— Нимфы на полках магазина природы, — сказал Эрнест. — Черт возьми, как же здесь хорошо и покойно!
И, глядя на сокола, спланировавшего к земле и снова взметнувшегося в небо с добычей, бившейся в его когтях, задумчиво произнес:
— Знаешь, Хотч, — это даже лучше, чем «И восходит солнце».
Эрнест полулежал на стволе бука, старые очки он положил на колени, рукой похлопывал бродячего пса, на лице играла счастливая улыбка. Я смотрел на него и думал: то, что сейчас происходило с нами, сильно отличалось от всего, что он когда-либо делал в своей жизни, — ведь в эти часы и дни он получал наслаждение не от воспоминаний о былом, а от реальной жизни. Этим летом мы не ходили по склонам Эскориала, где жили и действовали герои романа «По ком звонит колокол», не ехали медленно по дорогам, где много лет назад он катался на велосипеде со Скоттом Фитцджеральдом, не бродили по левобережному Парижу, там, где он не раз спешил домой, в свою холодную комнату у Люксембургского сада, старясь обходить стороной рестораны с их завораживающими ароматами изысканных блюд. Это лето, в отличие от прошлых, было летом молодости…
В тот день мы пропустили бои, а когда вернулись в Памплону, Эрнеста ждали две телеграммы. Первая была от Тутса Шора: «Эрни, негодяй, куда мне выслать твои четыре тысячи?»
Эрнест смеялся:
— Понятно, почему Тутс сходит с ума. Я звонил ему из Малаги, как раз перед твоим приездом, и спрашивал его о счете в матче Иохансона и Петерсона. Когда он сказал, что ставки на Петерсона четыре к одному, я попросил его поставить тысячу на шведа, а он при каждом удобном случае отговаривал меня. Я теперь не часто ставлю на боксеров. У меня сейчас такое правило — никогда не ставить на животное, если оно умеет говорить.
Вторая телеграмма была от Дэвида Селзника, который только что закончил работу над римейком «Прощай, оружие». Его жена, Дженнифер Джонс, сыграла в фильме Кэтрин Баркли. Селзник ничего не заплатил Эрнесту, поскольку еще в двадцатые годы роман был продан, и в контракте ничего не говорилось о римейках. В этой телеграмме сообщалось: Селзник официально проинформировал прессу, что, хотя по закону он ничего не должен писателю, он обязуется заплатить мистеру Хемингуэю пятьдесят тысяч долларов из прибыли, если и как только таковая появится.
Эрнест, который никогда не скрывал своей антипатии к режиссеру, тут же продиктовал текст ответной телеграммы: если случится чудо и фильм, в котором 41-летняя миссис Селзник играет 24-летнюю Кэтрин Баркли, заработает пятьдесят тысяч долларов, то он советует мистеру Селзнику разменять в ближайшем банке эти доллары на центы и засовывать их в задницу до тех пор, пока они не полезут из ушей.
Из Памплоны мы поехали в Мадрид, отдохнули там несколько дней и отправились в Малагу, чтобы отпраздновать там день рождения Эрнеста, к которому Мэри Уно готовилась почти два месяца. Двадцать первого июля Эрнесту исполнялось шестьдесят лет, кроме того, в этот же день родилась и Кармен, жена Антонио. Празднество должно было состояться на вилле Билла Дэвиса «Консула», недалеко от Малаги, на южном побережье Испании. Вилла Дэвиса — особняк с колоннами изящной формы, который выглядел как дворец венецианского дожа, — стояла посреди огромного, хорошо ухоженного сада. В усадьбу вели ворота, внутренние и внешние, со специальной охраной. Дом был обставлен мебелью, сделанной испанскими столярами по проектам самого Билла. Полы и балюстрады, лестницы и столы, ванные и портики — все было отделано мрамором, мрамор украшал и прекрасный бассейн. На вилле не было телефона.
Мэри — настоящий мастер по устройству праздников, и в тот раз она приложила все усилия, чтобы юбилей Эрнеста удался на славу. Эрнест не любил свои дни рождения, для него они были скорее паузой в жизни, чем праздником. Мэри это чувствовала и постаралась тогда отпраздновать за все его предыдущие пропущенные дни рождения. Ей это удалось.
Она заказала шампанское из Парижа, китайские блюда — из Лондона, а из Мадрида ей доставили бакалао, сухую треску, основной компонент для приготовления фирменного блюда Мэри. Она сняла тир у передвижной ярмарки, пригласила специалиста по фейерверкам, танцоров фламенко из Малаги, музыкантов из Торреполиноса, а также множество официантов, барменов и поваров.
В доме Дэвиса можно было разместить только двадцать пять человек, поэтому Мэри зарезервировала пару этажей в новом современном отеле — небоскребе «Пэс Эспада», рядом с Торреполиносом. Гости начали съезжаться уже двадцатого. Кроме членов памплонской квадрильи, Эрнест пригласил своих друзей из Памплоны и нескольких — из Мадрида. Среди гостей были индийский магараджа с женой и сыном и генерал Бак Ланхем из Вашингтона; американский посол Дэвид Брюс с женой прилетел из Бонна; Джанфранко Иванчич, брат Адрианы, приехал из Венеции с женой на машине, новой «ланчии» Эрнеста, которую он купил на итальянские гонорары. Приехали и старые парижские приятели Эрнеста, а также важные персоны из Мадрида и тридцать друзей Антонио.
Наши пленницы, Мэри Дос и Тедди Джо, решили прервать путешествие, в течение которого они планировали побывать в 92 городах за 62 дня, а Онор Джонс нарушила верность своему шотландскому еженедельнику.
Праздник начался в полдень 21 июля и закончился в полдень 22 июля. Потом Эрнест говорил, что это был лучший праздник в его жизни. Он танцевал и пил шампанское, провозглашал замечательные смешные тосты за своих гостей, стрелял в сигареты, торчащие изо ртов магараджи и Антонио. А когда оркестр на верхней веранде заиграл мелодию памплонской фиесты, Антонио и Эрнест вовлекли всех в танец, и веселая змейка из гостей пошла по всему саду. И только в самом конце вечера был один грустный момент, когда Дэвид Брюс, один из тех, с кем Эрнест сражался на войне, предложил простой и очень трогательный тост. Эрнест опустил голову и замер. Было видно, что слова старого друга взволновали его до глубины души.
Специалист по фейерверкам из Валенсии устроил роскошное и шумное зрелище. Одна из ракет подожгла верхушку королевской пальмы. Попытки забраться на пальму по лестнице и погасить огонь оказались безуспешными, и пришлось вызвать пожарников из Малаги, которым удалось спасти пальму, дом и праздник. После того, как они сделали свое дело, их тут же напоили, а Антонио, надев пожарную каску и плащ, сел в пожарную машину и принялся разъезжать по парку с включенной сиреной.
После завтрака гости стали готовиться к отъезду, но только около полудня уехал последний из приглашенных. Солнце стояло в зените, и мы с Эрнестом решили перед сном поплавать в бассейне.
— Знаешь, что мне больше всего понравилось? Мои старые друзья не поленились и приехали ко мне, — сказал он, когда мы возвращались в дом. — Сейчас проблема со старыми друзьями состоит в том, что их осталось так мало.
Первые поединки между Антонио и Луисом Мигелем должны были состояться во время четырехдневной ферии в Валенсии. После полудня на третий день ферии друг Антонио Хуан Луис, хозяин поместья под Валенсией, прямо на берегу моря, пригласил Эрнеста и всю команду поплавать в море и пообедать. Море, все в маленьких белых гребешках, выглядело вполне цивилизованно, но когда мы вошли в воду, то почувствовали сильное течение, которое несло нас прямо в морские глубины. Не помню точно, какая из наших девушек закричала, но над пенящимися волнами вдруг раздалось: «Папа…», и этого было достаточно. Хуан Луис первым доплыл до него, Эрнест положил руку на его плечо, и так они двинулись к берегу в сопровождении еще трех человек. Эрнест вылез на берег и несколько минут сидел, глядя на море. Мы ждали, пока он встанет на ноги. Я ничем не мог ему помочь и только вспоминал, как десять лет назад в Варадеро он без всякого напряжения плыл в гораздо более неспокойном море, греб одной рукой, а во второй держал брюки высоко над головой.
Эрнест встал и нетвердым шагом побрел к основной части нашей группы. Вряд ли они поняли, что произошло. Я смотрел на Эрнеста, когда он подходил к ним. В его лице не было ни кровинки, а губы растянулись в гримасе, мало напоминавшей настоящую улыбку.
На следующий день бои быстро закончились. Порыв ветра подхватил мулету Домингина, и бык вонзил рога глубоко в пах Луиса Мигеля, поранил брюшные мышцы и затронул брюшину. До того, как это случилось, все было замечательно. Антонио выдал несколько блестящих выступлений, но теперь соревнование двух матадоров пришлось приостановить. Эрнест очень переживал, что Мигель пострадал из-за ветра, который называл самым опасным врагом матадоров.
А потом, спустя всего несколько дней после несчастного случая с Домингином, во время корриды в Пальма-де-Майорке бык рогами проколол Антонио бедро. Пришлось изменить наши планы и так хорошо разработанный маршрут. Все члены квадрильи разъехались, а Эрнест, я и Билл вернулись в «Консулу». Эрнест по утрам делал заметки для большой статьи, которую обещал написать для «Лайфа», и работал над парижскими воспоминаниями.
В те дни, когда нам обоим не хотелось работать (я тогда занимался инсценировкой четырех рассказов Эрнеста для одного из телевизионных каналов), мы совершали путешествия в Кордову, Гибралтар или в Гранаду, в знаменитую Альгамбру.
Эрнест погрузился в работу. Как обычно бывало в такие периоды, он не стремился к общению и избегал людей. Билл, понимая ситуацию, отменил все визиты. Но однажды в полдень Мэри, вернувшись из Малаги, заявила, что она в городе встретилась с одним известным телекомментатором, который проводил в Испании медовый месяц со своей новой женой. Он очень хочет увидеть Эрнеста, поэтому ей пришлось пригласить его к нам на обед. Эрнесту совсем не хотелось общаться с телевизионщиком, но Мэри уверяла, что тот понимает — встреча не должна иметь к телевидению никакого отношения.
Половину обеда все так и было, но потом комментатор, который был действительно очень заслуженный человек в мире телевидения, начал задавать Эрнесту вопросы о состязании между Антонио и Домингином. Эрнест объяснил, что не любит обсуждать то, о чем собирается писать, поскольк