Как бы то ни было, но каждый раз, когда я сажусь писать письмо старине Хотчу, передо мной появляется некто умоляющий о помощи: «Бвана, слоны разрушили мою шамбу» (это может быть дом или посадки), или прибегает преисполненный усердия молодой полицейский лет двадцати двух, который следит за порядком в районе и понятия не имеет, что произошел от Адама. Он в отчаянии: «Бвана, мы должны заблокировать все дороги. На нас идут эти ослы — масаи. Сколько у тебя людей?» Я знаю, что это совершенная чушь, но говорю: «Шесть человек, способных сражаться, а кроме того, скауты, которых я могу вооружить. А еще у меня есть четыре копья. Сколько дорог ты хочешь заблокировать?»
«Четыре, — говорит он. — Я прибавлю к вашим еще двенадцать моих людей».
«Кто будет стоять на двух неизвестных путях в Амбо-сели?»
«Вы».
«Черт возьми», — говорю я, еще держа ручку, которую взял, чтобы писать письмо старине Хотчу. Бедняга, он его так и не получит. Операция отнимает всю ночь. Три безоружных человека из племени масаи остановлены и схвачены. Я делаю это для нашей королевы. Мы на службе. Благослови Бог нашу королеву. Благослови Бог и Мисс Мэри. Благослови Бог и старину Хотч-мару.
Так и не написав другу Хотчу, вымотанный, иду спать. Вдруг слышу шум мотора полицейского «лендровера». Машина побита, а мой полицейский растерян и совершенно не знает, что делать. «Бвана, там лев терроризирует весь Лайтокиток!»
«Сколько там львов? Самки или самцы?»
«Один самец. Он только что в полумиле от города загрыз козла».
«Я заплачу за козла».
«Нет, бвана, ты, как почетный егерь, должен убить льва».
Хватаю ружье, и мы идем.
Когда я вернулся, Мисс Мэри мне заявила: «Папа, ты должен прекратить эти истории со львами посреди ночи. Ты, по сути, не отдыхал с двадцать седьмого августа!» Поскольку сейчас уже начало декабря, я совершенно забыл, как отдыхал в тот августовский день. Наверное, паковал вещи перед тем, как покинуть яхту.
Похоже, у Эрнеста заболела спина, и он стал массировать больное место.
— Папа, а как ты в действительности себя чувствуешь?
— Ну что ж, давай посмотрим.
Он направился в ванную, и я за ним. На столе рядом с дверью стояла большая бутылка со спиртом — Эрнест редко принимал ванну, предпочитая обтирания губкой, пропитанной спиртом. На другом столике в углу между раковиной и краном стояли полдюжины бутылочек с мочой. Эрнест взял одну из них и стал изучать ее темное содержимое на просвет.
— Не мог мочиться два дня — что-то было неладно с почками. Наконец помочился нормально. Взгляни на эту чертову жидкость — видишь, там плавают какие-то частицы. Цвет меня тоже пугает. Настоящий сливовый сок. Врач на яхте был очень хороший. Дал мне что-то от почек и отрезал ножницами омертвевшие ткани с ожогов. Высококлассный врач… Но вот что, Хотч… — Он дотронулся до своей бороды, а затем улыбнулся. — Черт возьми, я так рад видеть снова твою конопатую физиономию! — Он немного помялся, но потом все-таки продолжил свой рассказ, и уже более серьезно: — Вот что я думаю об этом путешествии… Слушай, сядь сюда. — Я сел на крышку унитаза. Ванная как-то вдруг превратилась в его кабинет. — Ты знаешь, я редко рассказываю, о чем собираюсь писать. Эта такая страховка — чтобы никто не украл сюжет. Но сейчас, когда мне так плохо, думаю, могу расслабиться. Это потрясающе красивая страна, и я расскажу тебе кое-что, а если не смогу написать сам, то кто-нибудь все же будет знать об этом.
— О чем ты говоришь, Папа! Скоро ты будешь абсолютно здоров! И не волнуйся о своих новых сюжетах. Ты прекрасно справишься с ними сам.
— Ну ладно, не пиши книгу с моими историями, — сказал он, — до тех пор, пока не прочтешь завещание.
Он вышел из туалета и обрадовался, увидев новую бутылку шампанского в ведерке со льдом. Когда он открыл бутылку — это было любимое вино Мэри, — я спросил Эрнеста о ней.
— С Мэри сейчас все в порядке. Правда, жизнь на финке перед отъездом на Черный континент стала несколько тягостной.
Он отпил глоток шампанского и удовлетворенно кивнул головой — один быстрый кивок, подобный тому, который пинчер делает, давая понять хозяину, что понял его приказ. Затем Эрнест рассказал мне о том, как в один прекрасный день он оказался в немилости, да еще в какой.
— Все шло в моей жизни довольно обычно, правда, порой бывало грустно, и в голове иногда шумело. С Мэри иногда нелегко, но она хоть и упрямая, но в общем добрая. Не следует обращать внимания на то, что тебе говорит упрямая женщина. С ней всегда удается сладить с помощью нежности. Когда ты оказываешься в сложной ситуации, просто будь нежен, и все. В жизни меня влекли только три вещи — охота, сочинение книг и любовь. Ты можешь дать мне совет, как лучше охотиться, писать или заниматься любовью, — но ты не можешь сказать, как обрести покой.
— Надеюсь, тебе снова удалось завоевать сердце Мэри?
— Я скажу тебе так — в этом мире множество женщин, но вернула мне Мэри моя любовь к ней. Я очень ее люблю. Она знает это. Когда я бываю не прав, это помогает ей простить меня. Она положила конец ссоре, сказав, что я не способен относиться к жизни серьезно. Но когда-нибудь я стану относиться к жизни серьезно, и тогда многим придется не сладко.
Когда я был молод, то и не думал жениться. Но когда сделал этот шаг, понял, что не смогу больше жить без жены. То же самое и с детьми. Никогда не мечтал стать отцом, но, когда у меня появился первый ребенок, я уже не представлял себе жизни без детей. Чтобы быть хорошим отцом, существует одно замечательное правило — когда у тебя появляется ребенок, не смотри на него первые два года. — Он задумался на мгновенье и слегка дернул себя за усы. — Жалею только об одной женитьбе — помню, как после получения свидетельства о браке я зашел в бар. Бармен спросил меня: «Что желаете выпить, сэр?» И я ответил: «Стакан яда».
Мэри — замечательная, ты сам знаешь. Она обожает Африку, чувствует себя там как дома. Сейчас она в Лондоне, ходит по магазинам с Рупертом Белвиллем и шлет тебе привет. Она велела передать тебе, что на ярмарке на площади Сан-Маргерита есть карусели с гондолами вместо лошадей. Я не знаю, может, это какой-то код — но передаю все так, как она просила.
Тут послышался стук в дверь, и в комнате появился человек, с которым я уже познакомился в наш предыдущий приезд в Венецию. Это был граф Федерико Кехлер — вежливый, шикарный, забавный и остроумный венецианец. В этот раз на нем были замшевые ботинки, в тон замшевые перчатки, почти в тон замшевый пиджак и довольно помятая, намокшая фетровая шляпа — конечно, тоже в тон всей этой замше. Он говорил на превосходном кембриджском английском и считался одним из самых метких стрелков в Венеции, а также вообще известным спортсменом. Они с Эрнестом сердечно поздоровались, и Эрнест тут же вручил ему нож с ручкой, украшенной жемчугом, который получил в подарок на Рождество.
— Я отдал свои рождественские ботинки Джеки, — сказал Эрнест, — булавку для галстука — Бертену и бумажник — какому-то ребенку. Люблю начинать новый год с новыми вещами. Но пока не избавишься от старых, не получишь новых.
Эрнест всегда раздавал людям то, чем он владел, чтобы никогда не стать заложником своего имущества. Кроме охотничьего снаряжения и картин, у него действительно было очень мало ценного. «В жизни человеку необходимо совсем немного, — говорил он, — и, избавляясь от материальных ценностей, я твердо знаю, что не буду тратить себя и свое время на то, что мне совсем не нужно».
Эрнест принялся рассказывать графу Кехлеру о том, как он охотился в Африке:
— Тебе бы очень понравились некоторые выстрелы, Кех, честное слово. Как-то раз Мэри и ее верный оруженосец шестидесятилетний Чаро, весивший столько же, сколько и Мисс Мэри, фотографировали буйволов. Они стояли в замечательном месте — ветер дул в нужном направлении, и вид открывался просто чудесный. Сзади, невидимые и неслышимые, как сицилианские мафиози, застыли я — мистер Папа, мой тридцатилетний оруженосец Н’Гуи и мой негодный брат. Мэри делала снимки — я купил ей камеру с четырнадцатидюймовым объективом, которая выглядела как шестидесятимиллиметровая мортира и стоила чуть-чуть меньше «ягуара». И вдруг прямо под тем же деревом, где стоят Мисс Мэри и Чаро, мы с Н’Гуи видим стаю диких собак. Мисс Мэри фотографирует, а собаки считают детенышей буйволов. Ни одна группа не видит другую. Тут собаки слышат щелчок фотоаппарата, замечают Мисс Мэри и Чаро и решают, что те вполне сойдут в качестве добычи. Да, надо было видеть этих волков, приготовившихся к охоте. Но Мисс Мэри, несмотря ни на что, продолжала снимать, а нам с Н’Гуи удалось перестрелять одну за другой всех собак и при этом не спугнуть буйволов.
Потом Эрнест рассказал нам о том, как он женился в Африке. Однажды, когда Мэри уехала в Найроби, Эрнест нашел себе восемнадцатилетнюю невесту из племени вакамба, а также, в соответствии с местными обычаями, получил и ее сестру, семнадцатилетнюю вдовушку. Они спали все вместе — втроем — на покрытой козлиной шкурой кровати шириной в четырнадцать футов. Когда же Мэри вернулась из Найроби, ее удивлению не было границ — так потрясло ее все случившиеся и то высокое положение, которое Эрнест приобрел в племени благодаря женитьбе на сестрах.
Одним из самых больших удовольствий Эрнеста было сочинение шутливых баек как бы из собственной жизни. Эта история о женитьбе была как раз типичным примером такого рода выдуманных сюжетов, хотя для достоверности Эрнест даже показывал фотографии своей африканской невесты. Это напомнило мне, как однажды Эрнест рассказывал в хорошо подогретой алкоголем компании о своем приключении с известной шпионкой Матой Хари. Он признался, что знал ее не очень хорошо, поскольку был всего лишь младшим лейтенантом, а она общалась в основном с генералами и министрами, «но однажды ночью здорово ее оттрахал, хотя, по правде говоря, она оказалась слишком тяжеловата в бедрах и больше требовала от мужчины, чем сама ему давала». Я был чрезвычайно удивлен такой низкой оценкой талантов мадемуазель Хари, пока не осознал, что знаменитая шпионка была ра