Затем я оценил, в чем нуждался и что имел. К вещевому мешку оказалась привязана шляпа – предмет первейшей необходимости. Внутри обнаружилась чистая рубашка, овсяные хлопья, несколько бисквитов, спички и еще какие-то личные вещи, которые я мог лишь недоуменно разглядывать. Компаса не было. Зато в кармане брюк я нащупал часы. А еще в моем распоряжении нашелся походный котелок объемом в две кварты, но без крышки.
Я догадывался, что посреди обезличенного пространства, лежавшего подо мной, одних лишь часов и расположения солнца для верной ориентировки недостаточно. Часы для этого должны показывать точное время. Чтобы спокойно передвигаться в ночи, мне нужно было яркое звездное небо, более или менее открытая местность и твердая почва под ногами. Пополнение запаса воды понадобится в ближайшие двадцать четыре часа, а пищи – через три-четыре дня. Определившись с этим, я нашел уступ, лег в его тень и почти мгновенно заснул.
Проснулся я с наступлением кратких австралийских сумерек, когда внизу стали видны сотни очагов все еще тлевших на земле углей. Но основной пожар полностью исчез из вида. Вероятно, на его пути попалась достаточно широкая полоса песка, остановившая дальнейшее распространение огня. И я решил спуститься, чтобы по крайней мере проверить, можно ли трогаться в ночной поход. Спуск по расщелине в почти полной темноте оказался даже опаснее подъема, но я был в том настроении, когда ты готов на любой риск. Это решение едва не стоило мне жизни. Но оно же и спасло ее.
Я не преодолел и половины спуска, а свет померк уже почти полностью. Ближе к подножию скалы расщелина раздваивалась. Я попытался спуститься тем же отрогом, по которому поднялся, но оступился и упал с высоты примерно пятнадцати футов, приземлившись на каменный уступ. Я лежал, и хотя голова кружилась, мучительно пытался разобраться в последствиях падения: сломанная нога или сильное растяжение означали бы мой конец. Боли не ощущалось, но я знал: боль часто приходит с задержкой. Я пошевелил конечностями. Они подчинялись моей воле, и волна облегчения охватила все мое существо. Но затем на смену радости пришел страх. Мои ноги увлажнились, как я сначала предположил, от крови. Но это был тонкий ручеек лившейся сверху воды. Приятное открытие внесло коррективы в мои планы. Теперь мне следовало взять с собой всю воду, какую только я мог унести, причем большая ее часть плескалась в открытом котелке. А значит, пока котелок не опустеет, я не мог позволить себе даже споткнуться. В подобную разновидность популярного забега с яйцом в ложке можно играть только днем. Я рассудил, что сохранить запас воды важнее, чем урезать рацион питания через двенадцать часов. Кроме того, лишь при солнечном свете я смог бы двигаться относительно точно в южном направлении. А потому я снова прилег, чтобы поспать или хотя бы просто отдохнуть. Ночь выдалась прохладная, но не холодная по-настоящему, чтобы страдать от озноба. Это только утвердило меня во мнении, что я действительно видел море. Погодные условия показывали, что я не мог оказаться на высокогорном плато или в глубине материка.
Проснувшись с рассветом, я провел сомнительную аналогию между собой и верблюдом, выпив значительно больше воды, чем мог себе позволить за один раз. Мне предстоял для начала нелегкий подъем из русла почти пересохшей речки, куда, как выяснилось, я свалился, на открытую местность, и я вдруг обнаружил, что хотя мое сознание до известной степени прояснилось, в нем, помимо провалов в памяти, обнаружились новые отклонения. Пока я полз вверх, толкая перед собой котелок, мне, например, пришла в голову мысль, что позже я смогу вернуться к ручью и пополнить запас воды. И только поняв, насколько это бредовая идея, я ощутил прилив страха, чистейшей паники, которая овладевает человеком, чувствующим помутнение рассудка. Испуг, способный порой напрочь парализовать волю. Ценой полнейшей концентрации внимания на преодолении первой мили своего забега с яйцом я сумел победить в себе это чувство. Кусты оказались сравнительно редкими, а трава полностью выгорела, чтобы скрывать под собой ямы и выбоины. В тот день я позволил себе выпить пинту воды, а остальную благополучно доставил к месту своей остановки на ночь. На ходу я подкрепился парой бисквитов. Теперь же развел костер, слепил из овсяных хлопьев лепешку и поджарил ее на раскаленном камне. Я больше не считал свое положение безнадежным. В течение дня меня несколько раз тревожили приступы головной боли, но в остальном мое физическое состояние не оставляло желать лучшего. Вторую ночь я проспал без тревожных сновидений. Однако наутро у меня так разболелись мышцы, что я догадался: мне привычнее езда верхом, нежели пешие переходы.
Во второй и третий день мне удавалось преодолевать примерно миль по двадцать. А потом котелок опустел, и появилась возможность двигаться и по ночам тоже. В том, что я иду в южном направлении, не было никаких сомнений, и под конец моего третьего дневного марш-броска я уже не рассчитывал увидеть море. То был либо мираж, либо озеро, оставшееся теперь где-то позади. Меня окружал все тот же однообразный пейзаж, бесконечное повторение зарослей кустов и песчаной почвы. Временами (обычно ближе к закату) я замечал в отдалении кенгуру, а однажды при ясном свете дня бросился вперед, чтобы не разминуться с двумя туземцами, при ближайшем рассмотрении – насколько обманчиво яркое солнце! – оказавшимися всего лишь темными обрубками древесных стволов. А потом, на закате уже седьмого дня, когда у меня закончились запасы и воды, и провизии, я натолкнулся на отчетливые следы белого человека, слишком часто повторявшиеся, чтобы быть порождением природной игры, отпечатки башмаков в песчаной почве. Я понял, что следы свежие, иначе ветер успел бы их стереть, и бросился бежать, опасаясь собственной слабости, которая могла помешать мне догнать полного сил мужчину, шедшего впереди. И мое сердце буквально подпрыгнуло от радости, когда я увидел всего лишь в четверти мили от себя тонкий дымок, поднимавшийся от костра. Я ускорил шаг, рыдая от счастья и стараясь что-то выкрикнуть, несмотря на совершенно пересохшее горло.
Мужчина был мертв. Рядом с трупом валялась пустая бутылка из-под воды – единственное имущество, которое у него оставалось. Его тело, еще теплое, лежало лицом вниз, причем одна рука была вытянута в сторону тлеющих углей костра, сжимая горсть сухих листьев. Смерть застала человека в тот момент, когда он пытался добавить топлива в свой последний сигнал, взывавший о помощи.
Что-то во мне сломалось в этот момент. И я понял, что возвел внутренний барьер не для защиты от мыслей о неминуемой гибели или о своей безнадежной ситуации, когда мною все больше овладевали слабость и нестерпимая жажда. Я возвел стену, чтобы не слышать царившей в буше тишины. Теперь стена рухнула, и тишина проникла ко мне в уши, не нарушаемая даже редким треском цикад или шуршанием сухой травы, колеблемой ветром. Я издал восклицание, и мой голос прозвучал как нечто ужасное. Отшвырнув в сторону вещевой мешок, я побежал – слепо ринулся в пустоту подальше от этой безмолвной могилы, покровом которой стал высокий небесный свод. Безумное отчаяние придало мне последних сил, и я, должно быть, бежал, спотыкаясь, несколько часов подряд. Перед глазами все расплывалось, голову пронизывала острая боль, а в ушах вдруг зазвучал грохот, причем такой же неумолчный и постоянный, какой до этого много дней была тишина. Затем грохот стал поистине громовым. И в какой-то момент, еще ничего не видя и не понимая, я лишь ощутил, что исходит он не изнутри моего существа, а откуда-то извне. А потом я очнулся на краю высокой скалы, о которую далеко внизу с оглушительным грохотом разбивались волны прибоя.
Открытое море.
К востоку и западу от меня скалы протянулись непрерывной грядой, громадой природных бастионов, поблескивая в лучах утреннего солнца. Панорама оказалась столь великолепной, что потрясла меня и успокоила, а стоило мне немного прийти в себя, как я отчетливо заметил тропу, проходившую по краю скалы. Я с немалым трудом двинулся по ней к востоку, и через две мили гряда стала заметно уходить в сторону от моря, открывая внизу песчаную долину, куда можно было спуститься по узкой и опасной с виду расщелине. Совершив спуск, что в моем состоянии превратилось в своего рода подвиг, я после часа ходьбы обнаружил среди холмов два недавно вырытых туземцами колодца. И над ними к тому же рос куст, весь покрытый красными ягодами. Мое приближение спугнуло стайку белых попугайчиков, мирно склевывавших ягоды – единственных живых существ, попавшихся мне на глаза за последние дни, если не считать кенгуру. Я и сам поел, причем мне хватило осторожности ограничить себя в первом за долгое время приеме пищи. Потом я немного отдохнул, нашел небольшое озерцо с теплой водой и искупался. Силы стали возвращаться ко мне. Позже в другом озере с помощью шляпы я сумел выловить и выбросить на берег пару рыб. Хотя вещевого мешка больше не было, при мне оставались бутылка из-под воды, пустой котелок и коробок спичек в кармане. Мой ужин превратился в полный радости процесс вкусового познания настоящей еды. А ночной сон пришел под убаюкивающую мелодию прибоя.
Два дня затем я продолжал двигаться на восток по слежавшемуся песку с простиравшимися по левую от меня руку дюнами и протянувшейся чуть дальше от берега грядой скал. Передо мной лежало почти идеальное шоссе, лишь местами перегороженное нанесенными волнами водорослями. Я прихватил с собой запас пресной воды на несколько суток, а питался в основном ягодами. Уверенность в благополучном исходе вернулась, и меня не оставляла надежда в любой момент увидеть перед собой крыши домов какого-нибудь селения. Все чаще над головой пролетали обычные лесные птицы – явный признак смены лежавшего впереди ландшафта.
Но на третий день скалы узкой полосой стали прижиматься к берегу, и мне порой приходилось тратить много времени на поиски удобного подъема на вершину. Опасности снова нависли надо мной. Ягодные кусты пропали, а нести большой запас с собой у меня не было возможности. К тому же едва ли человек мог питаться ягодами много дней подряд. Но гораздо более серьезной представлялась другая угроза – мне больше не встречалось источников пресной воды. Дважды я поднимался на рассвете и собирал с кустов росу. Оказалось, что с помощью импровизированной травяной губки и упорного труда можно получить от четверти до половины пинты воды каждое утро. Но затраченные усилия сказывались потом на пройденном за день пути, да и собранной влаги было явно недостаточно. Теперь моей единственной надеждой оставалось быстрое и явное изменение природной среды, окружавшей меня в нелегком путешествии.