[38] в восемнадцатом столетии. На меня смотрело одно и то же лицо. И я тихо повторил:
– «Разве это нам не пригодится, друг мой? Скажи мне, приятель, разве не пригодится?»
Некоторое время мы молчали.
– Гилби, вы можете повторить окончание стихотворения Данбара?
Ноэл Гилби процитировал:
Ушли уже и мастер Хендерсон,
И Кеннеди забылся вечным сном.
Она пришла, своей косой звеня,
И Смерти страх преследует меня.
Смерть вскоре посетит жилье мое.
Тогда не лучше ль мне не ждать ее?
Возможна после смерти жизнь иль нет,
Наступило новое продолжительное молчание.
– Рэналд Гатри, – нарушил его я, – обладал редкостным даром видеть ироническую сторону в самой мрачной средневековой поэзии. Смерть угрожает. Так примем свои меры и продолжим жить. Вот как он трактовал строки Данбара. И Рэналд Гатри сейчас жив и невредим. А погиб его брат Йен – он же Ричард Флиндерс, австралийский медик и экспериментатор. Историю Рэналда Гатри нам теперь удастся проследить полностью. Но вот повороты судьбы Йена, боюсь, так навсегда и останутся загадкой.
Уэддерберн мучительно старался подобрать слова, чтобы ответить мне, когда раздался жуткий крик Сибилы. В темноте послышалась какая-то возня. Я опустил лампу ниже и понял, что мощнейшая отрава миссис Хардкасл записала на свой счет еще одну жертву – огромная серая тварь по какому-то недоразумению приползла, чтобы подохнуть у наших ног. На мгновение мне показалось, что это одна из так называемых ученых крыс Гилби с крохотными записками, привязанными к лапкам. Но потом стало понятно: данный экземпляр явно превосходил ученостью остальных, потому что даже в предсмертной агонии зверек не выпускал из сжатых зубов небольшой черный блокнот.
Часть VЗаписки доктора
Когда сознание вернулось ко мне, я понял сначала только, что нахожусь в совершенно незнакомом месте. Причем понимание пришло, как, должно быть, к Адаму – восприятие своего первого появления в райском саду: я замечал новизну окружения без надобности сопоставлять в памяти какие-либо прежние воспоминания или ощущения, казалось бы, совершенно необходимые для рождения подобных мыслей. Но странным образом меня это даже не удивляло. Вероятно, вся сила моего ума сосредоточилась в тот момент на проблеме выживания.
Передо мной расстилалось бесконечное пространство, покрытое темно-зеленой растительностью, чей матовый блеск в отдалении отливал пурпуром под ослепительно синим небом. Позади, как мне померещилось, грохотали волны прибоя, но оттуда исходил такой жар, словно это лава била сквозь трещины в земле. Я с трудом огляделся вокруг. Разумеется, море оказалось лишь иллюзией, а реальностью была стена пламени, огромным серпом проходившегося по иссохшим растениям и ощутимо продвигавшегося вперед прямо на моих глазах. Но не более мгновения все это оставалось лишь своего рода впечатляющим зрелищем, а потом до меня дошла угрожавшая мне опасность. Я поднялся на четвереньки и увидел на фоне огня мечущиеся фигурки странных, словно доисторических, животных, от крупных до миниатюрных, похожих на набор детских кубиков. Кенгуру и валлаби – с огромным трудом мой пропитанный кровью мозг подсказал их названия, но зато ко мне сразу же вернулось понимание того, что могло происходить здесь. Я оказался на пути сильного пожара в буше и должен был либо найти способ спастись, либо неизбежно сгореть заживо.
Я стоял на карачках в том месте, куда упал: у отрога известняковой скалы с руслом пересохшей речки, вода которой весной орошала кустарники внизу. Причем их сплошные заросли лишь изредка становились менее плотными, где виднелась рощица мануки, росли чертополох или сальсола. Там можно было найти голый островок, покрытый одним лишь песком, но лишенные растительности места не были достаточно обширными, чтобы уберечься на них от огня. Моей единственной надеждой выглядела массивная каменная гряда, торчавшая милях в двух от меня и действительно возвышавшаяся над сплошной зеленью, покрывавшей все вокруг. Она покачивалась и дрожала, когда я разглядывал ее, отчасти из-за колебаний перегретого воздуха, отчасти по вине все еще не до конца подвластного мне зрения, а потому я не мог быть полностью уверен ни в ее реальных размерах, ни в возможности взобраться на вершину. Гряда внешне вздымалась отвесно, но местами в ней проглядывали расщелины и крупные трещины. По одной из них я мог бы, наверное, достигнуть безопасной высоты.
Встав на ноги, я не без некоторого удивления обнаружил, что физические силы отнюдь не покинули меня полностью. Распространение огня сдерживало меняющееся направление порывов ветра. Если бы он устойчиво дул в мою сторону, я бы лишился последнего шанса выйти из этой переделки живым. Однако и при таких условиях мне предстояли гонки со смертью – не самая веселая игра, – и нельзя было терять ни секунды. Но прежде чем устремиться вперед, мне пришло в голову проверить, не осталось ли у меня каких-нибудь вещей. Рядом с собой я обнаружил явные следы недавно разбитого здесь лагеря: угли погасшего костра, перевернутый котелок, лошадиный помет. Мне это ни о чем не говорило. Но я нашел принадлежавший мне заплечный мешок и забрал его. Помнил я и о том, что где-то была бутылка с водой, но лихорадочные поиски успехом не увенчались. И я отправился в путь. Кусты оказались низкими, а когда я углубился в них, то и не слишком густыми. Продвигаться к цели, все время маячившей передо мной, оказалось легче, чем я предполагал. А пройдя примерно с милю, я наткнулся на бутылку – мою или чью-то еще, – полную только на треть. Но даже эта мелкая удача вселила в меня иррациональную, почти суеверную твердость духа, без которой я бы сейчас не писал этих заметок.
К тому времени, когда я достиг подножия гряды, вокруг меня уже начали вспыхивать небольшие костерки. Ветер лишь слегка обдувал меня, но взметал позади мириады искр, разнося их на сотни ярдов. Я чуть не оказался в ловушке, когда передо мной внезапно выросла стена огня, затаившегося под зарослями юкки прямо на моем пути. Языки пламени копьями взлетели вверх со скоростью и силой взрыва.
Несколько минут я напрасно искал взглядом расщелину на поверхности камня или хотя бы место, где можно было поставить ногу для начала подъема. Казалось, я в буквальном и самом ужасном смысле слова прижат к неприступной стене. Но затем я обнаружил подходящую ложбину и стал взбираться по ней вверх. Примечательно, что в кризисной ситуации я призвал на помощь весь свой предыдущий опыт, но напрочь забыл о проведенной в горах юности. Моя память словно бы превратилась в протертую начисто влажной тряпкой школьную доску, но и сейчас я могу вспомнить с пронзительной ясностью каждый свой шаг наверх, каждое усилие, приложенное во время этого безумного восхождения. Прошло немало времени, прежде чем я оказался примерно в девятистах футах над адским пламенем, все еще не избавившись от страха, что мое достижение свелось к подъему на чудовищных размеров решетку гриля, где меня ждет мученическая смерть, какую изображают на своих полотнах свихнувшиеся живописцы. На самом же деле мне уже ничто не угрожало.
Около часа я наблюдал, как пожар бушует вокруг, постепенно уходя в сторону. И хотя пламя бессильно было одолеть барьер из голого камня, оно заметно усиливало жар, исходивший от солнца, и палящую сухость северного ветра. Сам по себе трудный подъем, невыносимая жара и страх перед расстилавшейся внизу картиной окончательно обессилили меня. Я сделал большой глоток воды из бутылки и постарался сконцентрировать волю на самой важной битве – на сражении против овладевавшего мной отчаяния. Многие мужчины, скитавшиеся в пустынных местах, оказывались в столь же опасном положении, но лишь в исключительных случаях, когда смерть грозила им реально, могли испытывать душевные страдания, сравнимые с моими. Пусть мои органы чувств пребывали в полном порядке, а телесная энергия быстро восстанавливалась, я обнаружил, что совершенно не помню, кто я такой и где нахожусь. Я лишь понимал, что подо мной на много миль расстилался совершенно незнакомый пейзаж, хотя ландшафт, несомненно, австралийский в своем наиболее экстремальном виде. При этом я обладал обширными познаниями: я мог бы читать на латыни, мне был знаком Парфенон, мне, наконец, не составило бы труда подобрать нужную блесну для ловли форели. Но в том, что касалось непосредственно моей личности, мой круг знаний сводился к одному: неизвестно кто, затерянный посреди Австралии. Больше ничего не было, как я ни старался вспомнить. Мое осознание себя не имело очертаний, которые путем напряженной умственной работы я сумел бы восстановить. Меня окружала стена невезения, такая же прочная, как гряда, на которую мне только что удалось взобраться.
Пожар между тем откатился уже далеко; наблюдая закат солнца, я примерно определил, что огонь распространялся к юго-западу. За собой он оставил почерневшее дымящееся пространство, по которому до наступления ночи передвигаться было бы крайне опасно. Сейчас я мог только сориентироваться на местности, найти тенистый уголок и отдохнуть.
По моим оценкам, линия горизонта протянулась милях в пятидесяти от меня. И на огромной территории вокруг, если не считать каменистой возвышенности, где находился я, не было ничего, кроме безликих, опаленных огнем островов кустарника – совершенно ровная, лишь местами всхолмленная земля, на которой прежде царили буйные заросли с небольшими участками песка или купами чуть более высокой растительности. Не виднелось ни более или менее обширной прогалины, ни крыш поселка или фермы, где жили бы хоть белые люди, хоть темнокожие туземцы. Ничего. Лишь нескончаемая зловещая полупустыня, при взгляде на которую невольно начинали шалить нервы. Только на самом краю горизонта с южной стороны различалась тонкая, будто проведенная карандашом прямая линия. Я долго и пристально изучал ее сквозь неверную линзу колеблющегося перегретого воздуха. И наконец решил, что это море, и сделал его своей дальнейшей целью.