К девочке, находящейся в услужении или даже в учении (а особенно в услужении), пока ей идет год одиннадцатый, двенадцатый, “посылают деревенского гостинца”, а у ней осведомляются: “нет ли у тебя кофию и сахару”. Хозяева или лавочник, у которого забирают для дома, дарит девочке фунт кофе, и она его посылает с детской радостью. Это – начало. Дома “кофий” пьют и шутят: “пропили Саньку”. Но чуть девочка подрастает (лет с 14-ти) – ей начинают уже кроме кофе напоминать, что “дома трудно” и что “нельзя ли тебе самой достать где-нибудь хоть на пашпорт” (“кофий” пойдет уже на всю жизнь).
Обратим внимание: для самого Лескова кофе – кофе, слово кофий служит для передачи вульгарной деревенской речи, да еще и в отвратительном контексте вовлечения девочек в проституцию. Мы привычно воспринимаем Лескова как автора орнаментальной, сказовой, балагурской прозы, густо пересыпанной “народным” языком, однако Лесков был мастером стилистического чутья и умел, когда это нужно, дистанцироваться от своих персонажей. Его родным языком был все-таки литературный русский.
Итак, вариант кофе был основным с самого начала, а кофей и особенно кофий перестали быть литературной нормой еще к концу позапрошлого века и воспринимались как вульгарные. (Кажется, один из немногих авторов второй половины XIX в., употреблявший форму кофей без иронии, – Лев Толстой в “Анне Карениной”.) Так что теория, будто мужским родом нынешнее слово кофе обязано форме кофий, не подтверждается.
Более того, похоже, что впервые слово кофе было употреблено в русском языке именно в среднем роде. Около 1895 г. антиквар Ф. Л. Герман опубликовал любопытный документ – список рекомендаций английского врача Самюэля Коллинза царю Алексею Михайловичу от 20 января 1665 г. Широкую известность получил следующий пассаж из него, с многочисленными сокращениями и вариациями разлетевшийся по научно-популярной литературе:
Изряднее ко отонченiю приспособляетъ вареное кафе, персянемъ и туркомъ знаемое и обычайное послѣ обѣдѣ, вареное чаге листу ханского [так в тексте; у последующих авторов исправлено на “хинского”. – М. Е.] но свѣжа изрядное есть лекарство против надменiй, насмарков и главоболѣнiй[76].
К сожалению, следы этого уникального документа с тех пор затерялись. Он ни разу не переиздавался и отсутствует в Национальном корпусе русского языка. Если это не мистификация, то перед нами самый ранний пример употребления слова кофе в русском языке, пусть и в несколько непривычной форме – кафе (хотя общепит вовсе не подразумевается), причем в явном среднем роде.
Почему общественное мнение так настаивает на мужском роде слова кофе – загадка, учитывая, что большинство несклоняемых заимствований на -о и -е благополучно приняло средний род: суфле, пальто, метро и пр. Более того, у кофе имеется двойник – какао. Возможно, в школе вы обратили внимание на то, что у Тургенева в романе “Отцы и дети” Павел Петрович Кирсанов говорит “мой какао”. Но уже для наших бабушек какао было среднего рода, и никому не приходит в голову упрекнуть человека, говорящего “мое какао”, в безграмотности.
Возможно, дело в ореоле социального престижа и элитарности, которым обладает в России кофе. Принадлежность к элите должна маркироваться особым языком, которым не владеет “плебс”, – в частности, “правильным” произношением иностранных слов, обозначающих предметы статусного быта (в том числе кофе). Замечу, что далеко не во всех культурах кофе воспринимается как изысканный напиток. У немцев, например, социальным престижем еще недавно наделялся чай, а кофе считался напитком деревенщин[77]. Впрочем, что собой представлял “кофе”, который пили немецкие крестьяне, можно узнать из переведенного в советское время романа Э. Штритматтера “Лавка”: использовался для этих целей обжаренный ячмень, к которому более зажиточные могли добавлять немного настоящего кофе.
Подтверждением тому, что мужской род слова кофе связан с идеей социального престижа, служат многочисленные современные шутки на тему того, что род зависит от качества – плохой кофе в среднем роде называть можно. Правда, здесь также вступает в игру имплицитно подразумеваемое слово говно с его средним родом.
Баталии вокруг слова кофе – курьез гендерной чувствительности, который практически не имеет аналогов. В большинстве случаев языку все равно, какого рода заимствованные названия неодушевленных предметов, лишь бы носителям языка было удобно ими пользоваться. Мы, например, употребляем слово клипер в мужском роде, поскольку оно оканчивается на твердый согласный, хотя в английском языке, откуда оно заимствовано, любой корабль женского рода. Примеры из французского, такие как пальто, табло уже приводились выше. Напротив, достаточно обширный класс французских заимствований типа суп, салат, пляж обрел в русском языке мужской род, хотя французские слова soupe, salade, plage женского рода. Это отразилось в болгарском, где соответствующие французские заимствования выглядят как супа, салата, пляжа. Почему-то для болгар женский род этих слов оказался настолько важным, что они даже нарастили окончание -а, тогда как русский язык смены рода не заметил.
С другой стороны, французские слова на -ette обычно сохраняют в русском языке женский род, наращивая окончание -а (котлета), а чаще всего и суффикс -к-: кокетка, каскетка, кушетка. Хотя конечное -е в соответствующих французских словах тоже не произносится.
Почему так происходит и чем это обусловлено? На этот вопрос крайне сложно ответить. Дело в том, что идея рода в русском языке довольно запутанна. С одной стороны, у нас есть род как грамматическая характеристика – существительные 2-го склонения (или, как его называют лингвисты, о-склонения), оканчивающиеся на согласный, всегда относятся к мужскому роду, даже неодушевленные предметы, не имеющие половых признаков. Это означает не более чем способ склонения: зная, например, что стол мужского рода, мы выводим родительный падеж: в единственном числе – стола, во множественном – столов. Но в русском языке есть и другой род – семантический. Например, слова 1-го склонения дедушка и воевода грамматически ничем не отличаются от слов бабушка и балерина. Они так же склоняются и так же образуют множественное число. Они причисляются к мужскому роду и согласуются с прилагательными мужского рода (старенький дедушка) только потому, что обозначают лиц мужского пола.
Некоторые слова 1-го склонения обозначают любого человека независимо от пола, и такие принято относить к общему роду: сирота, задира, растяпа, бедняжка. Не премину отметить необычное поведение слова умница: у него есть как бы мужское соответствие умник, но эти слова не образуют гендерную пару! Умница – не феминитив от умника! Слово умница относится к человеку любого пола, когда мы хотим его похвалить, а вот слово умник – пейоративное, выражающее сарказм: “Ну ты умник!”. Название передачи “Умники и умницы”, притворявшееся, будто различие между этими словами чисто родовое, так и осталось единичным казусом.
Это длинное отступление понадобилось для того, чтобы показать, что в русском языке с категорией рода дело обстоит несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд. Употребляя исконные слова, мы используем категорию рода интуитивно, ориентируясь то на грамматику, то на семантику, или же на то и другое вместе, в зависимости от ситуации. Однако заимствования часто не совпадают с нашими интуитивными представлениями и ввергают нас в ступор.
Самый простой случай – несклоняемые существительные, обозначающие категории людей: атташе, протеже, инженю. Их род по определению может быть только семантическим: атташе и протеже будут общего рода, в зависимости от того, какого пола конкретный человек (хотя атташе еще недавно мыслился преимущественно в мужском роде, но это тоже вопрос семантики), а инженю – женского, поскольку обозначает женское ролевое амплуа. Так-так, минуточку… амплуа – среднего рода. Как пальто и бюро, несмотря на букву -а в конце. Почему? А потому что означает не самого человека, а некоторую функцию.
Несклоняемые заимствования, обозначающие неодушевленные предметы, как уже говорилось, имеют стойкую тенденцию переходить в русском языке в средний род – даже если они не оканчиваются на -е или -о, как русские слова среднего рода. Например:
шоссе, кашне, пенсне, турне, драже, фойе, карате, макраме, желе, реле, фуэте, канапе, кафе, шале, бланманже, суфле, купе, пюре, ателье, портмоне, досье, кабаре, каре (а также слова, в русской транслитерации кончающиеся на э: алоэ, каноэ);
какао, метро, пальто, бюро, кимоно, кино, бистро, табло, ризотто, трюмо, эскимо, танго, депо, авокадо, радио, манто, плато, пианино, фортепьяно, кашпо, казино, лото, домино, лассо, трико, видео, контральто;
– но также:
виски, мартини[78], харакири, регби, сари, жюри, такси, ралли, алиби, ассорти, пари; хокку, рагу, азу, шоу, барбекю, интервью, меню, рандеву.
Что еще “хуже”, даже слова с исходом на -а оказываются несклоняемыми и принимают средний род, если потенциальный косвенный падеж противоречит нормам благозвучия русского языка. Это случается: 1) с односложными словами типа бра, па; 2) со словами, в которых перед конечным -а отсутствует йотация – уже названное