дальше.
Эплби вдруг понял, что миссис Тимоти Элиот, если сделать скидку на ее собственное представление о хронологии, была на самом деле хорошо информированной и интеллигентной особой – причем, вероятно, достаточно умной, чтобы действительно поверить в воображаемый пожар. И он решился на прямое признание.
– На самом деле никакого возгорания не было. Я лишь позволил себе… э-э… небольшую шутку.
Услышав это, миссис Элиот с демонстративным стуком поставила бокал на стол.
– Дженкинс, мерзавка поганая! Дженкинс, закрой двери и запри на задвижки окна! – Для женщины, навсегда, казалось, оставшейся жить в тени королевы Виктории, миссис Элиот обладала до странности вульгарным словарным запасом, и Эплби готов был услышать в свой адрес изрядную его часть, но до него донесся лишь новый смешок, на этот раз добродушный и снисходительный. – Как я полагаю, это новая шуточка малыша Руперта? Странно только, что он не предупредил меня сам. Обычно я посвящена во все его затеи. Мы столько раз веселились вместе. Пугали его папашу до полусмерти, чтоб мне провалиться! Маленький Руперт вечно что-нибудь замышляет. Тут он пошел в моего любимого дядю Руперта.
И миссис Тимоти Элиот погрузилась в приятные воспоминания, из которых вышла с пугающе внезапным вопросом:
– А вы, дьявол вас в кости, кто тогда такой? – И стала внимательно всматриваться в лицо визитера. – С виду вы староваты, чтобы играть вместе с мальчиками. Так как же посмели вы, совершеннейший чужак, свалиться на мою седую голову подобным образом? Дженкинс, будь ты трижды проклята! Где моя трость?
Тучи снова сгустились, угрожая новым кризисом. Требовался еще один своевременный и ловкий маневр.
– Миссис Элиот, – поспешно сказал Эплби. – Я – новый гувернер. Сэр Герберт посчитал необходимым, чтобы я лично навестил вас и представился. Моя фамилия… – Ему показалось неловким, что лишь эта часть его истории являлась правдой, но полицейским часто бывает не до щепетильности. – Моя фамилия – Эплби.
Старуха мгновенно сменила тон на доброжелательно-заботливый.
– В таком случае, мистер Эплби, будет весьма своевременно предупредить вас, что ваш новый работодатель – человек бесчестный.
– О, бог ты мой!
– Вам полезно также знать, что он крепко выпивает.
– Прискорбно это слышать, но…
– Вы очень скоро обнаружите, что он склонен к подлостям и низостям.
– Право же…
– Да и его личная гигиена оставляет желать много лучшего. А в остальном, я надеюсь, ваше пребывание в Расте станет приятным.
Миссис Элиот поднялась, ясно давая понять, что разговор окончен. Эплби, у которого в этой абсурдной ситуации возникло неприятное ощущение, что он выслушал исчерпывающую характеристику своего реального и вполне живого нового работодателя, был почти рад возможности удалиться. Боулз все-таки не ошибался, говоря, что старая женщина склонна видеть все в сугубо мрачном свете. А ее воспоминания, хотя и занимательные, относились к слишком отдаленному времени, чтобы оказаться полезными для расследования. И тем не менее, уже поднявшись и приготовившись уйти, он сделал последнюю попытку:
– Я был бы чрезвычайно вам благодарен за любые советы и рекомендации, какие вы можете мне дать по поводу моих будущих подопечных.
– Руперт, несомненно, покажется вам приятнейшим маленьким сорванцом. Его отец несправедлив к нему, потому что у мальчика всегда на уме какая-нибудь невинная шалость. Но если у вас при себе мало-мальски существенная сумма денег, я бы на вашем месте держала ее под крепким замком. Руперту иногда может взбрести в голову затеять игру в вора.
– И Руперт действительно ворует?
– Он всего лишь забавляется такой игрой – парнишка энергичный и обладает здоровым чувством юмора. Вот его кузену Ричарду я не доверяю. Он – тихоня. Все время читает или что-то пишет, или пытается тайком изображать из себя актера, то есть проявляет более чем странные, я бы даже сказала, ненормальные наклонности. Вот почему меня неизменно поражает, что он и полный жизненных сил Руперт остаются добрыми друзьями. Ричард слишком мягок. Я презираю мягких мужчин. Считаю их рохлями. Остается надеяться…
Миссис Элиот, взявшаяся лично проводить гостя до двери, по необъяснимым причинам оборвала фразу, дав Эплби паузу на размышления, насколько эта в целом разумная женщина полна искаженной предубежденности к своим племянникам. Стало ясно, что Руперт…
Но теперь и течение мыслей самого Эплби было нарушено. В одной из внутренних комнат начали бить часы. И миссис Элиот, уже открывавшая дверь, показала, что могла плутать в глубинах десятилетий, но при этом не теряла реального отсчета времени.
– Дженкинс! – выкрикнула она. – Какого лешего ты перевела часы? Ты их не переводила? Бес мне в душу! Тогда это очень странно. Почему они пробили двенадцать, хотя еще только одиннадцать? Ничего подобного никогда прежде у нас не случалось.
– Унылый день, – сказал Уэдж. – Вы непременно должны как-нибудь навестить нас на Гордон-сквер.
Уинтер, рассеянно озиравший окрестности, видневшиеся сквозь ноги мраморного быка дедушки Ричарда, стал озадаченно искать связь между этими двумя высказываниями. Дом Уэджа на Гордон-сквер внешне выглядел более чем скучным сооружением, но несомненно заслуживал внимания подлинным блеском внутри. Там было светло (по крайней мере, в той части особняка, где устраивались приемы), причем внутреннее великолепие обновлялось по меньшей мере раз в год. Порой чаще. Интерьер периодически отдавался на откуп новомодному молодому декоратору, и тогда произведения Бранкузи, Местровика и прочих мастеров скульптуры сменяли друг друга, как дешевые безделушки, а почитателям искусства представлялась возможность восхититься разнообразием вкусов Уэджа.