– Видел.
– Мне предлагают лишить тебя поста генерального директора и аннулировать доверенность на управление имуществом!
– Я знаю. Все правильно, – в том же четком ритме отозвался Петр. – Подписывай. Я уже возле конторы на улице, перенес твой чемодан к себе в машину, жду.
– Ждешь? – опешил Мусин, но в трубке уже зазвучали гудки отбоя. Виталий Викторович беспомощно взглянул на Бориса Альбертовича – от волнения толстые линзы очков запотели, и смутно угадываемая сквозь них фигура нотариуса ободряюще покивала.
По улице летали огромные хлопья снега. Втянув непокрытую голову в плечи, Виталий Викторович поискал глазами машину брата с высоты крыльца: знакомый «бентли», «порше» или хотя бы «мерседес» компании…
Какое-то непонятное серое чудовище с покореженными боками со скрипом отворило дверцу, из машины, перевешиваясь через пассажирское сиденье, показался Петр:
– Эй, Маргадон!
Виталий Викторович оторопел и машинально снял очки, протер их очередным белоснежным платочком: не показалось ли? Петруша в этом чудище?!
Неуверенно перебирая ножками, Мусин приблизился к автомобилю: Петруша. Никаких сомнений. Сидит и улыбается. Доволен.
– Хватит таращиться, Маргадон. Садись, по ехали.
– Куда?! На этом?!
Петруша положил ладони на руль, Виталий Викторович озабоченно подобрал полы дубленки («Боже, весь перепачкаюсь и пропахну бензином, как автослесарь!») и уселся рядом с братом и, осторожно прикасаясь к ручке, захлопнул дверь.
– Сильнее, Маргадон, сильнее! Это тебе не мерин! – Брат непонятно отчего веселился и выглядел счастливым, словно удачно обменял «порш» и «бентли» не на этот четырехколесный примус, а по меньшей мере на «шатл».
Виталий Викторович со злостью грохнул дверцей – на удар отозвалось дребезжанием каждое стекло и что-то в багажнике, а под брюхом измазанного черной жижей чудовища что-то жалобно икнуло.
«Надеюсь, не тормоза», – обреченно подумал Мусин и вызверился на брата.
– Петр, что происходит?! – выдал запальчивым фальцетом. – Где твои машины?!
– Продал, Витенька, все продал, – беспечно отозвался Петр и резким, дергающимся рывком воткнул чудовище в поток автомобилей. – И дом, и квартиру – все продал.
– Зачем?!
Серый, поскрипывающий каждым суставом монстр едва не воткнулся носом в задницу надменного джипа, брат ударил по тормозам, и забывший пристегнуться Мусин едва не расквасил нос о ветровое стекло. Съежился испуганно, заскулил:
– Зачем? Зачем?! Что происходит, Петя?!
Чуть побледневший Петр возился с заедающим рычагом передач. Со всех сторон возмущенно ругались клаксоны. Виталий Викторович благоразумно оставил вопросы, перестал мешать и, надувшись, отвернулся.
Порой он абсолютно не понимал поступков брата. Как когда-то не понимала мама мотиваций и деяний своего второго мужа – громкоголосого весельчака прораба Афанасия Воронцова, огромного, широкоплечего, пригревшего на необъятной груди пухленькую кареглазую вдову Людмилу и пасынка Виталия, который так и не смог полюбить «второго папу». Большой фотопортрет папы Виталика доцента Мусина навсегда застрял в гостиной дома прораба. Добродушный Афанасий даже лично вбил в стену гвоздь для рамки. С нее не просто стирали пыль – целовали влажным языком тряпочки, с ним разговаривали. Портрет и дух доцента витал в квартире строителя неистребимо. И постепенно призрак вытеснил живого. Прораб ушел, был изгнан, почти забыт… Что совершенно не мешало Людмиле жить в его квартире и ежемесячно получать пособие от Афанасия – фи, какое имя! просто комедийный слесарь – на уже двоих сыновей и себя, безработную. Должного образования мамочка так и не получила. Много лет назад она приехала из Ростова в Москву, поступила в институт, но на третьем курсе, будучи уже несколько беременной, вышла замуж за преподавателя Виктора Витальевича Мусина. По хорошо легендированной версии мамы: круглоголового умницу, балагура и знатока литературы…
После скоропостижной кончины доцента в тридцатипятилетнем возрасте мама начала называть годовалого сынишку в честь отца – не Виталиком, а Витенькой. Прораб был мудр, прощал ей все: портреты, оговорки, ссылки, – но оказался не железобетонным. Оставив Люде приличную двухкомнатную квартиру, ушел к Изольде, бухгалтеру из СМУ, где вскоре стал начальником. Афанасий щедро помогал оставленной семье до самого последнего своего дня в 1995 году, когда уже в ранге крупного министерского чиновника врезался на своей машине в борт армейского грузовика.
Но к тому времени уже крепко встал на ноги Петруша, полностью перенявший у отца деловую хватку и умение выстраивать бизнес. «Отряд не заметил потери бойца…» Отряд из мамы и Витеньки давно перебрался из двухкомнатной квартиры прораба, оставив ее только что женившемуся Пете, обратно к матушке доцента, в огромные сталинские хоромы бабушки Антонины Мусиной. «Отряд», как и прежде, зажил сытно, тихо и счастливо (с кратким перерывом на бурный брак Маргадона с мариупольской Галиной).
Галочка, Галочка… Дерзкая, шумная… Она грызла ногти и яблоки, почти не умела готовить. Зато в постели-и-и…
– О чем задумался, Маргадон? Обиделся?
Виталий Викторович очнулся от некстати нахлынувших воспоминаний, строптиво повел плечом.
– Не куксись. Сейчас приедем и обо всем поговорим.
– Куда приедем?
– Так, в одно место. Пообедаем. Я голоден как волк.
Виталий Викторович хмыкнул. Петруша точно – волк. Он голоден, даже если сыт. Точнее – ненасытен. Крепкими белыми зубами он выгрызает лучшие куски: дома, красивых женщин, автомобили меняет чаще зонтов… Ему не требуются уловки, он не боится встретить свое отражение в зеркалах до пола, он бился в школе со старшеклассниками на равных, защищая натюрморт из брата…
Виталий Викторович повозился на сиденье, втянул живот, расправил плечи. Сюрприз-приключение начиналось экстравагантно, но терпимо. Возможно, в этом соль. Необходимая приправа.
Как оказалось чуть позже, с неожиданностями брат переборщил. Привез привередливого братишку в заведение общепита с заоблачными ценами и набором дежурных блюд, коими приличный ресторатор не угостил бы и дворовую собаку. И даже злейшего врага с его собакой.
Заведение располагалось на втором этаже новомодного торгового центра – стекло, фонтаны, мрамор, позолота, эскалаторы. Брат занял столик у огромного, односторонне прозрачного окна и, положив на скатерть рыжую кожаную папку, предложил Виталию располагаться рядом.
Виталий Викторович сел. Одним пальчиком поправил скатерку, отцентровал салфетку и собрал личико в гримасу, подчеркивая, как сильно удивлен и недоволен.
– Обедать будешь? – спросил Петруша с деланым (а может, и настоящим) весельем. Виталий Викторович добавил в гримасу капельку уксуса.
– Как знаешь. Борщи тут отменные. – И жестом поторопил, подзывая к себе официанта.
Сделал заказ, попросив прежде всего принести по сто пятьдесят коньячку.
– Ты за рулем, – напомнил старший брат, как только расторопный официант отправился выполнять указание.
– Можешь считать, что уже нет, – беспечно отозвался Петр. – Машину я оставлю. Заберем только твой чемодан.
Четкие фразы нарисовали картину: несчастное забытое чудовище пылится среди лакированных собратьев и ждет эвакуатор, оскорбляя соседей видом, запахом и стилем.
Петр поставил локти на стол, посмотрел на Мусина и, сразу став пугающе печальным, произнес:
– Прости, Витюша. Я закрутился, надо было давно с тобой поговорить, но извини… Действительно – ни минуты свободного времени.
– У нас что-то случилось, Петенька? – тихо спросил Маргадон, пораженный редким событием: брат извинялся. – Что-то плохое?
– Нет, – покачал головой только что лишенный поста гендиректор и неожиданно улыбнулся. – Отнюдь, брат мой, отнюдь. У нас все хорошо! Отлично! Я, брат, влюбился! – И добавил опасной в его возрасте мечтательности в голос: – Впервые. Вдрызг. Наотмашь.
Наотмашь словно ударили Виталия Викторовича. Он откинулся, собрался сказать что-то подобающее обстоятельствам, но в этот момент к столику подошел официант с подносом. Мусин дождался, пока на столик перед ними выставят коньяк, лимон, тарелочку, украшенную бутербродами с семгой, и налег грудью на край стола.
– При чем здесь твоя любовь?! – прошелестел озабоченно. – Почему ты заставил меня подписать эти нелепые бумаги?! Почему оставил меня одного у Подольского?
– Меня не должны были там видеть, – быстро ответил Петр. – Ты должен был один прийти к нотариусу и сам, без моего присутствия или давления, подписать бумаги!
– Но почему?!
– Да потому что завтра я продаю фирму!
Маргадон, чувствуя, как безвольно оползают щеки, как выступает на лбу испарина, помотал головой, будто не поверив услышанному:
– Продаешь?! Но я же подписал бумаги, аннулировал твою доверенность… Ты не имеешь права ничего продавать!
– Подольский не будет регистрировать документы до завтрашнего дня. До трех часов. После твоего ухода он закрыл кабинет и уехал за город. Если я не позвоню ему завтра до трех часов дня, он даст им ход. – Петр похлопал ладонью по папке, в которую переложил подписанные Виталием Викторовичем документы.
– Зачем? Зачем все это?!
– Это – страховка. Я перестал быть уверенным в людях, которым продаю предприятие.
Ну вот и все, екнуло сердце Виталия Викторовича. Сюрприз состоялся. И по совести говоря, чего-то подобного Мусин ожидал уже в течение последнего получаса.
– Петр, это… мошенничество, да?
– Не сходи с ума! Если сделка пройдет как надо, я позвоню Борису Альбертовичу и он уничтожит документы. Я проделаю это с твоим оригиналом.
– А зачем ты вообще идешь на сделку с людьми, в которых не уверен?!
Петр взял в руки пузатый бокал, покрутил конь як по его стенкам и ответил только спустя полминуты:
– Потому что, возможно, я дую на воду. —
Вернул бокал на столик, скривил лицо и снова, будто извиняясь, сказал: – Я уезжаю, Маргадон.
Надолго, возможно, навсегда.