— Я считаю, что революция обошлась слишком мягко со своими врагами, мягче, чем следовало!
Талаба Марзук подумал, что если он будет и дальше хранить молчание, то это может повредить ему. И он, выбрав момент, включился в разговор:
— Я потерпел значительный убыток, и я был бы лицемером, если бы сказал, что не страдаю, но я был бы также и эгоистом, если бы стал утверждать, что того, что сделано, не нужно было бы делать…
Когда под утро я добрался до своей комнаты, Талаба-бек вошел следом за мной и спросил, что я думаю по поводу его высказывания.
— Ты говорил прекрасно, — ответил я, вынимая искусственную челюсть.
— Думаешь, они мне поверили?
— Не сомневаюсь…
— Наверное, мне лучше подыскать другое местожительство…
— Глупости.
— Всякий раз, когда я слышу, как восхваляют революцию, принесшую мне гибель, у меня начинается обострение ревматизма!
— Ты должен научиться укрощать его.
— Как это делаешь ты?!
— Мы не похожи с тобой ни в чем, ты же знаешь, — смеясь, ответил я.
— Желаю тебе кошмарных сновидений, — сказал Талаба-бек, отправляясь к себе.
Марианна спиртного не пила, а из еды довольствовалась кусочками жареного мяса и стаканом теплого молока.
— Плохо, что концерт Умм Кальсум начинается так поздно, — заметила она.
Однако молодые люди не очень тяготились ожиданием. Они ели, пили и веселились.
— Я знаю о вас очень многое, — неожиданно сказал мне Мансур Бахи.
Меня охватило чувство детской радости, будто я на мгновение вернулся к дням своей юности.
— Я не раз просматривал старую прессу, когда готовил очередную радиопрограмму, — пояснил он, — У вас интересная биография. Вы ведь активно участвовали в политической жизни страны, состояли в партии аль-Умма, в партии «Ватан». А в революцию…
Я с жаром ухватился за предоставившийся случай пройтись по дорогам истории. Мы говорили с ним о незабываемых событиях, разобрали позиции различных партий, вспомнили партию «Вафд», противоречивость ее принципов, выяснили, почему я примкнул к партии «Истикляль», а позже поддержал революцию…
— Но почему вы так мало писали о коренных социальных проблемах?
Я рассмеялся.
— Я начал свой путь с «Аль-Азхара», поэтому нет ничего удивительного в том, что я действовал как маазун[9], который выступает в роли примирителя Востока с Западом!
— А не странно ли, что вы вели кампанию и против братьев мусульман и против коммунистов — ведь их учения противоположны.
— Было время сомнений. А затем пришла революция.
— Значит, ваши сомнения кончились?
Я ответил утвердительно. Но я знал, что мои сомнения, которые не могут разрешить ни партия, ни революция, остались со мной, и повторил про себя мольбу, о которой не ведает ни одна душа на свете.
Эти остроумные, состоятельные молодые люди доставляли немало хлопот Марианне. Да и у Зухры прибавилось работы, но она и виду не подавала. Что касается Талаба Марзука, то он заявил:
— Мне не нравится ни один из них.
— И Хусни Алям? — спросила Марианна.
— Сархан аль Бухейри — самый опасный из них, — продолжал Талаба. — Он пользуется революцией для своей выгоды. Заявляет, что он из семьи аль-Бухейри, о которой никто не слышал. В то время как каждый, кто родился в провинции аль-Бухейри, считается Бухейри, даже Зухра может называться Зухрой аль-Бухейри.
Мы с Марианной рассмеялись. Мимо нас, спеша куда-то по своим делам, прошла Зухра, очаровательная, как распустившийся цветок. На ней была голубая косынка и серый жакет, подаренный ей Марианной.
— Мансур Бахи, — вернулся я к разговору, — умный юноша. Ты не находишь? Мне думается, он из тех, кто делает все молча. Он из подлинного поколения революции…
Я вышел из ванной и увидел в коридоре Зухру и Сархана аль-Бухейри, они о чем-то шептались. Сархан стал говорить нарочито громко, как бы отвечая на вопрос девушки. Я прошел в свою комнату, сделав вид, что ничего не заметил. Однако мной овладело беспокойство. Как уберечь Зухру, когда вокруг нее столько молодых людей?
Когда Зухра принесла мне утренний кофе, я спросил ее:
— Где ты проводишь воскресные вечера?
— В кино, — весело ответила она.
— Одна?
— С мадам.
— Да сохранит тебя аллах, — удовлетворенно промолвил я.
— Ты беспокоишься обо мне, будто я маленькая девочка, — улыбаясь заметила она.
— Ты и есть девочка, Зухра.
— Вовсе нет. В трудный момент ты увидишь, что я могу вести себя как мужчина.
Приблизившись к ней, я сказал:
— Зухра, эти юноши не знают меры своим желаниям, что же касается серьезности их намерений, то…
Я щелкнул пальцами, но она перебила меня:
— Отец мне рассказывал обо всем…
— Я действительно люблю тебя и боюсь за тебя.
— Я понимаю. Нет на свете другого такого человека, как ты. Я тоже люблю тебя.
Никогда прежде я не слышал, чтобы эти слова произносили так чисто и нежно.
Мы были одни в холле. Марианна сидела на своем обычном месте под статуей девы Марии, глубоко задумавшись. Дождь, начавшись с обеда, лил не переставая. Вспышки молний перемежались раскатами грома. Тяжелые серые тучи заволокли небо.
— Господин Амер, — сказала Марианна, — я чувствую, что-то неладное.
Я с опаской взглянул на нее.
— Зухра! — с негодованием бросила она и, помолчав немного, добавила: — И Сархан аль-Бухейри!
У меня стеснило дыхание, но я простодушно спросил:
— Что ты имеешь в виду?
— Ты хорошо понимаешь, что я имею в виду.
— Но девушка…
— Мое сердце никогда не обманывает меня!
— Она добрая и честная девушка, дорогая моя Марианна.
— Какая бы она ни была, но я не люблю, когда за моей спиной ведут какую-то игру.
Зухра либо должна оставаться честной девушкой, либо должна действовать в твоих интересах. Я хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, старуха…
Мне приснилась демонстрация на площади Аль-Азхар, которую разгромили англичане. Я открыл глаза, а в ушах продолжали звучать голоса демонстрантов и выстрелы. Нет, это другие голоса — голоса постояльцев пансионата, звучащие за дверями моей комнаты. Встревоженный, я надел халат и вышел в коридор. Все жильцы уже собрались в холле, желая узнать, что произошло. Разъяренный Сархан аль-Бухейри завязывал галстук на белой сорочке, Зухра с пожелтевшим от гнева лицом, тяжело дыша, обдергивала складки своего платья, в то время как Хусни Алям в халате открывал дверь, уводя за собой какую-то женщину, которая кричала и ругалась и успела плюнуть в лицо Сархану аль-Бухейри, прежде чем за ней захлопнулась дверь.
— Это невозможно в приличном пансионате! — воскликнула мадам. — Нет! Нет! Нет!
Холл опустел, и мы остались втроем: я, Марианна и Талаба Марзук.
— Что случилось? — спросил я, окончательно проснувшись.
— Я видел не многим больше, чем ты, — ответил Талаба Марзук.
Мадам отправилась в комнату Сархана выяснить подробности.
— Наш друг аль-Бухейри, оказывается, Дон-Жуан, — заметил Талаба Марзук.
— Почему ты так думаешь?
— Ты разве не видел женщину? Она еще плюнула ему в лицо.
— Но кто эта странная женщина?
— Женщина — этого достаточно! — рассмеялся он и добавил: — Женщина, которая хочет вернуть своего мужчину!
Вошла все еще возбужденная Зухра и, не ожидая вопросов, принялась рассказывать:
— Я открыла дверь господину Сархану и вдруг вслед за ним вошла она. Он и не знал. И началась ссора, настоящее сражение…
Вернулась Марианна и сообщила:
— Девушка — его невеста или что-то в этом роде. Я не поняла.
Все разъяснилось, как я и предполагал. Однако Талаба Марзук ехидно спросил:
— А какое отношение к этому имеет Зухра?
— Я хотела помирить их, а она накинулась на меня!
— А ты настоящий боксер, Зухра! — заметил Талаба Марзук.
— Давайте, пожалуйста, переменим тему, — попросил я.
Я сидел в кресле, укутавшись в халат и придвинув к себе лампу, и читал Коран, когда раздался легкий стук в дверь.
— Войдите, — сказал я.
Вошла Марианна и уселась передо мной на скамейку. За окном бушевала непогода, и в комнате царил полумрак, так что трудно было определить, который час.
— Я хочу сообщить тебе удивительную новость, — сказала Марианна, едва сдерживая смех.
Я положил Коран на тумбочку и пробормотал:
— Ну говори скорей, дорогая…
— Зухра решила учиться…
Я смотрел на нее, ничего не понимая.
— Она в самом деле решила учиться. Она сказала мне, что будет каждый день уходить на один час на занятия…
— Это действительно удивительная новость.
— В нашем доме на пятом этаже живет учительница, и Зухра договорилась с ней об уроках.
— Да, удивительное решение!
— Что касается меня, то я ничего не имею против. Жалко только ее денег — ведь ей придется платить учительнице.
— Это благородно с твоей стороны, Марианна, но я очень удивлен!
Когда Зухра принесла мне послеобеденный кофе, я сказал:
— Хитрушка, ты что же это скрываешь от меня свои новости?
— Я ничего не скрываю от тебя, — застенчиво улыбнулась она.
— Ты ведь решила учиться? Скажи мне, как это пришло тебе в голову?
— Все девушки учатся. Таких сейчас много.
— Но ведь прежде ты не думала об этом. — Я весело засмеялся. — Ты говорила себе, что красивее их, хотя и не так образованна… не так ли?
Во взгляде ее светилась радость.
— Но ведь это еще не все… — продолжал я, выдержав паузу.
— Что же еще?
— Еще есть наш друг Сархан аль-Бухейри…
Ее лицо залилось румянцем.
— Что касается твоего решения учиться, то это прекрасная мысль, — сказал я одобрительно, — а вот Сархан…
— Что же он?