Яна ДубинянскаяПАНСИОНАТ
Пролог
Подъезжает автобус.
К запертым воротам. Перекошенным, ржавым, одна створка висит наискось, на другой — поверх половинки названия тонкой вязью — намотана кольцами колючая проволока, так что не разобрать, а посередине торчит огромный замок. Рядом будка, запертая, глухая. Водитель, спрыгнув на землю, уверенно идет туда.
Из автобуса выбирается беременная женщина. Подходит к решетке, берется за прохладные прутья обеими руками, прислоняется лбом. Дышит.
Следом соскакивает с подножки молодой парень, потом еще двое. Закуривают. За ними вываливается компания постарше, странная, средневеково-ряженая, их человек пять, они закуривают тоже. Постепенно из автобуса тонкой струйкой выбираются почти все пассажиры. Сигаретный дым поднимается локальным облаком, женщина у решетки морщится, отходит подальше. У ее ног сквозь чугунные прутья пробиваются, как стрелы, кожистые листья какого-то южного растения.
Маленькая японка прицеливается в ворота объективом: фотографирует. Маленький японец кладет ей руку на плечо. Две красивые девушки в мини осматриваются по сторонам. Двое веснушчатых детей, мальчик и девочка, с визгом гоняются друг за другом, веснушчатый отец прикрикивает на них, они не обращают внимания, но молчание уже нарушено. Все начинают говорить. Ровным неразборчивым гулом. Кажется, никто никого не слушает и не слышит. Бледная черноглазая девочка смотрит из окна.
Возвращается водитель и жестами подгоняет людей вернуться в автобус. Курящие пассажиры поспешно затягиваются напоследок, бросают длинные окурки на асфальт. Хрупкая старушка, едва появившаяся в проеме, возвращается в салон и выглядывает из-за занавески. Возникший из мертвой будки человек в униформе отпирает замок на воротах. Мать и отец загоняют в автобус детей. Немолодой импозантный мужчина помогает взойти на ступеньки беременной, она садится последней.
Они готовы ехать дальше. Их двадцать восемь, включительно с детьми, не считая водителя, который вообще не при чем — доставит и уедет.
Автобус въезжает внутрь, удачно вписавшись между кривыми полуоткрытыми створками, название пансионата так никто и не успевает прочесть. Едут вниз по серпантину, усыпанному сухими листьями с ярко-желтых и бордовых кустарников, растущих между вечнозелеными деревьями с мощными, уходящими в небо кронами. В стороны виляют боковые аллеи, некоторые завалены буреломом, по краям громоздятся груды стройматериалов, кое-где тонут в палой листве опрокинутые скульптуры. На одном из витков в проеме между деревьями мимолетно мелькает море спокойного серо-свинцового цвета.
Подъезжают прямо ко входу в корпус. Здесь водитель окончательно высаживает всех, открывает багажник, помогает пассажирам разобрать сумки и кофры, у кого они есть. Он торопится, прикрикивает негромким матом. Ему хотелось бы уехать поскорее отсюда.
Люди постепенно, словно вода в воронке, всасываются внутрь. Вытягиваются вереницей к стойке, за которой восседает квадратная женщина, распахнувшая перед собой гигантского формата тетрадь в клеточку. В тетради — записи от руки очень неразборчивым почерком. За спиной — фанерная доска, прошитая, как шрапнелью, круглыми отверстиями, из которых торчат массивные деревянные груши с маленькими ключами.
— В порядке очереди, — сварливо говорит женщина. — Вас много, а я одна.
Они подходят в порядке очереди, расписываются, получают ключи. Некоторые что-то спрашивают, но неуверенно и скудно. И все равно не получают ответа.
Через сорок минут вестибюль пуст; все разошлись по номерам. Вахтерша захлопывает свой гроссбух и встает. Она здесь тоже особенно не при чем, но у нее все учтено и записано.
Это удобно.
— Две комнаты, видишь? А ты говорил.
— Вот и хорошо. Здесь мы, в маленькой дети.
— На одном диване? Как ты себе это представляешь? Тут, смотри, две кровати, расставим к стенкам. А на диване — мы с тобой.
— А телевизор?
— Боже мой, какой теперь телевизор?!..
— Действительно… все время забываю.
— Мам, а там балкон!
— А с него море видно! И качельку!!!
— На балконе осторожнее, не кувыркнитесь.
— Мам, а можно мы пойдем покатаемся?
— На той качели, которая внизу? Мы пошли, да, пап?
— Стойте!!!
— Да не ори ты так на них. Подождите, сейчас вместе пойдем. Пока мама разберет сумки. Ага?
— Только осторожнее. Смотри за ними. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.
— Ну что, пацаны, кто на раскладушке?
— Гробовое молчание.
— Дураков нет, бросаем монетку. У меня где-то была… сейчас.
— А вообще ничего. Клевое довольно место. Я думал, будет хуже.
— А видали, какие девочки в сорок третьем?
— И номер уже запомнил? Ну ты и шустр, однако.
— А ты думал? На девчонок лично я монетку не бросаю, это противоречит моим религиозным убеждениям. Кто первый встал, того и тапки.
— А правда, пацаны, их же только две.
— Ничего, в тридцать втором еще две старушки, как раз для тебя.
— Идиоты… Как вы вообще можете прикалываться… сейчас?!
— А что ты предлагаешь?
— Я ничего. Где там твоя монетка? Давай, я орел.
— Держи, орел!
— А на балконе — Рыська!
— Я? Может, пускай Тим на балконе, менестрели всегда встречают рассветы… А мне положение не позволяет.
— Какое положение, Рысь? Интересное?
— Благородное! И на балконе холодно уже.
— Ну подожди, давай еще раз. В одной комнате Контесса с Псом, правильно?
— Ну, это да. А в другой мы с тобой, Белора. И Тим на раскладушке, а что не так?
— Все так, Рыська, счастье ты мое. Белора, ну ты меня поняла? Все так, все довольны.
— Мяв! Ну, как знаешь.
— Мур-мур. Мы с тобой чего-нибудь придумаем, ага?
— Надо было сразу брать на двоих стандарт.
— Ну, не дуйся. Я новую балладу сочинил. Для тебя, между прочим. Белора, Белора моя…
— Эй, вы там разобрались уже, кто где? А то мы с Псом хотим пойти обозреть окрестности.
— Сейчас, Конти! Не без нас. Рыська, ты плачешь, что ли? Нервы? Перестань. Все уже хорошо. Гораздо лучше, чем могло бы быть, правда.
— Какая красота, нет, ты только посмотри…
— Видишь, а ты хотела так и остаться в тридцать втором, без балкона.
— Ну, ты же знаешь, я никогда не умела ругаться, выяснять отношения… Это ты у нас всю жизнь боец. Всегда добивалась своего, еще в школе, я помню.
— Теперь уж точно нет никакого смысла вспоминать. Работай над собой, дорогая, это имеет смысл даже в нашем возрасте. Как там Зисси?
— Кажется, спит… Ой, а ты видела объявление над стойкой?
— Их там штук двадцать.
— Ну, то… С домашними животными тут нельзя.
— И что ты предлагаешь? Выкинуть Зисси на улицу?
— Нет, что ты! Как ты могла о таком…
— Вот и молчи. Будет жить с нами, а как еще? Никому не показывать, выгуливать только в темноте… а вообще…
— Что?
— Подумай сама. Учись думать сама, это полезно, я всегда тебе говорила. Она же теперь — как мы. С теми же правами и ровно теми же перспективами… на жизнь.
— Вы курите?
— Бросил. Начались проблемы с голосом, это профессиональное.
— А я вот не бросил, увы, не с моей профессией… Зря мы с вами все-таки уступили старушкам номер с балконом.
— Ничего, курите в форточку.
— Спасибо. Как вы думаете, это надолго?
— В каком смысле?
— В глобальном. Ну, и ближайшую конкретику тоже хотелось бы хоть как-то себе представлять… в общих чертах.
— Боюсь, это невозможно.
— Ну что ж. Надеюсь, мы с вами поладим. Я умею ладить с людьми, всю жизнь по командировкам… тут еще весьма неплохие условия.
— Да-да, согласен. Я тоже всю жизнь по гастролям, в таких дырах приходилось иногда останавливаться.
— Вот-вот! Кстати, может, закурите, а? Подумайте, зачем он вам теперь, этот ваш голос?
— Давай, раскладывай свои вещички. Вот эта тумбочка будет твоя, для фломастеров, книжек… Что ты там делаешь?
— Смотрю на море.
— Отсюда же не видно.
— Вот.
— Где? Нет, маленькая, это не море. Это деревья шевелятся на ветру. Разложи все свое, и пойдем смотреть на настоящее море, оно с той стороны.
— Ты все придумал.
— Что?
— Все вообще. И мне не нравится.
— Мне самому не нравится… Но это не я придумал, правда. Я не знаю, кто. Ладно, если не хочешь, можешь рюкзак потом разобрать… Идем погуляем, да? Малыш?… Ты слышишь меня вообще?…
— Кровати сейчас сдвинем, ага?
— А японцы взяли люкс.
— Так они же японцы.
— Какая разница? Они тоже молодожены, между прочим. Только понимают, что уже нет смысла.
— В чем?
— Ни в чем! Но могли бы хоть провести медовый месяц, как люди.
— А дальше?
— Какое дальше? Ты издеваешься?! Какое дальше, блин?!!
— Прекрати реветь! Достала уже.
— Быстро я тебя достала!
— Не ори! Люди за стенкой!!!
— Кто из нас орет?!!
— Дверь бы хоть закрыла на балкон!.. и занавески… ч-черт, кажется, бровь рассек…
— Где?!
— Ничего, фигня… Ну не плачь, ну что ты вечно… иди сюда…
— Черненький ничего так.
— Тот ушастый, что ли?
— Да не ушастый, а высокий! Баскетболист, наверное. Чур он мой, договорились?
— Забирай хоть всех троих, мне-то что? Ты же знаешь, я вообще… не по этим делам.
— Ну и дура. В смысле, не хочешь понимать очевидных вещей. Никакие другие дела уже не имеют значения. Совсем.
— Прям так уж и совсем. Я на этажерку учебники кладу, ага?
— Нафига они тебе? Учить наизусть?
— А хотя бы и так. Никто не знает, что нам тут теперь по