Все, без исключения, каналы продолжали смаковать очередной просчет полиции. Прямо об этом не говорили, но между строк такие претензии читались без труда. На экране возникло лицо огромного афроамериканца с морщинистым лицом и исполинскими мешками под глазами, седыми усами и седым ежиком. Эмили прибавила звук:
– … хотел сделать сюрприз дочери. И вижу, вдруг – разбитое стекло прямо в двери на задний двор. Я говорил как раз по телефону с другом, с Тони. Можно я передам привет Тони? – мужчина был возбужден, даже обрадован неожиданным вниманием. Казалось, что он выиграл в лотерею, – Тони, привет! Я тебе говорил, что наша полиция – бесполезна! Так вот, смотрю, окно-то разбито, думаю, ну, точно влез кто-то в дом. С нашей-то безопасностью на улицах. Но, я давно, понял, что хочешь себя защитить – надейся только на себя. После того как гребанные фараоны убили мою жену…
– Э, сэр, у нас не так много времени, не могли бы вы вернуться к проникновению в Ваш дом. – журналист вовремя почувствовал, что градус ненависти к полиции сейчас перейдет даже их, и так широкие, рамки. Режиссер переключил картинку на камеру из вертолета, зависшего над домом, окруженным машинами с мигалками. В свете прожекторов и проблесковых мигалок ярким пятном выделялся фургон Якамы.
– Дом моей дочери. – поправил ведущего мужчина, – Я достал свой револьвер, который ношу с собой всегда, ведь, как, я сказал, в Америке ты не можешь… – картинка снова вернулась к интервьюируемому, как раз в момент, когда ему намеками давали понять, чтобы он прекратил хаять правоохранителей. Судя по всему, журналисты почувствовали конкуренцию. – Ага. Короче, я пошел прочесывать комнаты. Иду, вокруг тихо, ни звука. Тут я, значит, поднимаюсь в спальню Лии, а там – он! Стоит, сука… Я могу говорить «сука»? Ага. Стоит в общем и смотрит на меня. Я аж обомлел…
– Скажите, Вы видели подозреваемого в убийстве детектива Рассела?
– Нет, ну темно было, и лицо у него такое, побитое, места живого нет. Я прямо испугался, поначалу. Но, да, я уверен, это был он. Я уж пару лет наблюдаю его тощую задницу, возле Лии. Я всегда ей говорил – нечего с этим уродом якшаться.
Предчувствуя новый виток экспрессивного потока мистера Харпера, как гласила информационная плашка, редакторы резко переключились на студию, в которой холенный ведущий в идеальном пиджаке продолжил рассуждать об импотенции полиции. Эх, знал бы он, на что способен один детектив, доведенный до отчаяния. Эмили выключила телевизор.
Нужно поспать. Хотя бы пару часов.
Она легла на диван прямо в кухне и закрыла глаза, крепко сжимая пистолет со спиленными номерами.
В комнате было темно и тихо. Тусклое голубое свечение исходило лишь от телевизора, который Эм не стала выключать засыпая. Безжизненные пятна света ложились на плечи мужчине, сидящему за кухонным столом. В сердце екнуло.
Эмили поднялась с дивана и направилась к нему, медленно, едва касаясь босыми ногами пола, словно боясь спугнуть. В полуметре от мужчины она остановилась. Вернее, ее остановил неуловимый, приятный и, в то же время едкий запах духов. До слез, до боли, знакомых духов. Эмили села на пол и разрыдалась.
Почувствовав движение, она подняла заплаканные глаза – мужчина повернулся к ней.
– Джефф. – прошептала она.
Он наклонился к ее лицу, обдав тяжелым ароматом тлена и гниения. Его единственный глаз блестел, играя бликами телевизионного экрана, нос не было, кожа на лице частично отсутствовала.
– Ты ничего не исправишь. Исправлять нечего.
– Джефф… – шептала Эмили, слезы текли по щекам, а внутри нарастало желание прильнуть к нему, несмотря на отвращение.
– Бог мертв. Мы умрем вслед за ним, прервав замкнутый круг.
– Джефф… – Эмили подняла правую руку, нежно коснувшись иссохшихся мышц возле виска Джеффри. Они были теплыми и влажными. – Джефф, что мне делать?
– Не лги. Не лги себе. Ты ничего не исправишь. Бог мертв. И мы мертвы…
Вспышка яркого света ударила в глаза Эмили.
Стабле вскочила, направив пистолет перед собой. Тяжело дыша, она обвела комнату глазами – никого. Тишина. Только рассветные лучи проникают сквозь ажурные занавески. Подойдя к столу, она открыла бутылку и вволю испила остатки бурбона.
Тело болело, голова болела. Все болело.
Что это было? Ответ очевиден – последствия затяжного запоя. И душевных переживаний. И стресса. И ненависти к себе. Мозг вырвался на волю и гарцует по ее психике. Пора с этим заканчивать. Она проверила оружие, сняла его с предохранителя, взяла стул и направилась в подвал.
28
Я устал.
Устал настолько, что уже ничего не чувствовал. Я знал, что мое лицо неслабо рассечено, я ощущал осколки стекла, торчащие из правого бока и из рук, я не мог понять, каким образом сломанные ребра не проткнули легкое. Мне стало безразлично.
Меня не мучило любопытство, хотя это было противоестественно. Как минимум меня должно было бы интересовать, что за психованная дамочка вчера меня избила и увезла куда-то. Не в участок, не в больницу, а куда-то, где есть подвал. Что ж, бойтесь своих желаний – они могут исполнится.
Я перестал понимать и принимать происходящее. Я находился словно в каком-то сюрреалистическом фильме, снятом режиссером с дурным вкусом. Весь калейдоскоп событий, стечений обстоятельств, макабрический танец абсурда высосали из меня все силы и принялись за рассудок.
Почему я не прыгнул с крыши, когда была такая возможность? Почему меня не добил камнем тот псих? Почему я не порезал вены в доме у Лии? Почему эта психопатка вчера не всадила в меня всю обойму? Я просто хочу, чтобы все закончилось. Я заплакал.
Потом я стал кричать. Не то, что должны кричать люди в моем случае. Не «спасите» или «я дам тебе миллион, только отпусти». Я орал: «Эй, сука, иди сюда и пристрели меня!». Орал что есть мочи, долго и пронзительно.
Она не пришла. Никто не пришел.
Измотанный я прислонился к стене, не чувствуя затекшую руку в наручнике, и, вырубился.
Меня разбудил громкий, хлесткий звук. Словно плеть надзирателя разорвала кожу раба. Я раскрыл опухшие веки. Передо мной стояла она. Моя похитительница. И спасительница от полиции. Что было весьма иронично. Перед ней стоял стул.
– Очнулся? – в коротком слове слились воедино ненависть, презрение и брезгливость.
– Воды. – прошептал я сухими губами. – Дай воды. Или пристрели меня.
– Всему свое время, ублюдок. – выпалила она сквозь сжатые губы, но ушла наверх.
Спустя пару минут она вернулась с бутылкой воды и виски. Воду она бросила мне. Пока я одной рукой и зубами вскрывал неподатливую крышку, она вальяжно развалилась на стуле, положив руки на спинку и попивая виски, наблюдала за мной.
– Мне нужен Сахаптин. – я не боялся наглеть, так как терять было нечего.
– Ты имеешь в виду вот это? – в ее руке появился тубус. – А зачем мертвецу лекарства?
Я широко улыбнулся, догадываясь, что улыбка на моем лице выглядит по истине инфернально.
– Я действительно мертвец. Если ты думаешь, что можешь напугать меня этим – то ты сильно ошиблась. Но, вот у меня такое чувство, что пока я тебе нужен живым. Так ведь?
– Зачем ты убил Джеффри Рассела. – лицо ее неожиданно потемнело. Вопрос застал меня врасплох.
– Кого? – да. Я дожился до момента, когда уточняют кого конкретно из убитых тобою имеет в виду собеседник. Парень в костюме…
Вместо ответа, женщина встала, подошла ко мне и наотмашь ударила рукой с зажатым пистолетом. Из моих глаз посыпались я вскрикнул. Но. Боль уже не поражала меня так как раньше. Человек слишком быстро привыкает к боли. Женщина заняла исходное положение на стуле и глотнула из бутылки, поморщившись она снова обратила взгляд на меня:
– Ты не в том положении чтобы издеваться надо мной. – вдруг она закричала. Громко и оглушительно. Это испугало меня куда больше удара. – Слышишь. Громко? – я неуверенно кивнул. – До ближайшего дома отсюда пять миль. Это частная земля. Ты понимаешь к чему я веду?
– Не уверен.
– Ты мертвец, это правда. И, судя по всему, уже давно с этим смирился. Но ты не учел один момент – именно в моих силах превратить твои последние часы или дни, а может и недели, в ад. – последние слова она прошептала зловещим шепотом. Она начинала наводить на меня ужас. Не словами и угрозами, а нездоровым блеском в глазах. Такой блеск я вижу в своем отражении последние дни. – Поэтому еще раз: зачем ты убил моего напарника, моего друга, детектива Джеффри Рассела?
Тот мужчина в закусочной. Нулевой пациент моей короткой и грустной истории. Она говорила о нем.
– Я… Я не убивал его…
Что можно было ответить на этот вопрос? Не знаю. Я сказал то, что искренне чувствовал, вопреки объективным фактам. Видимо мою собеседницу этот ответ не устроил. Она снова встала. Подошла ко мне и присела, чтобы наши лица оказались на одно уровне:
– Послушай, я ведь не шучу. По тебе видно, что последние дни тебя изрядно потрепали. И, я понимаю, что ты в том состоянии, когда кажется, что все худшее ты уже испытал. Но, у меня обширные знания в области анатомии. Простым кухонным ножом я могу сделать так, что ты ощутишь боль в таких местах, о которых раньше даже не догадывался. Поэтому, давай ты перестанешь быть врагом самому себе. Ответь на мои вопросы, и я достойно окончу твою жалкую жизнь.
Я взглянул в ее глаза. В них читалось, что эти дни потрепали и ее.
– Я правда не убивал его. Я понимаю, что все говорит об этом. Я допускаю, что я мог убить его. Но… Я ничего не помню. Ничего! Я пошел в туалет покурить. Все. Провал. Очнувшись, я увидел твоего напарника в… том виде, в котором его нашли.
Она встала и устало произнесла:
– Так у нас ничего не выйдет.
– Мне нечего терять Я прошел через ад, скрываясь от полиции. Ты даже себе представить не можешь, что я пережил. Я не могу так дальше. И в тюрьму я не пойду. Я не возражаю, если ты пристрелишь меня прямо в этом гребанном подвале, мне плевать, если ты закопаешь меня на этой проклятой ферме или скормишь свиньям. Поверь – я уже мертв. Единственное, что я хотел бы – узнать, что сломало мою жизнь. Я ведь был нормальным обычным человеком. У меня была машина, маленькая квартира, любимая женщина, планы, желания. Я не воспринимал насилие. В кинотеатре я отворачивался во время жестоких сцен. Если это сделал я. Если я убил… Джеффа. То я хочу знать почему. Что или кто заставил меня это сделать.