Все еще ощущая себя отколовшимся фрагментом окружающего мира, я оторвал лицо от земли и, невероятным усилием воли, сумел встать на колени и выпрямить спину. Если бы в олимпийских играх была дисциплина «за преодоление», я был бы увешан медалями.
Перед глазами (глазом) заплясали разноцветные точки, на миг я преисполнился уверенностью, что сейчас снова рухну и больше не встану, но сумел удержаться. Дымка рассеивалась, а в горле застыл крик боли.
Простояв так несколько минут, я мобилизовал остатки духа и медленно, словно разминируя ядерную боеголовку, я поднялся на ноги. Меня штормило, в теле заныла каждая косточка, каждая мышца, мириады синапсов спешили сообщить мозгу, что мои дела из рук вон плохо. Я привалился к кирпичной стене, судорожно хватая воздух и пытаясь не сойти с ума от болевых импульсов.
Сука, тварь, отродье, подонок, сволочь. Я перебирал ругательства, пытаясь подобрать наиболее подходящее для моего вчерашнего знакомого. Какого черта?! Зачем так поступать? Я ведь отдал этому ублюдку деньги. Ну, допустим, он хотел меня ограбить, но зачем было избивать меня с таким остервенением?!
Неожиданно мои колени задрожали, а ноги подкосились – я вспомнил о камне. Перед тем как отключился я увидел, что это выродок взял камень. Холодок, пробежавший от макушки до пят, заставил меня забыть о боли. Я глянул в сторону и увидел камень Фунтов пять, не меньше. Булыжник не был окровавлен, значит эта скотина им все-таки не воспользовалась. Я, стоящий здесь, являюсь лучшим тому доказательством.
Наверное, самое время принять Иисуса, нашего спасителя.
Интересно, а церковь примет раскаявшегося убийцу? Ну, в смысле, принять-то они примут, но станут ли они мне помогать? Нет, ну наложат епитимью, заставят разносить журнальчики и приставать к прохожим, но они ведь считают, что суд божий – суд высшего порядка. А значит привлекать меня к ответственности за одно прегрешение дважды – не по-христиански. Наверное, так и есть. Но, проверять на практике взаимодействие церкви и государства мне не хотелось.
Но, все-таки, во сколько поклонов обойдется убийство человека? Нужно запомнить этот вопрос. Если я ничего не путаю, смертникам полагается беседа со священником и, сейчас я вижу, что нам будет о чем поговорить.
Я отлип от стены и, балансируя, встал. Дрожь во всем теле не унималась, но я боязливо сделал шаг, потом другой. Несмотря ни на что, я сохранял способность двигаться, взгляд прояснялся с каждой минутой. В голове стучало, перебивая взрывы боли, одно слово – нерушимый. Название песни, слышанной мною когда-то. “Мои кости в огне, а сердце из камня” – что-то такое в ней пелось. Прямо про меня.
Следующие сорок минут у меня ушло на ползание по грязному асфальту в невыносимых попытках собрать свои вещи, которыми побрезговал грабитель. Гребанный ублюдок растоптал крекеры и вытер ноги о мой рюкзак. Трясущимися руками, не пытаясь утирать бегущие слезы, я запихивал копеечный скарб, ставший за минувшие часы для меня ценнее всего золота мира. Я всхлипывал (или мне так казалось) от жгучей обиды и безысходности. Если бы безысходность нуждалась в визуализации – то он выглядела бы именно так. Униженный, плачущий, избитый мужчина, сгребающий хлам в замызганную сумку.
Глаза застилал розовая пелена, на периферии зрения плясали белые точки. Я сжал тубус с Сахаптином, валявшийся возле мусорного бака, рядом с заплесневелой половиной лимона. Я сжал его до боли, не сдерживая эмоций – тубус был цел.
Приведя, насколько это было возможно, себя в порядок и, поправив ремни рюкзака, вздохнул, поморщившись от боли, охватившей все тело. Боязно, держась за влажную шершавую стену я подошел к замызганной двери. На уровне головы которой поблескивало разбитое стекло небольшого окошка. Со страхом я принялся вглядываться в грязную муть стекла, пытаясь уловить точку фокусировки, дабы оценить, насколько мои внутренние ощущения соотносились с внешними признаками увечий.
С первого взгляда – мое сердце ухнуло куда-то вниз. Я выглядел ужасно. То есть, мое самочувствие было куда лучше моего вида. То, что еще вчера было, в принципе, симпатичным лицом мужчины средних лет, превратилось в одутловатую маску, увенчанную копной грязных, сбившихся клоками, волос. Прорези глаз скрывали взгляд, а распухшие губы вызвали бы зависть любой молодящейся дамочки, сидящей в очереди к пластическому хирургу.
Меня вырвало. С каждым спазмом, тело прошибала волна острой боли, эпицентром которой были ребра. Стонучи и плача, я исторг из себя все что требовало выхода из моего желудка. Сквозь пелену слез и тумана я разглядел в мутной жиже кровяные сгустки. Черт.
С трудом выпрямившись я еще раз взглянул в осколки окна, разглядывая свое новое лицо. Стоит заметить, что я все-таки добился поставленной цели – то, что смотрела на меня в отражении было бесконечно далеким от образа, представленного в полицейских ориентировках. В голове мелькнула мысль – может и не стоило идти на, настолько, крайние меры, ведь, кажется, что за последние пару дней я изменился до неузнаваемости. Не только внутри, но и внешне. И, хоть это и не было первоочередной проблемой, меня беспокоил новый образ.
Я отступил и направил все силы на попытку приободрить себя. Без этого – мне не добраться до, такого манящего, дома благословенной миссис Тилен. Джек-пота всей этой безумной лотереи, обетованной земли жалкого избитого диабетика-убийцы, убежища в, нежданно наступившей ядерной войне. И, несмотря на то что, больничная палата, пусть и с цепью, приковывающей к койке, сейчас казалась куда привлекательней, я сделал шаг по направлению к улице. Споткнулся. Сделал еще шаг…
18
…I hear her voice, in the morning hour she calls me
The radio reminds me of my home far away
And driving down the road I get a feeling
That I should have been home yesterday, yesterday…
Эмили сидела в машине, ее расфокусированный взгляд был бесцельно устремлен перед собой, руки покоились на руле. В голове звучала та самая, проклятая песня. Время от времени правая рука соскальзывала вниз, к подставкам для чашек, хватала открытую бутылку джина и, почти на автоматизме подносила к губам Эмили. Терпкий можжевеловый аромат на мгновенья заглушал запах духов Джеффри и вышибал из памяти мотивы хита Джона Денвера, которые в безумном макабрическом плясе хороводили в голове детектива Стабле, сплетаясь и сталкиваясь между собой. В висках она чувствовала гулкую пульсацию, по щекам текли слезы, которые, по ощущениям тоже пахли духами Джеффри Рассела.
Эмили встрепенулась, стряхивая мимолетное наваждение и, дрожащими руками прикурила сигарету. Ненасытно втянув в себя дым, она сделала протяжный глоток джина и скосилась в сторону дома погибшего напарника. В доме кто-то был. Она убедилась в этом минут двадцать назад по силуэтам, видимым сквозь занавески.
По пути сюда она перебрала тысячи причин развернуться, и ни одна не была весомой. Эмили сама настояла на том, что именно она должна сообщить Аманде о том, что ее муж был забит до смерти в замызганном туалете второсортной забегаловки.
Еще один глоток и затяжка. Бутылка ощутимо потеряла в весе за то время, что Эмили сидела здесь.
И вот, полчаса, как она курит сигареты одну за одной, пытаясь заполнить опустошенность внутри солью слез и теплом алкоголя, с ужасом поглядывая на входную дверь дома напарника, опасаясь увидеть в дверном проеме Аманду, или, еще хуже, Бена. Как себя вести в таком случае, она не знала. Даже представляя подобную ситуацию, ее одолевал тремор, а руки холодели.
Эмили собирала в кулак все свое мужество, чтобы пройти эти, невероятно длинные десять метров, до входной двери, которые жестоко разделят жизнь семьи Джеффа Рассела на счастливое «до» и бескомпромиссное «после». Как найти в себе силы посмотреть в глаза вдове? Какие слова произнести? Как смягчить удар? И, возможно ли это в принципе?
Тщетно пытаясь выстроить наиболее приемлемый, если такое определение уместно в данном случае, сценарий неминуемой беседы, Эмили, поневоле, возвращалась к событиям, приведших ее в нынешнюю точку. И память, жестоко возвращала ее к аккордам «Сельских дорог»…
Вот она танцует, хотя скорее, играет, пытаясь придать движениям раскрепощенности. Настроение – великолепное. День складывается что надо. Как те простые, ничем не примечательные дни, когда, сама собой напевается веселая песня, хочется всех обнять, а идя по улице, представляешь, что на фоне звучит запоминающийся джингл, а ты – главный герой этой рекламы зубной пасты.
Рэндалл – забавный парень, туповатый, но смешной, и такой нелепый в интимной обстановке, что это становится его преимуществом, а не поводом для издевок. Они давно не виделись, и Эмили рада, что сегодня именно его смена. Эта встреча идеально ложится в пастельный сценарий сегодняшнего дня. Легкость влюбленного подростка, рвется из тела, когда Эм воздевает руки вверх, совершая утонченные пассы запястьями и подмигивая Рэндаллу, игриво закусив нижнюю губу. Тот смотрит на нее, не слишком скрывая, восхищение и, давая понять, что их скоротечный роман определенно оставил след в его сердце.
Настроение – великолепное. Во многом и потому, как отреагировал Джефф на непринужденное начало беседы со старым другом. Бормотание, косой взгляд, многозначительное молчание, даже приподнятая бровь за прошедшие годы превратилась для Эмили четкими маркерами, позволяющими определять текущее состояние напарника с пугающей точностью. И, брошенная им колкость, позволяет Эм воспарить. Эта колкость значит куда больше, нежели, полный вожделения, взгляд старого приятеля.
Она замечает уход единственного посетителя только по отведшему от нее взгляд Рэндалл, это только распаляет ее. Ей кажется, что, едва уловимое, но осязаемое сексуальное напряжение стало невыносимым для случайного свидетеля и, тот ретируется, подспудно ощущая себя лишним.
Песня заканчивается, но продолжает звучать. Эмили и Рэндалл перебрасываются какими-то нелепыми подколами, Она звонко смеется, продолжая танцевать, не попадая в такт уже новой песне.