Полгода назад ее не стало.
Забавно, но человек, переболевший, по ее словам, недугами на несколько томов медицинских справочников, умер от банального воспаления легких. До последнего вздоха, доказывая, что у нее какие-то синдромы с непроизносимыми и, такими романтичными, названиями. Возможно даже патологоанатом, проводя аутопсию, слышал о том, что он «бездарь, коновал и ничего не понимает в своей профессии».
Похороны прошли, как только стало возможным закопать эту мегеру. На церемонии не было никого, да и церемонии как таковой тоже не было. Не то чтобы Эм держала в тайне дату и место последнего прощания, просто оказалось, что ее мать никому не нужна. Священник, сама Эмили да букет цветов от местной больницы – вот и все участники скорбных проводов на тот свет. Господи, как же было сложно отказаться от того, чтобы высечь фразу «Я же говорила, что я больна» на могильной плите!
Сказать, что Эмили не ждала этого момента, было бы лукавством. В ее понимании, мать была единственным сдерживающим фактором, на пути к полноценной жизни, к личному счастью, к полноценной, нормальной семье. С ее смертью должны были исчезнуть все моральные обязательства, и мнимые, и реальные, и навязанные извне. Но, этого отчего то все не происходило. Шли дни, а она все не могла избавится от этой противоестественной пуповины. И, вот, в один чудесный день, Джефф спросил, как поживает мама, а Эмили ответила, что как обычно…
Джефф… Было бы глупо полагать, что детектив полиции, один из лучших студентов на курсе, наделенная природной проницательностью и интеллектом, не рассматривала бы своего напарника и их доверительные отношения, в качестве основной причины неполноценности своей жизни. Джеффри был симпатичным, надежным, прямолинейным, порой до резкости, он не подбирал слова и не прятал мысли, был честным и откровенным. Он – совмещал все качества, которые Эмили мечтала видеть в своем отце. И чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее запутывалась Стабле в своих чувствах, в определенный период, решив изолировать их на дальних рубежах своего сознания, чтобы никогда не задать себе вопросы, ответы на которые она так боялась услышать.
Смерть Джеффа стала для нее ударом. Одним из тех ударов, боль от которых становится сильнее день ото дня. Как оказалось, эта потеря была настолько всеобъемлющей, что им всем требовалось время, чтобы осознать ее. Лишь Аманда, ощутила ее сразу. Эмили не держала на нее зла за все те вещи, что она наговорила – Эмили понимала, что это всего лишь защитная реакция, что, найдя виновника твоей боли, куда проще преодолеть ее. Собственно, именно этим, детектив Стабле и собиралась заняться.
После разговора с Гуардадо, Эмили ощущала панику. Она подбиралась по спине и касалась ледяными пальцами ее затылка. Но это была не та паника, что лишает разума и заставляет бежать вперед, не разбирая дороги, нет. Это была паника, что вкрадчиво нашептывает утробным голосом о том, что все происходит так, как должно, что ты не властна над своей судьбой, а твоя жалкая жизнь скоро будет суммирована под чертой твоих малодушных решений. Железный привкус во рту и отчаянное желание сделать хоть что-то, чтобы разорвать этот круг, очерченный кровью ее друга и слезами.
Она смотрела сквозь менеджера прокатного сервиса, который дерзко и оценивающе разглядывал то Эмили, то поддельное водительское удостоверение Регины Шоу. Голосом полным безразличия она сообщила клерку мотеля, что ей плевать на каком этаже будет номер, главное, чтоб там был душ. Твердым тоном, скрывающим дрожь и панику, она сообщала шефу, что уедет на пару дней из города. Сменить обстановку. Все, любившие Джеффа, сменили обстановку.
Выйдя из грязного душа, Эмили присела на замусоленную постель продавленной кровати номера. В воздухе витал тяжелый запах застоявшегося табачного дыма и пота. Кошмарное место, эталон клоповника. Замотав мокрые волосы полотенцем и, стараясь не думать о том, где доводилось бывать этому полотенцу, Эм достала папку с копией дела. Чем больше она вчитывалась в материал, тем тверже убеждалась в правильности своих подозрений.
Подозреваемый, не вписывался в стандартную картину убийства такого рода. Об этом говорило заключение психолога, чьи выводы абсолютно не коррелировало с биографией и характеризующими показаниями больного ублюдку, убившего Джеффа. Хотя называть его больным было бы неверно с медицинской точки зрения. Все его недуги сводились к диабету и мелким болезням, свойственным людям его возрастной группы. Совершенно непримечательный человек: ни приводов, ни мелких правонарушений, ни жалоб соседей. Идеальный безликий гражданин. Особенно сильным был контраст с их предыдущим делом, где убийца расправился с жертвой с подобной жестокостью. Но тот был преступником, что подтверждает и его незавидная участь. Этот же, вел однообразную и размеренную жизнь.
И бежать ему было некуда. Строго говоря, удивительно, почему его до сих пор не нашли. Быть в бегах – колоссальное напряжение, требующее трезвости мышления и расчета. Откуда подобное хладнокровие могло взяться у человека, видевшего кровь только во время прохождения планового медицинского осмотра – непонятно. Возможно, Габи прав, и разыскиваемый действительно вскрыл себе вены под мостом, не пережив ужаса содеянного. Или его зарезали под мостом бездомные, или он утонул, переплывая залив Эллиот, или умер при введении анального зонда пришельцами. Черт подери, любой вариант был реальней, чем то, что рядовой обыватель скрывается от полиции, от всего города, столько дней. И, похоже, ее коллеги верили в это, сведя расследование к ожиданию сообщению об обнаружении бездыханного тела подозреваемого. Но, что, если допустить невероятное?
Что если убийца смог взять себя в руки и скрывается? Водит за нос полицию и лавирует в безграничной пустоте мегаполиса.
Он не мог бежать из Сиэтла, в этом Эмили была уверена. Во-первых, сразу же были выставлены блок-посты, досматривалась буквально каждая машина, поезда, самолеты, паромы. Сейчас усиления на путях из города сохраняются, выехать отсюда – практически нереально. Во-вторых, если допустить, что подонок сбежал, все дальнейшие действия Эм оказались бы бессмысленными, а этого она допустить не могла.
Значит подозреваемый в городе. Он загнан в угол, истощен, непонятно каким образом держится без Сахаптина, а взять его в пункте выдачи он не может, так как сотрудники Якамы предупреждены в особом порядке. Ему нужен инсулин, ему нужно есть, спать, вода, в конце концов. Хорошо, каким-то образом он решает эти задачи, но это не может продолжаться вечно. Он и так превысил все разумные рамки побега, он уже выдохся, сейчас он должен думать лишь об одном – об отдыхе, передышке, паузе. Идти некуда. Он никому не нужен, у него никого особо и не было, а те, кто были должны были отречься после первых же выпусков новостей.
Во всей этой схеме оставалось лишь одно слабое звено – Лия Харвин, пассия убийцы, с которой он состоял в очень близких отношениях. Но, достаточно ли близких, чтобы она рискнула своим ребенком, своей свободой ради него? И, насколько сильно он не дорожит ею если позволит себе втянуть свою девушку в это дерьмо?
Лию Харвин отрабатывали в первую очередь. Неконтактная, со сложной историей взаимоотношений с полицией, неплохо знает законы. Сейчас наружное наблюдение снято, осталась только прослушка телефона и указание патрульным почаще проезжать мимо ее дома.
Это идеальное время, чтобы найти убежище в объятиях влюбленной женщины. А влюбленная женщина, готова на все, Эмили знала это.
25
Помнится, в детстве, мне казалось, что беды, которые случаются с людьми, навеки оставляют свой отпечаток на их лицах. Я думал, что по лицам людей, по степени их угрюмости, можно сказать, какой силы удар судьбы испытал этот человек. Мое сердце обливалось кровью, когда я видел грустных людей – ведь в моем детском мироощущении они были обречены на страдания вечно, и окружающие их жалели с молчаливым сочувствием.
С возрастом я понял, что все далеко не так. Хлесткие выстрелы мира застревали невидимыми пулями в глубинах подсознания. Мы все жили с ними, носили их в себе, скрывая боль за маской социальных контрактов и условностей. Это ужасало меня еще больше.
Если бы я мог представить тогда, с чем способен примирится человек, с чем он способен жить.
Естественно, Лия запретила мне курить.
Мне вообще следовало поменьше перемещаться по дому и, само собой не пользоваться светом в темное время. Я все это прекрасно понимал и без укоризненных объяснений, мне, вообще, было стыдно, что я задал этот вопрос. Теперь я переживал, что своим идиотским желанием, я порушил тот серебряный лучик доброты и умиротворение, что, пробившись сквозь грозовые тучи, даровал мне немного любви и заботы.
Лия остановилась в дверях, взглянула на меня, и подошла. Она прикоснулась горячими ладонями к моим скулам, посмотрела в глаза и поцеловала меня в лоб со словами «Береги себя». Если бы мне дали возможность выбрать свое последнее воспоминание, то оно было бы именно этим. Я бы променял его на тысячу других воспоминаний, особенно на то, как Лия закрывает за собой дверь.
Я лежал в кровати, бессильно уставившись в потолок, и слушая глухие звуки шагов. Потом хлопнула входная дверь. Я словно перевернул еще одну страницу.
Встав с кровати, я, хромая дошел до столика. На нем стояла еда. Простые макароны с сосисками и вареными яйцами. Ничего особенного или притязательного, но вид этого нехитрого обеда вызвал во мне такой прилив возбуждения и восторга, что я был готов слагать оды этим макаронам, запихивая их в себя прямо руками. Я был настолько поглощен этим процессом, что не сразу заметил пакет из аптеки, стоящий рядом с тарелкой.
Это было словно утро рождества. Из-за острого дефицита хороших событий в последнем отрезке моей жизни, все происходящее напоминало сказку. Казалось, что даже оболочка синдола была на вкус, как мятное мороженое с шоколадной крошкой. И вода. В бутылках, холодная. Несмотря на то, что, жажда уже не мучила тело настолько сильно, но мозг все еще помнил горечь высосанных листьев, так что я не пил ее, я ею упивался.