— Нет, — ответил Муми-тролль.
— Завтра будет новый длинный день, — сказала мама. — У каждого свой с начала до конца. Приятно подумать об этом, верно?
Мгновение спустя Муми-тролль почувствовал, что мама заснула. Он прогнал все лишние мысли и принялся за свою вечернюю игру. Немного повыбирал, во что ему больше хочется поиграть, в приключение или в спасение, и в конце концов выбрал спасение: это казалось правильнее. Закрыл глаза и опустошил голову. И вызвал шторм.
На заброшенном скалистом берегу, очень похожем на остров, задул Ужасный Ветер. По берегу забе́гали туда-сюда, замахали лапами — в волнах кто-то терпел Бедствие… Но никто не осмеливался броситься на помощь, да никто и не смог бы: все лодки в мгновение ока разбивались в Щепки.
На этот раз Муми-тролль спасал не маму, а лошадку.
Лошадка с Серебряной Подковой сражалась на море… Может, с морским драконом? Ладно, хватит и просто шторма.
Небо жёлтое, Штормовое. И он, Муми-тролль, бежит по берегу, Решительно бежит к лодке… Все кричат: «Нет, нет, остановите его, он не сможет, его поглотит Морская Пучина!» Но он отталкивает их, спускает на воду лодку и гребёт, гребёт, а кругом торчат из моря рифы, как Чёрные Зубы… Но он Бесстрашен. Малышка Мю кричит позади него на берегу: «Теперь я понимаю, какой он Отважный! О, как Жаль, что теперь уже слишком поздно…» Снусмумрик кусает свою трубку и бормочет: «Прощай, Прощай, Старый Друг…» А он Сражается с морем дальше и наконец видит маленькую Морскую Лошадку, которая вот-вот утонет — он сажает её в лодку, и она лежит там Жалкой Кучкой, с мокрой Жёлтой Гривой. Он довозит её до берега в полной безопасности и высаживает на далёком одиноком острове. Она шепчет: «Какой ты Смелый. Ты Рисковал Жизнью ради меня…» А он рассеянно улыбается и говорит: «Я оставляю тебя здесь. Мой удел — Одиночество. Прощай…» Лошадка посмотрит ему вслед с удивлением и восхищением. «Но как же…» — скажет она. А он махнёт ей, и уйдёт Один в Шторм, и будет всё уменьшаться и уменьшаться… А все, кто на берегу, удивятся, и кто-нибудь скажет…
Но на этом месте Муми-тролль заснул. Со счастливым вздохом погрузился в сон, свернувшись под тёплым красным пледом.
— А где календарь? — спросил папа. — Мне надо поставить отметку, это важно.
— Почему? — спросила Мю, залезая внутрь через окно.
— Надо же знать, когда какой день, — объяснил папа. — Настенные часы мы с собой не взяли, и это весьма прискорбно. Но жить и не знать, среда сегодня или воскресенье, просто невозможно! Нет, нет, ни за что.
Мю втянула воздух носом и с силой выдохнула его сквозь зубы, что могло означать только одно: «В жизни не слышала подобной чепухи!»
Папа, конечно, это понял и к тому моменту, как Муми-тролль сказал: «Я одолжил его ненадолго», успел уже разозлиться.
— Есть вещи, которые крайне важны на одиноких островах, — проговорил папа. — Например, наблюдения. Необходимо всё заносить в вахтенный журнал, ничего не оставлять без внимания, за всем следить. Время, направление ветра, уровень воды — всё. Пойди и немедленно принеси календарь.
— Хорошо-хорошо, — пробурчал Муми-тролль. Он допил кофе, протопал по лестнице и вышел в прохладное осеннее утро. Маяк гигантской колонной высился посреди серого тумана, вершины не было видно. Лишь волны тумана клубились наверху, и где-то в самом сердце тумана сидело семейство Муми-тролля, и ничего-то оно не понимало. Муми-тролль негодовал, ему хотелось спать и было совершенно не до Морры, не до лошадок и не до родителей. Вот именно в этот момент.
У подножия скалы он на секунду проснулся. Ну разумеется, как же иначе. Морра уселась вчера не куда-нибудь, а прямо на мамин садик. Интересно, успела она просидеть там дольше часа? Хотелось бы верить, что нет. Но роза совсем пожелтела. Совесть кольнула Муми-тролля где-то в районе хвоста, но он тут же снова рассердился и захотел спать. Папы! Календари! Отметки в календарях! Где уж этим стариканам понять, что картинка с морской лошадкой — это изображение Красоты, открывшейся одному только Муми-троллю.
Муми-тролль заполз в чащу и снял с ветки календарь, уже покоробившийся от влаги. Сдёрнул с него рамку из увядших цветов и посидел немного, глядя перед собой. Недодуманные мысли роились в голове.
И вдруг его осенило. «Я переселюсь сюда. Пусть сами живут в своём дряхлом маяке, лазят по этим ужасным ступенькам и считают дни».
Эта мысль будоражила — новая, опасная, соблазнительная. Она всё меняла, она окружала его широким кольцом одиночества, очерчивала территорию печали и неизведанных возможностей.
С негнущимися лапами, слегка озябший, он принёс календарь домой и положил на комод. Папа тут же пришёл и нарисовал крестик на верхнем поле.
Муми-тролль собрался с духом и проговорил как бы в воздух:
— Я решил пожить где-нибудь один.
— Где-нибудь не дома? Понятно, — рассеянно проговорила мама. Она сидела у северного окна и рисовала цветочные завитки. — Ну поживи. Не забудь взять спальный мешок, как всегда.
Мама рисовала жимолость, такую красивую и непростую, со всеми её листьями, — мама надеялась, что правильно их помнит. Жимолость не растёт у моря, ей нужно тёплое и защищённое место.
— Мама, — сказал Муми-тролль, чувствуя, как заскребло в горле, — это не как всегда.
Но мама не услышала — она только пробормотала что-то ободрительное, продолжая рисовать.
Папа сосчитал крестики. Он не был уверен насчёт одной пятницы. Похоже, он отметил её дважды, а четверг не отметил вовсе. Что-то беспокоило его и заставляло сомневаться. Что он делал в тот день? Дни в его сознании сливались, были похожи на непрерывную прогулку вокруг острова: идёшь и идёшь вдоль берега и никогда никуда не приходишь.
— Хорошо, — сказал Муми-тролль. — Я возьму спальный мешок и фонарь.
За окном плыл туман, и казалось, что комната плывёт вместе с ним.
— Надо немного синего, — сказала себе мама. Она дала жимолости прорасти сквозь окно на белую стену комнаты, где та раскрылась большим, старательно прорисованным цветком.
Глава шестаяУбывающая луна
Следующей ночью мама проснулась перед рассветом от тишины вокруг маяка. Ветер вдруг перестал дуть — он часто делает так перед тем, как перемениться.
Она долго лежала и прислушивалась.
Издалека, из морской тьмы начал понемногу подниматься новый ветер. Мама слышала, как он приближается, он как будто ступал по воде, шума волн не было слышно — только ветер, и всё. Он равномерно усиливался и наконец достиг острова. Хлопнуло открытое окно.
Лёжа в кровати, мама почувствовала себя совсем маленькой. Она зарылась мордой в подушку и попробовала думать, например, о яблоне. Но вместо этого ей виделось одно лишь море с его ветрами, море, которое наступало на остров, едва гас свет, которое было повсюду, завладело и берегом, и островом, и домом. Ей казалось, что весь мир превратился в блестящую текучую воду, а комната медленно, сама по себе плывёт по этой воде.
Что, если остров оторвётся от своего корня и в один прекрасный день его прибьёт к берегу в родной долине? А вдруг он уплывёт ещё дальше и будет плавать много дней, пока не соскользнёт за край земли, как кофейная чашка с подноса…
«Мю бы это понравилось, — усмехнулась мама про себя. — Интересно, где она ночует? А Муми-тролль?.. Когда ты мама, нельзя всё бросить и уйти в ночь — а жаль! Мамам это так нужно». Она, как обычно, послала Муми-троллю нежный рассеянный привет. Муми-тролль — он тоже не спал на своей полянке — ощутил его и в ответ помахал ушами.
Ночь была безлунная и очень тёмная.
Никто не придал особого значения уходу Муми-тролля, и он сам не знал, рад он этому или разочарован.
Каждый вечер после чая мама зажигала на столе две свечи и отдавала Муми-троллю фонарь. И папа всегда напоминал:
— Только не разводи в лесу костёр и не забудь погасить фонарь, когда будешь ложиться спать.
Каждый раз одно и то же. Ничего-то они не понимают.
Муми-тролль прислушивался к новому ветру и думал: «Луна убывает. Теперь лошадки долго не будет».
Но и это ощущалось скорее как облегчение. Теперь все задушевные разговоры можно вести внутри своей головы. Можно вспоминать, какая лошадка красивая, и больше не злиться на Морру. Пусть смотрит на фонарь сколько влезет. Муми-тролль объявил себе, что ходит на берег с фонарём из чисто практических соображений. Иначе Морра притащится к маяку и заморозит мамины розы, и в конце концов её заметит вся семья, и всем придётся слушать её вой. Вот поэтому он и приходит, и ни для чего больше.
Муми-тролль каждую ночь ставил фонарь на песок и стоял рядом, зевая, давая Морре наглядеться.
Морра завела вокруг фонаря целый ритуал. Полюбовавшись им какое-то время, она начинала петь. То есть это, судя по всему, была песня. Какое-то гудение, высокий, пронзительный звук; казалось, он отдаётся в голове, внутри глаз, в животе. Одновременно Морра колыхалась вперёд-назад, медленно и тяжело, и взмахивала юбками, похожими на сухие сморщенные крылья летучей мыши. Морра танцевала!
Морра была ужасно довольна. Муми-троллю и самому стали почему-то важны эти нелепые ритуалы. И он намеревался их продолжать — а остров пусть себе делает что хочет.
Остров меж тем становился всё беспокойнее. Деревья перешёптывались и трепетали, по воронике длинными волнами пробегала дрожь. Песколюбка осыпа́лась и стелилась по земле, пытаясь вырваться с корнем и убежать. И как раз в эту ночь Муми-тролль увидел страшное.
Песок. Песок начал двигаться. Муми-тролль видел это совершенно ясно: песок убегал из-под Морры, испуганно посверкивая, струился из-под её танцующих лап, утаптывающих землю в лёд.
Муми-тролль схватил фонарь и бросился по тайному лазу в чащу. Он залез в спальник, застегнул молнию и попытался заснуть. Но как Муми-тролль ни зажмуривал глаза, перед ними всё так же стоял песок, осыпающийся, убегающий к воде.
На следующий день мама выкопала из твёрдой песчаной почвы четыре куста шиповника. Они с почти пугающим упорством протискивали свои корни сквозь камень, послушным ковром стелились по скале.