Правда это или нет, но история о синьорах, отказавшихся зайти к тяжелораненым бойцам, достигла ушей мадам Флоры. Ровно в шесть вечера мадам нанесла визит начальнику порта. Начальник порта послал на борт судна переводчика. Через полчаса переводчик вернулся с положительным ответом. Таким образом, в субботу, ровно в девять тридцать утра, девушки «Пансиона Евы», скромно одетые и без косметики, выстроившись в колонну по две с мадам во главе, проследовали до самого порта, сопровождаемые любопытными взглядами. Девушки поднялись на борт белого корабля и спокойно прошли к месту, которое многим могло показаться ужасным, отвратительным и жутким.
Веселая компания собралась в той же столовой, как и в прошлый понедельник. Девушки уплетали куддрируни. Грация даже захотела узнать рецепт и все подробно выспрашивала: сколько надо муки, сколько дрожжей, как правильно замешивать тесто, на какое время ставить опару дозревать под шерстяную накидку, сколько нужно помидоров для соуса, сколько качкавала,[4] сколько картошки, сколько сардин и до какой температуры следует разогревать плиту.
Потом они принялись за жареную колбасу, и тут Ненэ некстати пришла в голову дурацкая мысль спросить, как прошел визит к раненым немцам. Столовая в миг погрузилась в неловкое молчание, и Ненэ понял, что допустил промах.
— Не стоит об этом говорить, по крайней мере, не здесь и не сейчас, — сказала мадам Флора, которая пока не собиралась идти в свою комнату. — Если только Эмануэла захочет рассказать что-нибудь, пожалуй, тебе этого будет достаточно и ты не захочешь иных подробностей.
Она говорила по-итальянски, что случалось крайне редко. Эмануэла с видимой неохотой начала свой рассказ. Ее немецкий акцент зазвучал более явственно.
— Там стояло восемь коек, по четыре вдоль стены, правда, одна из них была пустая. Я пошла к той, что была крайней слева. Пока я шла… а там было так темно…
— Ничего не было видно, — перебила мадам, — каюта располагалась где-то в трюме, поэтому иллюминаторов не было. Из освещения горели только низковольтные лампочки над каждой кроватью, и все. Продолжай.
— Стоило туда войти, как сжималось сердце, — добавила Грация тихо.
— Я подошла, — продолжала Эмануэла, — и увидела, что раненый опирается на подушки, и тело его высоко приподнято. Голова была вся забинтована, даже глаза, оставлено только отверстие для рта. Я села на стул у изголовья и тут поняла, что раненый вовсе не сидит, его так прислонили к подушкам, потому что…
Эмануэла запнулась, потом залпом выпила полстакана вина и продолжила:
— …у него не было ног. И левой руки у него тоже не было. Над кроватью висела картонка с именем и званием: сержант Ханс Гриммель. Я была вся в поту и не знала, что мне делать. Я позвала его вполголоса: «Ханс, Ханс!», — но он меня не слышал. Докторов мы там не видели, была медсестра, и она мне показала жестами, что сержант потерял зрение и слух.
Я сказала медсестре, что могу говорить по-немецки, но она лишь улыбнулась и отошла. Я сидела и думала, что напрасно мы сюда пришли, и тут раненый медленно повернул голову в мою сторону. Наверное, он почувствовал мой запах, не знаю. Потом он с трудом протянул ко мне единственную руку, пытаясь дотронуться. Я схватила ее и крепко сжала. А потом он потянул руку к себе, и я поняла, что он хочет, чтобы я придвинулась ближе. Я стала на колени возле кровати. Тогда он отпустил руку и стал ощупывать мои волосы, лоб, глаза, нос, рот, шею. Потом его рука опустилась еще ниже и застыла. Я догадалась, чего он хочет. Я выпустила блузку из юбки, расстегнула ее, сняла лифчик и прижала его руку к себе. Он долго ласкал меня. А потом сержант вдруг отдернул руку и начал сильно кашлять, и я испугалась, что он задохнется.
Я застегнулась, поднялась с колен и позвала медсестру. Когда она подошла, я попросила ее что-нибудь сделать, чтобы прекратить этот ужасный кашель. Она посмотрела на меня и сказала, что тут ничем не поможешь и что раненый вовсе не кашляет, а плачет. Вот все.
«Черт возьми, и угораздило же меня задать этот дурацкий вопрос», — клял себя Ненэ, видя, что лица девушек мокры от слез. Мадам, взволнованная не меньше других, встала:
— Доброй ночи всем. Прошу вас!
И на этот раз уход мадам, которая не забыла закрыть за собой дверь, сразу разрядил обстановку. Печаль, охватившая всех после рассказа Эмануэлы, начала понемногу улетучиваться. Молодость взяла свое.
— Давайте как в прошлый раз — погасим свет и откроем окно, — предложил Джаколино.
Чиччо растворил ставни. На небе светила полная луна. Круглая, как большой мяч, луна была прямо на уровне окна.
— Луна поэта Леопарди! — воскликнул начитанный Ненэ.
На границе неба и моря проступали очертания кораблей, которые в этом мистическом смешении тьмы, теней и света, казалось, высечены волшебным резцом из черного мрамора ночи. Лунный свет освещал комнату достаточно, чтобы различать лица, и заставлял всех, непонятно почему, говорить вполголоса.
— Хочешь, я кое-что тебе покажу? — шепнула Грация на ухо Ненэ.
— Да, — кивнул Ненэ, не имея ни малейшего понятия о намерениях девушки.
Грация взяла его за руку и тихонько потянула за собой. Остальные так и стояли у окна, продолжая любоваться луной, и шутили. Никто не заметил, как Ненэ с Грацией вышли из комнаты.
На площадке царила кромешная темнота. Ненэ понял, что Грация спускается вниз по лестнице.
— Зажги свет, я ничего не вижу.
— Нет, — ответила Грация, — я не хочу, чтобы остальные пошли за нами. Обопрись на мои плечи.
Ненэ спускался как слепой, но внутри его все ликовало: очевидно, Грация решила провести его по «Пансиону»! Как долго он об этом мечтал! Как хотелось ему узнать, что там внутри! Он даже вспомнил, как ребенком пытался заглянуть за дверь, а один моряк его вытащил за шкирку и обругал.
Грация повернула ключ в двери на втором этаже и открыла ее.
— Заходи.
Едва Ненэ переступил порог, как Грация плотно закрыла за ним дверь и зажгла свет.
Они находились в начале длинного коридора, в который выходили девять дверей, пять слева и четыре справа. С правой стороны была довольно широкая лестница, которая вела на первый этаж.
— Вот здесь мы обслуживаем клиентов, — пояснила Грация.
Она прошла немного вперед и распахнула дверь.
— Вот в этой комнате работаю я.
Крошечная келья. Нет, правильнее сказать, больничная палата, сияющая чистотой, но такая маленькая, что в ней и двигаться-то было тесно. Воняло дезинфекцией, прямо как в госпитале. Внутри помещалась полутораспальная кровать, стул и маленький комод. У стены располагались умывальник и биде. Больше ничего.
Грация прикрыла дверь, прошла по коридору и открыла следующую дверь:
— Здесь ванная.
Потом еще одну:
— Это комната горничной, но она здесь не ночует.
Кровать бы тут никак не уместилась, зато стояло продавленное кресло. Каморка представляла собой обыкновенный чулан, заполненный простынями, наволочками, полотенцами, тряпками, вениками и кусками мыла.
— Теперь пойдем вниз.
Они спустились по лестнице и очутились в просторной зале, по периметру которой стояли впритык одинаковые диваны с разноцветной обивкой. Ярко блестел начищенный паркетный пол. С потолка свисала огромная позолоченная люстра. Кто знает, в каком княжеском поместье добыл ее дон Стефано для своего «Пансиона»?
— На этих диванах сидят клиенты. Мы спускаемся по лестнице, выходим в центр салона и показываем себя, пока клиент не выберет одну из нас. Потом та, кого выбрали, поднимается с клиентом в свою комнату. После того как клиент закончит свое дело, девушка провожает его по этой лестнице обратно в салон и отдает мадам квиток. Клиент расплачивается и уходит. Вот место мадам.
Рядом с дверью в вестибюле возвышался помост, на помосте стоял столик и кассовый аппарат, размером с памятник. Позади столика Ненэ увидел внушительное кресло, украшенное позолотой и красным дамаском. Поистине, мадам восседала на царском троне. А на стене за креслом висела табличка — прейскурант:
Основной тариф: 3,50 лир.
Четверть часа: 7 лир.
Полчаса: 13 лир.
Итальянские и немецкие военнослужащие, полицейские, черные рубашки и призывники: скидка 25 %.
Дополнительные услуги по договоренности.
Поднимаясь по лестнице, Грация пожаловалась:
— Я за последние три дня даже вздохнуть не успевала, представляешь, столько народу приходило — моряки, солдаты, итальянцы, немцы, местные!
Когда они снова оказались на втором этаже, Грация не спешила открывать дверь, чтобы подняться на третий. Она повернулась к Ненэ и посмотрела ему в глаза:
— Хочешь?
Ненэ покраснел, ее предложение было так неожиданно.
— Да… Если только ты тоже хочешь.
Грация мягко взяла его за руку и повела за собой.
— Мы разве не пойдем в твою комнату?
— Нет, только не в мою. Там все будет не так…
Она открыла последнюю дверь в коридоре и сделала ему знак войти.
— Эта комната не используется. Ее держат на всякий случай.
С этими словами она раскрыла объятия и крепко-крепко прижалась к Ненэ. Потом прошептала:
— Можно поцеловать тебя в губы?
Зачем она просит разрешения?
— Да, конечно.
Никто никогда его так не целовал. Ловкий язычок Грации проник в его рот, трогал, пробовал, лизал, исследовал каждый закоулок. У Ненэ кружилась голова. Кровь собралась где-то внизу, закипела, забурлила, начала стучаться, ища выхода наружу. Ненэ била дрожь, и девушка это заметила.
— У тебя уже была женщина?
— Один раз.
— Ты очень взволнован?
— Очень.
— Я тоже, — произнесла Грация. — Как странно. Вот, послушай.
Она приложила руку Ненэ к своему сердцу, чтобы он почувствовал, как сильно оно бьется.
Ненэ не подозревал, что спал с женщиной в «Пансионе Евы» в первый и последний раз. По правде говоря, он был бы не прочь повторить, но сие не зависело от его воли.