том ему было совершенно не важно, кто были эти люди. Он пил и что-то рассказывал, поначалу связно, но потом, по мере того, как алкоголь растворялся в крови, начинал повторяться, и его речь становилась все более невнятной.
Утро всегда было святым временем для Эрнеста, недоступным для посторонних: по утрам он работал и никого к себе не подпускал. Теперь же это были часы тихого восстановления сил, время чая и газет. Когда я зашел к нему в номер, он попытался пошутить:
— Немного утомился прошлым вечером. Пять раундов с дьяволом Ромом закончились моей победой — на пятьдесят пятой минуте, за пять минут до конца, я все-таки хорошенько врезал ему по заднице.
По утрам текила или водка слегка помогали прийти в себя, после этого он мог спуститься к завтраку с бойцами своей банды — эти застолья он обожал. А к началу боев Эрнест уже был в своей обычной форме. Хороша была коррида или не очень, Эрнест все равно получал от боев огромное удовольствие.
— Как-то я сказал Скотту, что мой рай выглядит таким образом: огромная арена, где у меня есть два постоянных места, а за стенами — ручей с форелью, которую я и мои друзья можем ловить.
По правде говоря, бои разочаровывали. На открытии Антонио, Литри и Остос выступили весьма непримечательно, а одного из бандерильеров Литри бык ударил рогом в пах. Другие зрелища были на том же уровне.
В один из дней Остос объявил, что посвящает быка Эрнесту, и тогда Эрнест встал, приподняв шляпу в знак приветствия и благодарности, а все трибуны взорвались овациями. Люди, стоя, с восторгом скандировали его имя. Это было очень волнующее и трогательное зрелище — тысячи испанцев, которые так скупы на проявления чувств, аплодировали американцу. (Думаю, столь горячая реакция публики была вызвана следующими причинами: Эрнест, не испанец, сумел написать о корриде в «Смерти после полудня» так хорошо, как еще не удавалось ни одному испанцу; а кроме того, в романе «По ком звонит колокол», запрещенном Франко и никогда не публиковавшемся при его правлении, писатель с поразительной силой выразил потаенные мысли и чувства испанцев, долгие годы подавляемые официальными властями.) К сожалению, этот эмоциональный взрыв не имел столь же эффектного завершения — Остос, поначалу прекрасно сражавшийся с быком, не смог его прикончить. Он десятки раз колол быка в шею, пока бедное ослабевшее от потери крови животное само не упало к его ногам.
На следующий день и Антонио захотел посвятить быка Эрнесту, однако тут все получилось еще хуже — бой стал настоящим поражением Антонио. Но Эрнест присутствовал при стольких блестящий выступлениях этого мастера, что из-за одного случайного поражения конечно же не мог разочароваться в нем. В последний вечер ферии, во время ужина Эрнест пригласил Антонио и его жену Кармен поехать вместе с ним и Мэри на сафари в Африку. Антонио, красивый, яркий, истинный любитель приключений, сразу принял приглашение. В тот вечер Эрнест с большим воодушевлением обсуждал планы путешествия, пил совсем немного и рано пошел спать.
На следующий день рано утром мы отправились в Мадрид. У нашей «ланчии» появился новый шофер — Марио. В Форносе мы позавтракали с Рафом Хендерсоном, который в своем «мерседесе» вез всех остальных (включая Чака). Всю дорогу Эрнест был в великолепном настроении, говорил, пел, рассказывал разные истории. Слухом Эрнест не обладал, а голос его отличался некоторой хрипловатостью, при этом репертуар был достаточно широким — от «Хелло, Фриско, хелло» (соло) до «Кукарачи» (в два голоса с Мэри).
— Ну что ж, Хотч, — сказал он между двумя вокальными упражнениями, — фериа была хреновая, но в ней есть некий поучительный аспект. В первый же день мы узнали, что, вопреки утверждению прессы, кровь может смешиваться с песком. А кроме того, наблюдая в холле отеля фанатов, обожателей Антонио, Литри и Остоса, мы поняли еще одну очень важную вещь — матадоров преследуют скрытые гомики.
Как-то по дороге мы, остановившись у переезда, смотрели, как мимо нас проносится паровоз. Эрнест почему-то стал тихо смеяться.
— Что тут смешного, дорогой? — спросила Мэри.
— Этот поезд. Мы ездили с Хэдли на таком поезде. В Сарагосу, чтобы встретиться с отцом Антонио, Каэтано. Каким он был матадором! Хэдли в него просто влюбилась, она хотела следовать за ним повсюду, где он выступал. Или не выступал. Как бы то ни было, на последние деньги мы купили билеты на этот поезд (в вагон третьего класса) и поехали в Мадрид. Каэтано отрезал у быка ухо и подарил его Хэдли. Она завернула это ухо в мой носовой платок и носила все время у себя на груди. Поезд был переполнен. Мы кое-как пролезли в наше купе. Вместе с нами там ехали два гвардейца с винтовками за спиной, парнишка с тремя плетеными бутылями вина, которое он собирался отдать перекупщику в Мадриде, два священника, а на верхних полках прятались от кондуктора два безбилетных матадора.
Мальчик, который, как все мальчишки в Испании, мечтал стать матадором, откупорил одну из бутылей и наклонил ее так, что вино полилось прямо в рот матадорам, умиравшим от жары и жажды. Парнишка налил вина и нам с гвардейцами, а потом — и монахам, которые с удовольствием выпили, хотя и поначалу отказались. Перед самым появлением кондуктора в нашем ресторанчике третьего класса оказалось, что я потерял билеты, и мы с Хэдли устроились под местами монахов, развесивших свои одеяния так, чтобы нас не было видно. Когда же мы наконец прибыли в Мадрид, вино было выпито, а мы все — абсолютно пьяны. Но впереди нас ждала трудная задача — пройти станционный контроль, и надо было это сделать так, чтобы нас не заметили, поскольку на выходе требовалось предъявить билет. И тогда мы с Хэдли, матадоры и мальчик решили сыграть роль арестованных, а два гвардейца, взяв свои винтовки наперевес, — нашу охрану. Так мы и прошествовали мимо контролера, один солдат впереди, а второй — сзади нашей маленькой процессии, а священники замыкали шествие, раскрыв Библии и бубня под нос молитвы, как будто провожали нас в последний путь.
Слушая эту историю, я думал о Хэдли и Каэтано. Эрнест говорил, она была в него влюблена и всегда с собой носила драгоценное ухо. Эрнест утверждал, что Каэтано был прототипом Педро Ромеро в «И восходит солнце». Но тогда, значит, страсть леди Бретт навеяна чувствами, которые Хэдли испытывала к изящному и романтичному Каэтано? Однако прототипом Бретт, как всегда отмечал Эрнест, была леди Дафф Твисден. Герои Хемингуэя, как, например, Кэтрин Баркли, имели целый набор прототипов, и я думаю, что та часть личности Бретт, которая обожала Ромеро, имела много общего и с Хэдли, и с Дафф. В «И восходит солнце» бычье ухо «было отрезано при шумном одобрении собравшихся и отдано Педро Ромеро, который, в свою очередь, отдал его Бретт, а та завернула его в мой носовой платок…»
Идентификация хемингуэевских героинь — всегдашняя цель литературоведов. Одна из наиболее забавных историй связана с Ренатой, прекрасной венецианкой, молодой графиней из романа «За рекой в тени деревьев». Эрнест задерживал публикацию романа в Италии, поскольку, как он сам мне однажды сказал, «слишком много героев книги еще живы». Но в 1965 году, через пятнадцать лет после первого появления романа в США, книга была выпущена Мондадори, итальянским издателем Хемингуэя. И сразу же в еженедельнике «Епока», также принадлежавшем Мондадори, появилась статья Адрианы с громким названием «Я — Рената Хемингуэя».
Статью Адрианы предвосхищал редакторский текст, в котором приводились выдержки из романа и доказывалось, что Адриана — действительно Рената из романа.
А в статье Адриана рассказывала о своем знакомстве с Эрнестом и об их последующих встречах. «Вначале он показался мне довольно скучным, — признается она, — ведь он был гораздо старше и опытнее меня. Эрнест говорил медленно, и я не всегда понимала, что он имеет в виду. Но я чувствовала, что ему нравится, когда я рядом, нравится говорить со мной». Адриана вспоминает, как потом развивались их отношения. Она и не подозревала, что Мэри волнуется по этому поводу, пока та сама не сказала ей об этом. Однако после этой беседы Мэри поняла, что чувства Адрианы никогда не перерастут во что-то большее и что Адриана не представляет никакой угрозы, а, наоборот, может оказаться даже полезной.
И, как пишет Адриана, она действительно помогла Эрнесту восстановить его писательский дар.
«Хемингуэй говорил мне, что во время работы над романом „За рекой в тени деревьев“ почувствовал себя плохо и не мог больше писать. Но после нашей встречи он ощутил, как от меня к нему идут потоки энергии. „Ты мне вернула способность писать, и я всегда буду благодарен тебе за это. Я сумел закончить свою книгу, а героиня романа приобрела твой облик. Теперь — для тебя — я приступаю к новой книге, которая станет самой лучшей книгой в моей жизни. Это будет повесть о старике и море“».
Самым любопытным местом для меня в воспоминаниях Адрианы является ее признание, что она, прочитав книгу, заявила Эрнесту, что диалоги кажутся ей не очень интересными, а «что касается Ренаты, то вряд ли такая очаровательная девушка, приверженная семейным традициям, убежит из дома, пойдет на любовное свидание и будет пить одно мартини за другим, словно глотать вишни. Все в ней противоречиво. Мне кажется, она не похожа на живого человека». Эрнест ответил Адриане так: «Вы очень разные, и тебе трудно ее понять, но, уверяю тебя, такие девушки существуют. Более того, Рената — не одна женщина, в ней отразились личности четырех женщин, которых я встречал в своей жизни».
Казалось бы, эти слова опровергали название статьи, да и весь ее пафос. Адриана завершает свои воспоминания выдержкой из письма Эрнеста, которое она получила в 1951 году. В этом письме он уверяет ее, что, если ему удастся написать все, как он задумал, в ближайшие несколько столетий люди будут обязательно говорить о них двоих — ведь они вместе славно потрудились над романом. Возможно, размышляет Эрнест, для нее было бы лучше, если бы они не встретились в Латизане в тот дождливый день, но он признателен судьбе, что увидел ее, когда она еще не совсем вымокла. И если, продолжает Эрнест, он не написал бы этот роман, все равно бы люди заметили, как они были счастливы тогда и как радостно смеялись над какими-то ничего не значащими мелочами. Люди всегда завидуют тем, кто счастлив, писал он. И Эрнест просил ее никогда не забывать, что лучшее оружие против лжи — это правда. И что нет оружия от сплетен — они похожи на густой туман, и лишь свежий ветер может развеять его, а солнце — заставить испариться и исчезнуть.