она потеряла интерес. Однажды она мне писала о том, что в современном обществе слишком много внимания уделяется прелюдии.
Я сказал ей, что могу принять это за вызов. В конце концов, семь лет переписки – это уже очень серьезная прелюдия, и у нее уже выработалась зависимость.
Шесть дней. Последнее письмо от нее пришло шесть дней назад. А последнее письмо от меня она получила три месяца назад. Я заставил ее пообещать, что она никогда не перестанет мне писать, и она держит слово. Не изменяет ему даже сейчас, когда ее вера в меня пошатнулась и она не знает, напишу ли я ей снова вообще когда-нибудь.
Я опускаю плечи, задумавшись о том, что она всегда была готова меня выслушать. Ее мелкие недостатки выводят меня из себя, но для Миши она всегда была настоящим другом, хорошим другом.
Энни во мне разочаровалась бы, если бы я начал играть чувствами единственного оставшегося у меня человека, который меня любит и принимает таким, какой я есть.
Черт побери. Блин.
Я тяжело вздыхаю, выхожу в коридор, огибаю перила и поднимаюсь по лестнице наверх. Добравшись до комнаты сестры, медленно поворачиваю ручку и вхожу. В нос резко ударяет ее запах вперемежку с ароматом кондиционера для ковров.
Сердце сжимается оттого, что здесь все так, как она оставила. Все аккуратно сложено и подготовлено к возвращению домой с ночной пробежки. Кровать, в которой она больше никогда не поспит, косметика, к которой не притронется, незаконченная домашняя работа на столе…
От боли сводит горло, хочется кричать. Энни, о чем ты думала? Но я злюсь и на себя, и на отца. Как он мог не заметить? Почему мы не заботились о ней еще тщательнее?
Я медленно подхожу к ее комоду, аккуратно и тихо открываю ящики, как будто она в любой момент может вбежать в комнату и наорать на меня за то, что я здесь. В верхнем ящике в две стопки аккуратно сложены шарфы. От аромата ее духов мою грудь сотрясают рыдания. Я стараюсь их подавить. Щупая шарфы, натыкаюсь на такой же по качеству, как у Райен. Он не бежевый, но кашемировый. На секунду ощущаю укол вины, но сестре было бы приятнее, если бы я отдал его Райен, а не оставил лежать забытым в ее опустевшей комнате.
Достаю светло-голубой шарф, убираю его в сумку и закрываю ящик.
– Эй! – слышу приглушенный голос из коридора.
Поворачиваю голову к двери. Голос мне знаком.
Это отец.
– Черт.
Я оглядываюсь, зная, что у комнаты есть только один выход: через дверь. Я проскальзываю за ширму, которую сестра поставила у стены как элемент декора, сжимаю зубы и стараюсь дышать как можно тише.
Тень скользит по коридору, потом появляется в дверном проеме и падает на ковер.
– Миша, – нерешительно спрашивает отец, – ты здесь?
Он знает, что я здесь. Должен знать. Я оставил дверь в комнату Энни открытой, когда вошел.
Но я не двигаюсь с места. Не могу с ним говорить.
Заглядывая в отверстия в ширме, пытаюсь его увидеть, но тщетно.
Он больше ничего не говорит, но его тень проникает глубже в комнату, и пульс отдается у меня в ушах.
Наконец он появляется в поле зрения и садится на край кровати. На нем обычная рубашка, галстук и вязаный жилет. Когда я был маленький, он одевал меня так же. До тех пор пока мне не исполнилось девять и у меня не появилось собственное мнение.
Тогда-то мы и начали ссориться.
– Ты всегда был так непохож на меня, – говорит он, глядя в сторону.
Я едва дышу.
– Приходил на семейные торжества в футболках и джинсах, предпочитал уроки гитары скрипке и пианино, тебя всегда было так сложно увлечь чем-то кроме того, что ты сам хотел делать… Всегда одни сложности, и точка.
Слезы выступают на глазах, но я сижу не шелохнувшись. Он прав. С его точки зрения, я всегда со всем спорил, находил поводы для ссор там, где их не было.
А если посмотреть с моей стороны, то я всего лишь хотел, чтобы он принимал меня таким, какой я есть. Именно поэтому я так долго и так крепко держался за Райен.
– Я уже давно не могу нормально поговорить с тобой, – он почти переходит на шепот, потом опускает глаза и исправляется: – Отчаялся найти к тебе подход.
Отец берется за краешек одеяла Энни, медленно подносит его к лицу, и все его тело содрогается. Он тоже плачет.
Я зажимаю кольцо в губе между зубов и тяну, пока не начинаю чувствовать боль. Теперь все приносит одну только боль, и я так ненавижу ее. Меня убивает, что комната Энни опустела. Убивает, что окна нашего дома теперь всегда темные. Убивает, что я не знаю, куда деваться: везде плохо. И я ненавижу себя за то, что мне больно видеть отца таким одиноким. Он не пытался утешать меня после смерти Энни. Так с чего бы мне теперь заботиться о нем?
И откуда у меня это внезапное желание обо всем рассказать Райен? Просто чтобы она узнала то, о чем я ей не говорил, и сказала мне правильные слова. Она всегда пишет правильные слова. Я хочу забыть навсегда о том, зачем приезжал в Фэлконс Уэлл.
И вернуться туда только потому, что там живет она.
Я возвращаюсь в школу ровно в тот момент, когда звенит звонок с последнего урока. Дождь в Тандер-Бей начался, как только я сел на паром, но досюда до сих пор не дошел. Облака мрачно висят над головой, вниз не падает ни капли.
Отец, разрыдавшись, ушел из комнаты Энни, и как только в его кабинете зазвучали первые ноты Брамса, я понял, что можно безопасно выбраться из дома. Он не выйдет оттуда до самого утра: будет пить скотч и работать над моделью какого-нибудь сражения Второй мировой.
Я вижу, что справа от меня на улице тренируется команда по американскому футболу, и надеваю сумку через голову. Достав из нее шарф, подхожу к джипу Райен и кладу его на водительское сиденье. Потом достаю из кармана маркер и вытаскиваю из подстаканника маленький кусок бумаги, который очень кстати там оказался. Это чек, и на обратной его стороне я пишу записку.
Тебе пойдет голубой. (И нет, я его не украл.)
Я кладу ее сверху на шарф. Ученики уже начинают заполнять парковку и потихоньку садиться в машины. На дворе вечер пятницы, так что вряд ли у Райен есть тренировки. Но всю дорогу до своей машины я не свожу глаз с ее джипа, чтобы убедиться, что никто не вытащит шарф через открытое окно.
Закинув сумку на заднее сиденье, поднимаю глаза и вижу, что народ столпился вокруг капота, перед моей машиной. Они на что-то увлеченно смотрят, и в мою душу закрадывается беспокойство. Что на этот раз?
Вздохи и шепот заполняют воздух, толпа растет, те, кто сзади, силятся встать на носочки и посмотреть поверх голов. Я наклоняюсь к лобовому стеклу и замираю, увидев, что сделали с капотом.
На нем огромные разводы белой краски, размазанной во все стороны, как будто кто-то взял пейнтбольную винтовку и расстрелял машину. Часть краски уже высохла, значит, это сделали уже давно, может, сразу после того, как я уехал.
И прямо посередине на крышке капота красуются большие яркие белые буквы, составляющие слово «педик», которое очень трудно не заметить.
От ярости сводит каждую мышцу. Вот урод.
Я поднимаю глаза. Во мне вскипает злость. Я готов к мести и медленно сканирую парковку пристальным взглядом. Трей стоит рядом с тем, что, по идее, должно быть его машиной, – голубым «камаро», который ему, наверно, купила обожаемая мачеха. Не обращая внимания на людей, собравшихся вокруг, я прищуриваюсь, наблюдая, как он самоуверенно расхаживает по парковке, покусывая соломинку и бросая похотливые взгляды на Лайлу, пока ее лучшая подруга не видит.
Время пришло. Подойдя к нему сзади, я принимаю устойчивую позу, уже готовый схватить его за голову и ударить лицом о капот его гребаной машины. Я почти рад, что он довел до этого. Мне весь день хотелось кого-нибудь ударить.
Слышу, как кто-то кричит «Мейсен», но у меня нет времени разбираться, кто это. Я бросаюсь за ним, хватаю за воротник и начинаю бить о машину.
Он ревет, схватив меня за подбородок и пытаясь заставить отцепиться, но я уворачиваюсь, освобождаю руку и с размаху бью его кулаком в живот.
Он орет на меня благим матом, и толпа понемногу окружает нас. Я снова хватаю его и швыряю на капот.
– Пошел ты, педик, – выкрикивает он и бьет мне кулаком в лицо.
Во рту появляется металлический привкус крови, она сочится из внутренней стороны щеки, но я не ослабляю хватку.
– Не понимаешь шуток? – орет он.
Я поднимаю колено и с размаху попадаю ему в живот. Он сгибается пополам, а я высоко заношу кулак и дважды бью его в затылок.
– Мейсен, остановись! – кричит кто-то, похоже, что Райен.
Я снова хватаю его за шиворот и бросаю на землю. У меня вся спина мокрая, а легким невыносимо нужен воздух. Прежде чем успеваю подскочить и нанести еще один удар, кто-то хватает меня за плечи и тащит назад. Я пытаюсь разорвать хватку, и парень, что держит меня, немного подается вперед под моим напором, но не выпускает. А я все еще не отрываю глаз от Трея.
– Что происходит? – спрашивает грозный женский голос.
– Что-то ты долго! – огрызается Трей на парня у меня за спиной, и я понимаю, что это, должно быть, Джей Ди, его друг, меня схватил.
Директор встает прямо между нами и смотрит на меня, пока Трей силится подняться с земли.
– Успокойтесь! – приказывает мне она.
Я тяжело дышу, стараясь втягивать воздух носом. Каждая мышца напряжена до предела, я не свожу взгляда с Трея, а железная хватка наконец ослабевает.
– Что случилось? – выспрашивает Берроуз, глядя то на меня, то на Трея.
– Я ничего не сделал! – кричит Трей. – Этот козел появился из ниоткуда и набросился на меня!
Она вопросительно смотрит на меня, но я не произношу ни слова. Вокруг нас собралась толпа, все внимание приковано к нам. Несколько человек, завидев директора, спешно прячут телефоны. Я улыбаюсь уголками губ, потому что не могу сдержаться, завидев кровь у Трея в уголке рта.
– Чей это автомобиль? – спрашивает директор, указывая на мою машину в правом конце парковки.