Еще я мочился. Я или мочился, или ощущал острое желание отлить. Сначала мне это казалось игрой моего измученного воображения, потом – одним из последствий избиения. Но, совместив все переменные, и, вспомнив давно читанные статьи о своей болезни, я получил неутешительный вывод – мой организм, в довершении, ко всем свои проблемам, начал испытывать недостаток инсулина.
Во всем остальном день прошел спокойно. К дому Лии больше никто не приезжал, она сама отлучилась на полчаса, съездив за Адамом в школу, и, ближе к вечеру, ее почтили своим присутствием два парня в дешевых черных костюмах, стопкой книг и вычурной кротостью даже в походке. С ними разговор Лии был еще короче, чем с представителем Якамы.
Когда солнце склонилось к горизонту, за окном проплыла патрульная машина, а в моем теле возникло теплое чувство покоя и умиротворения. Я прикрыл глаза, надеясь, что смогу заснуть, а не задремать.
Во рту стоял горький привкус древесных листьев.
Ночь полна страха и безмолвного ужаса.
Вынырнув из блужданий в лабиринтах собственного безумия и страданий, заменившего мне сон, я прислушался. Дом, приютивший меня, хранил зловещую тишину, нарушаемую лишь скрипучим всхлипами, которые я старательно списывал на старость конструкций и собственное воспаленное воображение.
Сплюнув лиственный жмых на пол, я вспомнил что не курил целую вечность. Выудив смятую пачку, я, трясущимися руками, прикурил, стараясь сосредоточится на тлеющем огоньке и забыть, что мне опять хотелось помочиться и невыносимо мучила жажда.
Болели потрескавшиеся губы, голова раскалывалась еще сильнее. Ребра ныли, несмотря на то, какую бы позу я не занимал на кровати. Первый раз я осознано и искренне подумал о смерти как о варианте своего спасения.
Мне срочно нужно попить. Еще мне нужен Сахаптин, но это мелочи. Еще пара часов без воды, и я сойду с ума. Наличие десятков домов в шаговой доступности, по трубам которых текла, журча, прохладная, восхитительная, исполненная металлического привкуса, прозрачная и желанная вода, сводило с ума еще сильнее.
Со злостью и ненавистью размазав окурок по подоконнику я выглянул в окно. Хрестоматийный пейзаж классического ночного пригорода старомодной Америки. Тишина, дополняемая трелями сверчков, тусклый свет фонарей, боящийся быть ярче, чтобы не потревожить нечаянно мирный сон жильцов сквозь приоткрытые окна. Я принял решение.
Мне жизненно необходима вода. Если я тихо и незаметно проберусь на задний двор к Лии, то смогу, не привлекая к себе внимания, наполнить пару бутылок из садового шланга. Я был там тысячи раз, я знаю вдоль и поперек как дом, так и двор, черт, я могу сделать это вслепую. Все что мне нужно – это несколько глотков. Несколько глотков облегчат боль и прочистят мысли. Тогда, уже можно будет думать о дальнейших шагах: о Сахаптине, о том, как дать Лие знать о себе, о побеге в Канаду. Всего лишь несколько глотков.
Я собрал все свои нехитрые пожитки. Превозмогая болевые ощущения в, по-моему, каждом сантиметре тела, я потратил на это так много времени, что, открывая заднюю дверь, опасался застать рассвет. До крови закусив разбитые губы я вышел к проезжей части и метнулся через дорогу, стараясь не издавать ни звука и моля бога отвести глаза любому, кто решит насладится ночной прохладой в этот час.
Рывком перемахнув маленький декоративный забор участка, я упал на землю и прислушался. Тишина. Я полежал несколько минут, и ползком двинул к шлангу, огибая островки света и игрушки Адама. Я уже видел вожделенный шланг, в лунном свете блестели капельки воды.
– Замри и покажи свои руки, ублюдок!
22
– В общем, такие дела. – Гуардадо допил кофе и, поставив картонный стаканчик на стол, посмотрел куда-то мимо Эмили.
Они сидели на летней террасе сетевой кофейне, расположенной у входа в торговый центр. Была середина рабочего дня, очередного невыносимо жаркого рабочего дня нынешнего лета. Несмотря на будний день, вокруг сновала масса народу, большинство с детьми и пакетами из магазинов, небольшие компании молодежи выходили из дверей кафе, смеясь и потягивая холодные напитки с непроизносимыми названиями из таких же картонных стаканчиков. Город жил своей жизнью, никак не реагируя на сломанные судьбы своих обитателей.
Эмили поправила темные очки и продолжила листать бумаги, которые привез ей Гуардадо. Чтиво было коротким и малоинформативным. Мало того, неполным. В отчетах по вскрытию почему-то не было ни одной фотографии. Стабле вопросительно посмотрела на собеседника поверх очков.
– Я не стал копировать фото. Незачем, – непререкаемым тоном сказал тот.
Эмили часто сталкивалась с проявлениями жалости по отношению к себе. Количество таких проявлений не было высоким, в силу добровольной минимизации контактов с живыми людьми, но уж если такие контакты случались, так, непременно, изобиловали неловкими и раздражающими своей фальшью попытками проявить эмпатию. Поступок Габриэля Гуардадо можно было бы отнести к той же категории людей, норовящих уберечь Эмили от волнений и, стремящихся предложить услуги психолога, но она не испытала раздражения – с Габи они были знакомы со времен академии, и Эм знала, что все что он не делает – продиктовано искренностью. Он никогда не пытался скрыть свои мысли, отчего был нелюбим многими коллегами и, именно, благодаря этому качеству высоко ценился самой Эмили. Собственно, когда у нее в голове возник план выползти из своей добровольной тюрьмы, иных кандидатов на роль своего проводника она не рассматривала.
– Знаешь, Эмили, может тебе не стоит ввязываться в это? – деликатность, с которой Гуардадо попытался обратился, слишком диссонировала с его образом, – Дело на контроле у всех, кого только можно представить. Все без толку, сколько уже времени прошло. Ты не хуже меня знаешь, что этого ублюдка теперь скорее всего найдут в каком-то подвале и мертвым. Занялась бы ты лучше своими проблемами.
– А они у меня есть? – Эмили отреагировала излишне агрессивно, да и прямой взгляд, который она направила на старого друга, также был далек от дружелюбия.
– Э, вообще то да, если ты еще не поняла. Ты сейчас токсичная личность. Убийство на всех передовицах, шеф вздрагивает при встрече с людьми – ему везде мерещатся журналисты. Каждый считает своим долгом поинтересоваться как так вышло, что в его городе его же детектива могут забить до смерти, фактически, на глазах напарника. Не разряжают ситуацию и подробные показания твоего друга-бармена. Да, память у него что надо, – кивнул Габи на немой вопрос Эмили, – одна из тем – это как ты пританцовывала, пока какой-то псих убивал полицейского. Прости… – осечки тоже были несвойственны Гуардадо. Он сделал паузу и продолжил. – И не забывай о внутренней безопасности. Если они еще вплотную не занялись тобой, то только потому что анализируют и проверяют все что им наговорила Аманда.
– Как она? – Стабле начала ощущать усиливающуюся дрожь и головокружение.
– Скверно. В больнице. Откуда строит миллионы новых догадок и шлет тысячи обвинений. И во всех – ты – главное действующее лицо. Все, конечно, понимают ее состояние, но, в то же время, ваши с Джеффом… дружеские отношения, ни для кого не были секретом.
– Черт тебя дери, Габриель, мы действительно были друзьями! – несколько посетителей обернулись на Эмили, она покраснела, дыхание сбилось.
– Не кипятись. Я ни в чем тебя не обвиняю, иначе бы я сюда не пришел. – Гуардадо попытался мило улыбнуться женщине, которая уже начала озвучивать свое возмущение по поводу их поведения в общественном месте. – Все что я хочу сказать, что пахнет это все очень дерьмово. Все идет к тому, что тебя разопнут на рекламном щите возле мэрии. Как символ непрофессионализма. И ты будешь там висеть не одна.
Эмили молчала. Сказать было нечего. Не осталось ни желания спорить, ни желания что-то доказать, апатия застилала глаза.
– Хочешь знать мое мнение? – Гуардадо откинулся на спинку кресла. – Если того урода и найдут, то явно не благодаря усилиям полиции. Мне кажется, сегодня все, кто должен был бы вести работу в этом направлении, заняты совсем другими вещами. По своей вине или нет, но, смерть Джеффа сейчас настолько второстепенная вещь, что даже газеты о ней вспоминают лишь в качестве подводки к основным темам.
– Ты так говоришь, словно не делается совершенно ничего. – растеряно пробормотала Эмили.
– Да нет, почему же. Просто… понимаешь, – Габи сделал паузу, задумчиво посмотрев на проезжую часть, – Когда на службе убивают офицера, это должно превращаться в личное для каждого, кто носит значок. Кто понимает, что не сегодня, но завтра, он может оказаться на страницах газет в парадной форме и в черной рамке. По мне, так это, выше профессиональной этики. Что-то о стаях и прайдах, что-то о чести, а не о законе. В этом же случае…
Гуардадо вздохнул, было видно, что он с трудом подбирает слова. Не от скудности словарного запаса, а от хаотичной размытости мыслей и болезненности этой темы. Он продолжил:
– Все сделали по инструкции. Я был одним из первых, кто приехал. Все четко, правильно, без проволочек. Моментально установили личность, объявили перехват, через пару часов его фото было везде. А потом все покатилось к черту…Я понимаю, все это тяжело и как-то глупо… Сегодня, по моему ощущению, ситуация развивается скорее по инерции. Будет найден убийца или нет, но смерть Джеффа поломает больше судеб, чем ты можешь себе представить.
Габи встал, пристально посмотрел на Эмили:
– Внутренняя безопасность пока не имеет внятных претензий к тебе. Пока не имеет. Но, насколько знаю, они пытаются сформулировать. Постарайся отдохнуть. И готовься – тебя ждут не самые приятные дни. – Гуардадо кивнул, прощаясь. – Береги себя. И не стоит никому рассказывать, как к тебе попали эти документы.
Эмили сидела в своей машине. Снова. Автомобиль начал превращаться в какой-то храм скорби и отчаяния. Во всяком случае, вспоминая последние потрясения своей жизни, в памяти почему-то, первым делом всплывал салон авто и, обычно, фляга и сигаретой. Сегодня, правда курить не хотелось, а желание выпить хоть и было невероятно сильным, но здра