В первом случае придется поваляться в лазарете, выслушивая унылые истории местных коновалов. Во втором…
Я не хочу думать, что будет во втором случае. Предпочитаю считать, что такого вариант не будет вовсе.
17е число, Овсяной Помёт. Вечер
Я еду домой. Да, дорогой мой читатель, именно так я и написал – я еду домой. Не в казармы, не в лазарет, и даже не в кельи монастыря святого Ульриха, духовного покровителя королевской пехоты, а именно что домой, в поместье Ормандо. И видят боги, я в смешанных чувствах.
Некоторое время назад я озвучил вам дилемму со здоровьем, которую не без причины считал судьбоносной. Только вышло совсем иначе. Сейчас расскажу подробнее.
Я выпал из лодки. Это не образное выражение – я действительно выпал из чертовой лодки, что перевозила нас с корабля на пирс Логбери. Когда причалили, привычно попытался переступить на берег, но простреленная нога подвела, и я завалился на бок, словно пьяный хряк. Чудом в воду не ушел. И не смеялся вроде никто, да только мне самому неловко от такой несуразности сделалось, зло разобрало. Поднялся, ругаюсь в голос. Друзья на помощь бросились, а я на них рычать начал. Не привык я ни быть слабым, ни слабость свою показывать.
А потом вызывает меня к себе Мертвец. Долго на меня смотрит, на костыль этот уродский, на повязку на глазу. И говорит: «Спекся, или еще послужишь?». Я отвечаю, что даже в таком виде уделаю любого сомневающегося, а с одним глазом даже целиться сподручнее. Капитан кадыком своим пробитым подергал, плечом сухим повел. Говорит: «В таком случае, нельзя тебе, Дикий, к хирургам нашим. И к лекарям штабным тоже. И даже к костоправам монастырским лучше не ходи. Потому как не выглядят твои раны перспективными, уж извини. Еще глаз, куда ни шло, но вот рука, нога… Сам знаешь, у нас таких держать не будут. В лучшем случае к каким-нибудь работам определят. В худшем – укажут на дверь». Я сказал, что на мне всё заживает, как на дворовой собаке, что я уже через пару недель в броне бегать буду. Мертвец головой качает, говорит: «Себе не ври. Тут и года может не хватить». Я опять начал возражать, но капитан поднял руку, призывая выслушать.
– Дикий, я человек прямой, вокруг ходить не люблю. То, что «пепельные» нас живыми отпустили, больше жест унижения, чем доброй воли. Грядет большая война, и солдаты нужны уже вчера. А у тебя раны серьезные, а то и вовсе необратимые.
Я вновь хотел возразить, но Мертвец продолжил, повысив голос:
– Не будь за тобой столько заслуг, этого разговора и вовсе не было бы. Но за твою безупречную службу хочу я тебе помочь.
– Как? – не удержался я.
– Ты поедешь домой, к семье. Родные стены помогают от любой хвори, это тебе каждый лекарь скажет.
– Кто же меня отпустит? – удивился я.
– Кто надо, тот и отпустит. По бумагам ты убудешь с личным секретным заданием в провинцию Асаньер, где пробудешь семь месяцев. Правда, за это время, уж извини, довольствие тебе платить не будут. Но и из списка отряда никто не уберет. Мысль ясна?
Мысль была ясна, но очень удивительна!
– Что за провинция такая? Почему именно туда?
– Это родная провинция наших магнусов, – ответил Мертвец. – Подорожную с печатью тебе выдадут.
Тут я смекнул, что капитан недоговаривает. Это какие же у него отношения с Фиалкой, что она готова поддержать такую игру? Да еще и ради кого – ради обычного солдата? Ясно же, что эту идею с секретным заданием ей Мертвец подкинул, но какого ляда благородная дама участвует в подобной авантюре? Неужели лишь из-за того, что ее попросил капитан?
Или же это вовсе ее инициатива? Правда, мои вопросы эта версия также не снимала.
– Что, если я не поправлюсь за это время? – спросил я угрюмо. – Что, если и родные стены не помогут?
– Я знаю, что ты поступишь, как должен, – ответил Мертвец. – Примешь верное решение и сообщишь мне о нем.
Скажите, как я мог не согласиться на такое предложение?
И вот теперь почтовая двуколка везет меня домой в Маэвенто. Я смотрю на проплывающие мимо подсолнухи и думаю о предстоящем разговоре с отцом. После моего бегства все письма писала исключительно матушка, отец демонстративно молчал. Зная его характер, я не давил, лишь передавал приветы, да справлялся о здоровье.
Но теперь придется объясняться, подбирая правильные слова. Батюшка хоть и упрямый, к аргументам прислушается. А вот матушку придется успокаивать долго, ее мои увечья явно расстроят.
Время от времени прислушиваюсь к себе, к своему состоянию. Не стану кривить душой, бывало и лучше. От долгой езды растряслись раны, начала ныть нога, голову будто тисками сжали. Пытаюсь разрабатывать левую руку, но она почти не слушается, тяжелее кинжала ничего поднять не могу.
Дотерплю до ближайшей таверны, сделаю привал. Иначе, чую, довезут меня по частям.
9е число, день Святого Максимилиана Шебутного. Поздний вечер
Ох, дорогой читатель, я наконец добрался до дневника, и готов поведать о событиях последних дней.
Вот уже неделю, как я харчуюсь под родной крышей. Доехал с горем пополам, да еще и дольше, чем хотел. Не успел появиться в городе, как весть о моем прибытии долетела до родных, и когда ступил на порог, меня уже встречали. Мать сразу в слезы, отец лишь головой покачал многозначительно. А я чего? Рожа в бинтах, рука на перевязи, сам худой, хромой, только что по-прежнему задорный. Им гостинцы вручил, что по дороге успел купить, а потом уж сразу увели умываться, да за стол.
Вновь заметил, как они постарели. Пока дома сидишь, оно, вроде, и не так заметно, а вот спустя время разлуки, так очень в глаза бросается. Но в остальном всё по-прежнему – матушка заботливая и улыбчивая, батюшка важный и представительный. Они сразу вызвали хирурга, костоправа, кровопускателя, продавца пиявок и бабку-шепталку.
Попытался поговорить с отцом о моем бегстве из университета, уж больно заедал меня этот момент. Выждал, когда он в кабинет поднимется, зашел следом. Батя молча выслушал мою речь, потом сказал, что право настоящего мужчины совершать ошибки, но обязанность – признавать их. И понадеялся, что впредь я буду более вдумчив в своих поступках, особенно в вопросах благополучия семьи.
А потом в нашем доме появилось новое лицо. Я поначалу не придал тому особенного значения, но этот гость, а точнее гостья, внезапно стала для меня важнее, чем я того желал.
В один из дней матушка велела мне выйти к обеду в нарядном. Просьба неожиданная, но я перечить не стал. Напялил непривычные шелка и бархат, лохмы зачесал. На выбитый глаз повязку надел из черной ткани. В зеркало посмотрел – ну точно прадед-пират, только что разграбивший вещевой обоз. Еще и рожа худая, небритая. Но героическая, хоть сейчас на батальные фрески.
Спустился в гостиную, а там уже сидят, смотрят, изучают. Ладно еще матушка с батей, так двое незнакомых – мужик седой, да девица в розовом. Мужик смотрит прямо, не боится, а девица вдруг зарделась, глаза спрятала.
– Вот, – говорит отец. – Знакомьтесь. С недавних пор сосед наш, досточтимый шевалье Александр Караско со старшей дочерью Леонорой.
Надо же – целый шевалье! Наверное, один из множества мелкоземельных рыцарей, что появились от щедрот старого короля будто опята после дождя. И все же, какой-никакой, а благородный. Не то что мы, купеческого рода.
Пока обедали, разговорились. Поначалу беседу батенька с шевалье вели, а потом как-то незаметно переключились на меня. Рыцарь вопросами посыпал. Мол, под чьими флагами ходил? С кем драться приходилось? Видел ли кого из высших господ?
Я отвечал как есть, скрывать или стыдиться нечего. Не то, чтобы я любитель языком почесать, но господин Караско, как человек некогда военный, оказался духовно близок, слушал с пониманием, вопросы задавал правильные. В общем, под конец обеда остались мы друг другом вполне довольные.
А вот Леонора ни произнесла ни слова, хотя шевалье нет-нет, да и подначивал ее прокомментировать мои слова. Сидела как белка напуганная, только глазами шевелила. С виду симпатичная, хотя и не сказать, что красотка. Как по мне, лицо немного крупноватое, лишенное утонченной миниатюрности. И фигурка вроде ничего, с формами, но вот движениям не хватает изящества, они несколько неуклюжие, угловатые.
Обед закончился, мы распрощались. Господин Караско пригласил нас с ответным визитом, пообещал показать свою коллекцию мечей и кинжалов. Я уж собрался было вернуться к себе, чтобы снять всю эту давящую на солдатское достоинство мишуру, однако маменька остановила меня, спросила как мне новые знакомые. С особой пронзительностью во взгляде спросила про Леонору.
Чудом сдержавшись от привычного: «Баба как баба», ответил, что миловидна и, судя по всему, не глупа, раз не лезла с глупыми разговорами.
На том и разошлись.
А потом Леонора стала появляться у нас дома, вроде как случайно забредая со служанкой во время прогулки. И так выходило, что родные оставляли меня развлекать гостью, ссылаясь на неотложные дела.
А я еще подумал, чего она тогда сюда ходит, коль ей здесь скучно? Гуляла бы там, где весело.
Но, пообщавшись подольше, я понял, что девушка мне нравится. Дальше папенькиного поместья ничего не видевшая, и в жизни мало что понимающая, но довольно начитанная и любопытная. Шутки мои солдатские понимает, смеется заразительно. Опять же, вкусно пахнет, голос приятный. И, что особенно важно, не пугается моих увечий, от которых мне пока что самому неловко.
В другое время, я бы уже бесстыдно прикидывал, как Леонору охмурить, благо, с девицами давно не ворковал. Однако, сейчас всё было иначе. Леонора пусть и из мелких дворян, но все же благородная, к тому же, дочь доброго соседа, с которым у батеньки хорошие отношения. И, как бы мне не хотелось, я не мог, не имел права опорочить славное семейное имя подобным скандальным образом.
Каково же было мое удивление, когда я вдруг понял, что нас сводят специально! То пошлют на озеро «любоваться кувшинками», то на дальний луг «вдыхать медовый аромат». А как-то раз и вовсе пре