— Сколько водорослей! — обрадовалась мама. — Можно будет расширить сад!
Она бросилась к скале и вдруг остановилась. Сада больше не было. Совсем не было. Море унесло его с собой.
«Ну да, он ведь был слишком близко к воде, — сконфуженно подумала мама. — Надо натаскать водорослей повыше и разбить новый…»
Она с тревогой оглядела залитый водой берег. Волны шипящими белыми полукружьями докатывались до лодки в кустах ольхи и бились о корму, и она сердито подпрыгивала. Папа стоял в море по пояс в воде и что-то кричал. Он искал свой волнорез.
— Что он говорит? — переспросила мама.
— Волнорез пропал, — ответил Муми-тролль с берега. — Все камни унесло.
Это уже не шутка. Мама бросилась по мокрому песку в воду, сочувственно постоять рядом — одних слов в этом случае явно было недостаточно.
Мама с папой мёрзли в волнах, и мама подумала: «Злое оно, его море…»
— Пойдём, — рассеянно проговорил папа. — Наверно, эти камни были не настолько крупные, как мне показалось.
Они повернулись спиной ко всем безобразиям и пошли мимо лодки к осиновой роще. Там папа остановился и проговорил:
— Здесь не проложить нормальной тропы. Я уже пробовал. Эти чёртовы камни слишком большие. Будь это возможно, смотритель маяка давно бы сделал дорогу, да и причал тоже.
— Похоже, этот остров не изменишь, — сказала мама. — Он такой, какой есть. Дома было как-то полегче… Но я в любом случае собираюсь разбить сад… Только повыше.
Папа ничего не сказал.
— И на маяке хватает работы, — продолжала мама. — Можно смастерить полочки! И красивую мебель, а? И починить эту ужасную лестницу… И крышу…
«Я не хочу ничего чинить, — подумал папа. — Я не хочу выщипывать водоросли… Я хочу строить большое и прочное, хочу делать много всего, что хочется, — но я сам не знаю… Как же трудно быть отцом семейства!»
Муми-тролль видел, как мама с папой скрылись за холмом, печально волоча хвосты.
Над скалой с маяком всё ещё мерцала всеми своими прозрачными цветами короткая радуга. Пока Муми-тролль смотрел на неё, цвета медленно начали бледнеть, и он вдруг почувствовал, что ему позарез нужно добежать до полянки, пока радуга совсем не погасла. Он метнулся в чащу, упал на живот и пополз под деревьями.
И оказался на полянке. Она была прекрасна даже таким серым вечером. Между ветвями серебрились от воды паутинки. Было тихо, несмотря на ветер. И на этот раз — ни одного муравья. Просто ни единого.
Может, они попрятались из-за дождя? Муми-тролль начал нетерпеливо раскапывать землю обеими лапами. И вдруг снова ощутил запах керосина. И муравьи… Они были на прежнем месте, их было много — но все до одного мёртвые, скорченные, боже, да здесь произошла настоящая бойня, и ни один муравей не избежал гибели… Они все захлебнулись в керосине.
Муми-тролль вскочил, на него волной обрушилась мысль: «Это я виноват. Я должен был догадаться. Мю никогда не станет никого уговаривать, она или действует, или вообще не связывается. Что же мне делать? Что мне делать?!»
Муми-тролль сидел на полянке, которая теперь принадлежала ему, ему одному до скончания века, и раскачивался взад-вперёд, и запах керосина пропитывал его с головы до ног. Он не выветрился и по дороге домой, и казалось, что не выветрится никогда.
— Добрый ты наш, — сказала малышка Мю. — Муравьи всё равно что комары, это же хорошо — от них избавиться! К тому же ты прекрасно знал, что я собираюсь сделать. Знал, но надеялся, что я не стану об этом говорить. Хотел обмануть сам себя.
Возразить было нечего.
Вечером Мю заметила, что Муми-тролль углубился в вереск, явно желая побыть один. Она пошла следом и увидела, как он рассыпает сахар под ёлками, а потом вместе с банкой исчезает в чаще.
«Ха, — подумала Мю. — Пытается успокоить свою совесть. Можно было бы сказать ему, что муравьи не едят сладкого. Этот сахар просто растает на мокрой земле. И что тех муравьёв, до которых я не дотянулась, совершенно не волнует вся эта история и они не нуждаются в утешении. Но мне лень. Пусть делает что хочет».
Следующие два дня мама с Муми-троллем занимались исключительно выщипыванием водорослей.
Дождь припустил с новой силой. Пятно на потолке росло, теперь с него капало — плимп-плимп-плимп — в маленькую кастрюлю и — клонк-клонк-клонк — в большую. Папа сидел наверху и с глубокой неприязнью смотрел на треснутое окно. Все папино воображение сворачивалось и усыхало, как только он начинал думать про окно. Надо просто заколотить его снаружи. Или приклеить изнутри кусок мешковины. Про мешковину подсказал Муми-тролль.
В конце концов папа так утомился, что лёг на пол и попытался увидеть вместо стекла только цвет — красивый изумрудный цвет. Стало получше, и спустя мгновение папе пришла в голову новая мысль. Если вырезать из мешковины широкую ленту, намазать её клеем, разбить зелёное стекло на множество изумрудных осколков и приклеить их… Папа заинтересованно присел.
А пока клей не застыл, можно посыпать изумруды мелким белым песочком. Или рисом. Белые рисинки — как жемчужины, много-много. Будет пояс из жемчуга и изумрудов.
Папа поднялся и стукнул молотком по стеклу. Потом осторожно потянул. Большой кусок выпал на пол и разбился. Папа набрал пригоршню осколков и принялся с величайшим терпением дробить их на красивые и ровные кусочки помельче.
К вечеру папа вылез из люка. Поясок был готов.
— Я примерял его на себя, — сказал он, — а потом укоротил. Тебе должен быть как раз.
Мама надела поясок через голову, он скользнул по её круглому животику и остановился ровно там, где и должен был.
— Просто невозможная красота, — проговорила мама. — В жизни ничего подобного не видела!
От радости она даже посерьёзнела.
— А мы и не поняли, для чего тебе рис! — воскликнул Муми-тролль. — Но он ведь разбухает от воды… И мы подумали, что ты хочешь как-то заткнуть им окно…
— Фантастика, — заметила Мю с уважением. — И не поверишь, что настоящий.
Она передвинула тазик в новое место, туда, где капли говорили не «плимп» и не «клонк», а тоненькое «клипп», и добавила:
— Значит, рисовой каши больше не будет!
— Это потому что я такая толстая, — извиняющимся тоном проговорила мама. — Но у нас ещё есть овсянка!
При упоминании овсянки воцарилась неодобрительная тишина, и в этой тишине папа вдруг услышал песню, исполняемую каплями на три голоса исключительно для него. Песня ему не понравилась.
— Дорогой, если выбирать между кашей и украшением… — начала было мама, но папа прервал её:
— Сколько припасов мы уже съели?
— Прилично, — с беспокойством ответила мама. — Видишь ли, на свежем воздухе…
— А сколько осталось? — продолжал папа.
Мама неопределённо махнула рукой — жест, означавший, по всей видимости, и овсянку, и что всё это не важно.
И тогда папа поступил единственно возможным образом. Он снял со стены спиннинг и надел шляпу смотрителя маяка. Гордое молчание идеально подходило для того благородного шага, который он собирался сделать.
Семейство уважительно выжидало. С потолка сорвалась очередная капля.
— Пойду позабрасываю блесну, — невозмутимо проговорил папа. — Погода как раз для большой щуки.
Норд-ост разрывал себе лёгкие, но вода не отступала. Накрапывал дождь, скала была того же цвета, что и вода, — серый безымянный мир, исполненный одиночества.
Папа с час забрасывал удочку на чёрном озере. Никто не клевал. Не говори «щука», пока не поймаешь.
В принципе папе, как и большинству пап, нравилась рыбалка, не нравился в ней только один момент: возвращаться домой без рыбы. Удочку ему подарили на день рождения год назад — это был шикарный спиннинг, но иногда он висел на гвозде с таким видом, будто призывал к чему-то, и это было не очень приятно.
Папа смотрел на чёрную воду, и озерцо в ответ пристально вглядывалось в него серьёзным чёрным глазом. Папа вытянул леску и сунул погасшую трубку под ленту шляпы. И отправился на подветренную сторону острова.
Может быть, там есть щуки. Пусть не такие большие. Но хоть с чем-то прийти домой.
Рыбак рыбачил у самого берега.
— Хорошее тут место? — спросил папа.
— Нет, — ответил рыбак.
Папа присел на камень, придумывая, как завязать беседу. Такие неразговорчивые ему никогда ещё не встречались. Прямо неловко и странно.
— Здесь, должно быть, одиноко зимой, — предпринял он новую попытку, разумеется, без результата. Ладно, попробуем ещё раз. — Но ведь когда-то вас было двое, верно? Какой он был, этот смотритель маяка?
Рыбак что-то пробормотал и беспокойно поёрзал на банке.
— Он любил поговорить? Рассказывал что-нибудь о себе?
— Все рассказывают, — сказал вдруг рыбак. — Все говорят о себе. И он только о себе да о себе. Но я не особо слушал. Ничего не помню.
— Но как так вышло, что он уехал? И когда погас маяк — ещё при нём или после?
Рыбак дёрнул плечом и вытянул из воды удочку с пустым крючком:
— Не помню.
Папа без особой надежды попробовал снова:
— А что он делал днём? Строил что-нибудь? Забрасывал сети?
Рыбак красивым неторопливым движением забросил удочку в воду. На воде возник идеально ровный круг, он плавно расширялся и растворялся в пустоте. Рыбак отвернулся и стал смотреть в море.
Папа встал и перешёл в другое место. Внутри у него всё кипело и требовало разрядки. Он далеко забросил блесну, не заботясь уже о джентльменской дистанции, которую должны соблюдать между собой два рыбака. Рыба немедленно клюнула.
Папа вытащил полукилограммового окунька и устроил вокруг него целое представление: брызгался, пыхтел, хлопал окунем по скале, чтобы посильнее раздразнить рыбака. Потом глянул в сторону лодки: серая фигурка сидела неподвижно, уставившись на море.
— Щука килограммов на восемь! — громко приговаривал папа, пряча окунька за спиной. — О-хо-хо! Это сколько же её придётся коптить?!
Рыбак не двигался.
— Это ж надо, — бормотал папа. — Смотритель, бедняга, говорил и говорил о себе, а этот… любитель водорослей его даже не слушал! Хорошенькое дельце!