казаться и представляться как альтернативы выглядеть провалились, так как эти глаголы несут смысловой оттенок значения “субъективной иллюзии” – не зря до сих пор говорят: “Когда кажется, креститься надо!” А глагол выглядеть передает именно объективное впечатление.
Любопытно, что на раннем этапе употребления составного сказуемого со словом выглядеть были случаи, когда его старое значение (как простого глагольного сказуемого в значении “высмотреть”) сталкивалось с новым в пределах одного текста:
…парнюха-то и выгляди у одного из них невзначай книжку с деньгами… (старое)
ишь они какими недобрыми людьми выглядят… (новое)
Но со второй половины XIX в. значение, которое пуристы считали “правильным”, сохраняется только в редких случаях сознательного использования архаизмов (например, в историческом романе А. К. Толстого “Князь Серебряный”). Калька с немецкого одержала решительную победу. И хотя отдельные попытки бороться с нею встречались еще в начале 1960-х (да-да!) годов[164], в настоящее время она воспринимается как исконно русская синтаксическая конструкция и используется чрезвычайно активно. Немного математики: корпус текстов в НКРЯ за 1800–1900 гг. насчитывает на данный момент 55 609 242 слова, на которые приходится 258 случаев употребления глагольной связки выглядеть. Корпус текстов за 2000–2019 гг. составляет 73 271 093 слова. За последние 20 лет – в 1,3 раза больше, чем за весь XIX в. Не приходится удивляться, что с распространением грамотности и электронного тиражирования текстов люди стали больше писать и публиковать. Вот только случаев употребления конструкций с выглядеть стало не в 1,3 раза больше, а… более чем в 45 раз: их насчитывается 11 721. Здесь можно было бы порассуждать о том, почему эти конструкции приобрели такую бешеную популярность в XXI столетии и не связано ли это с идейной атмосферой постмодернизма, но это, пожалуй, уведет нас слишком далеко от темы заимствований.
Привычным стал и оборот делать карьеру, галлицизм, который так возмущал Н. А. Полевого в 1830 г. Он тоже никого не удивляет в наши дни. Мораль сей басни такова: синтаксические кальки ведут себя не совсем так, как “типичные” заимствования. Они распознаются как чужеродные языковые явления только до тех пор, пока носят случайный характер или еще слишком новы. Как только они “обкатываются” регулярным употреблением, они перестают восприниматься носителями языка как заимствования. Не зря “синтаксическими кальками” часто принято называть случайные ошибки переводчиков, а заимствованные из других языков регулярные синтаксические конструкции далеко не всегда удостаиваются даже упоминания в работах о заимствованиях и кальках.
Кроме того, синтаксические кальки часто путают с другим типом калек – фразеологическим. О них пойдет речь дальше.
13. Волк в овечьей шкуре на ярмарке тщеславия
Как мы привыкли считать со школы, к фразеологии относятся устойчивые сочетания слов, которые образуют неразложимые единицы. Однако что такое неразложимость? Более-менее очевидно, что неразложимы такие сочетания, как бить баклуши, сесть в калошу, с бухты-барахты, отставной козы барабанщик. Они не делятся на отдельные словарные единицы: современному носителю русского языка, как правило, непонятно, что такое баклуши, но во всяком случае, понятно, что в выражении сесть в калошу речь не идет о резиновой обуви. В фольклористике такие сочетания называются поговорками.
Есть иные случаи, когда сочетание разложимо в буквальном смысле слова и неразложимо в переносном: например, раскрыть карты или плыть по течению. Можно в буквальном смысле раскрывать карты во время карточной игры и плыть по течению на байдарке, но те же выражения имеют и переносный смысл. По классификации, введенной В. В. Виноградовым в середине прошлого столетия[165], комбинации типа сесть в калошу называются фразеологическими сращениями, а комбинации типа раскрыть карты – фразеологическими единствами. Виноградов ввел и третью категорию фразеологизмов – фразеологические сочетания, куда он отнес любые комбинации, где хотя бы один элемент имеет ограниченную сочетаемость: например, потупить глаза/взгляд (слово потупить не сочетается со словами рука или нога, тогда как синонимичное опустить – сочетается). Эта классификация вошла в традиционные учебники[166].
Некоторая проблема заключается в том, что сочетаемость большинства слов так или иначе ограничена – грамматикой, стилистикой и даже самой реальностью. Мы можем сказать деревянный стул/ящик/дом или коровье/козье/кокосовое молоко, но не можем сказать – если только не сочиняем футуристическую поэму, – деревянный камень или электронное молоко. Апельсин бывает круглым, спелым, оранжевым или зеленым, но не синим или квадратным, если только до этого не дойдут успехи генной инженерии. Можно мчаться на велосипеде и мчаться по лестнице, но хотя можно бежать по лестнице, нельзя бежать на велосипеде. Бывает прелестная малышка, но не бывает прелестной малявки. А ведь Виноградов предлагал считать фразеологическими и такие сочетания, как злость берет, зависть берет, тоска берет и т. д. на том основании, что к положительным эмоциям глагол брать не применяется. Хотя, если вдуматься, названий эмоций, которые сочетаются в качестве подлежащего с глаголом брать, едва ли не больше, чем, например, любых существительных, которые могут служить дополнением к глаголам молотить или редактировать.
Все усложняется еще больше, когда речь заходит о заимствованных комбинациях слов. Например, русское выражение делать карьеру, хотя в него можно вклинить прилагательное (блестящую или успешную), по критериям Виноградова – фразеологическое сочетание. Однако во французском, откуда взято выражение faire (une) carrière, глагол faire свободно сочетается со множеством других абстрактных существительных: faire la guerre “воевать” (букв. “делать войну”), faire des excuses “приносить извинения” (букв. “делать извинения”), faire du bruit “шуметь” (букв. “делать шум”), faire la prière “молиться” (букв. “делать молитву”, ср. церковнославянское молитву творити) и т. д. Это употребление глагола faire настолько распространено, что его нельзя считать фразеологически связанным. Стало быть, в исходном языке оборот может быть не фразеологизирован, а в принимающем он фразеологизируется.
Наконец, в разных научных традициях языкознания терминология существенно расходится. Русские лингвисты, в частности И. А. Мельчук, обращаясь к англоязычной аудитории, используют заимствованный из немецкой традиции термин phraseme, под которым они понимают фразеологизм в виноградовском широком значении. Но для английских и американских лингвистов это экзотика[167]. Более общепринято в англофонной науке понятие идиомы (idiom), которое соответствует первым двум типам фразеологизма по Виноградову – фразеологическому единству и фразеологическому сращению. Зато англоязычные лингвисты выделяют другие языковые единицы – коллокации (collocation) и клише (cliché). Коллокация – это частое соседство определенных слов в речи, например крепкий чай (strong tea), а клише – фактически любой стереотипный элемент не только речи, но также литературы, искусства и т. д. Например, dark shape “темный силуэт” в англоязычной фантастике или выражение что-то кольнуло в творчестве советских писателей.
Потому, чтобы избежать лишних сложностей, договоримся считать фразеологическими кальками только очевидные случаи, когда идиома (в английском понимании) одного языка становится идиомой же в другом языке, и при этом она более или менее дословно переводится. Нельзя, например, считать фразеологической калькой выражение а ля гер ком а ля гер (франц. à la guerre comme à la guerre), это с точки зрения русского языка прямое заимствование, только не отдельного слова, а более крупной единицы. Но та же поговорка приводится по-русски и в форме на войне как на войне, и это уже фразеологическая калька. Разумеется, к области фразеологии также традиционно относятся пословицы – более развернутые высказывания, которые обычно имеют вид целого предложения.
Кроме того, мы не будем рассматривать многочисленные “бродячие” пословицы и идиомы, которые настолько похожи во многих родственных и неродственных языках, что установить, кто у кого их заимствовал, крайне трудно, – например, такие как брать быка за рога или птичье молоко[168]. Нас будут интересовать только такие примеры, где источник заимствования надежно устанавливается.
Даже при таких ограничениях на поверку оказывается, что фразеологических калек в языках – огромное количество.
1. Библеизмы
Первое место здесь принадлежит, конечно же, цитатам из Библии. Как ни упорствовали церковные иерархи, пытаясь объявить древние языки – иврит, латынь и греческий – сакральными, единственно возможными языками Библии, потребность в чтении на родном языке оказалась сильнее. Библию переводили на сотни языков – задолго до того, как в середине 1960-х гг. на Втором Ватиканском соборе католики окончательно упразднили обязательность богослужений на латыни. Парадоксальным образом современная РПЦ настаивает на сохранении церковнославянского в качестве особого сакрального языка богослужений, хотя более тысячи лет назад Кирилл и Мефодий, создавая славянские переводы Библии, боролись именно против представлений об особых сакральных языках и хотели, чтобы богослужение было понятно прихожанам. Просто за много веков кирилло-мефодиевские переводы перестали быть понятными восточнославянскому слуху. Так называемый Синодальный перевод на современный русский, по которому сейчас в основном и читают Библию миряне, вышел в 1876 г. и в офици