Он вошёл в дом и повесил шляпу на гвоздь.
— Что случилось? — спросила мама. — Что-то с лодкой?
— Лодку я вытащил на берег, — сказал папа. Семейство не отводило от него глаз, и он добавил: — Завтра у рыбака день рождения.
— Да что ты! — воскликнула мама. — И поэтому у тебя такой странный вид? Надо обязательно отпраздновать. Подумать только, даже у рыбака есть собственный день рождения!
— Вот кому легко подобрать подарок, — сказала Мю. — Пакетик морской травы! Клочок мха! Или капелька воды, а?
— Мю, это нехорошо, — сказала мама.
— Очень даже хорошо! — воскликнула Мю.
Папа стоял у западного окна и оглядывал остров. Он слышал, как за его спиной семейство обсуждает две насущные проблемы: как заманить рыбака на маяк и как перетащить ящик виски через залив. Но сам он не мог думать ни о чём, кроме испуганного сердца острова, бьющегося под землёй.
Ему надо было поговорить об этом с морем.
Папа уселся на одинокий выступ и поплыл впереди, на носу своего острова, точно ростр.
Это был тот самый настоящий шторм, о котором мечтал папа. Но всё получилось не так, как он думал. Никаких прекрасных пенных жемчужин, ни даже восьми баллов по Бофорту. Пена отрывалась от волн с порывами ветра и яростным серым дымом носилась над морем, вода надувалась и морщилась, как сердитое лицо.
Папа снова настроил голову — в этот раз получилось гораздо легче. И принялся изнутри своей головы разговаривать с морем так же запросто, как это делали когда-то его предки.
— Ты такое большое, что тебя не заботит, какое ты производишь впечатление, — сказал папа морю. — А это недостойно. Тебе действительно так важно напугать жалкий островок, у которого и без того хватает забот? Тебе бы радоваться, что он осмелился забраться так далеко в открытую воду: ведь теперь тебе есть с кем сравнивать своё величие. А что хорошего в том, чтобы остаться без прибоя? Само посуди. Здесь всего-то и есть что клочок леса, который из-за тебя растёт вкривь и вкось, да немного скудной земли, с которой ты сметаешь всё, до чего дотянешься, да горстка круглых гор, которые ты будешь точить, пока не сточишь окончательно. И у тебя ещё хватает совести их всех пугать!
Папа наклонился и сурово посмотрел на бушующее море.
— Ты не понимаешь одной вещи, — сказал он. — Ты должно заботиться об этом острове. Тебе бы защищать и утешать его, а не кичиться своей силой. Понимаешь?
Папа прислушался к шторму, но море не умело ему ответить.
— Ты так же обходилось и с нами, — продолжал папа. — Мучило нас как могло, но у тебя ничего не вышло. Мы не сдались. Я изучил тебя вдоль и поперёк, и тебе это не понравилось. Мы всё равно продолжали строить. А? Кстати, должен признать, что с ящиком виски вышло красиво. Я понял твой намёк. Ты умеешь проигрывать. Но отыграться потом на острове — это просто недостойно. И я говорю тебе это только — ну почти только — потому, что ты мне нравишься.
Папа замолчал, голова у него очень устала. Он прислонился спиной к скале и стал ждать.
Море не отвечало, но вдруг вынесло к берегу блестящую широкую двухдюймовую доску.
Папа следил за ней с волнением.
Появилась вторая такая же. Третья. Похоже, где-то целый корабль, гружённый досками, решил избавиться от своего груза и сбросил его в воду.
Папа выбрался на скалу и побежал. Он бежал и смеялся. Море попросило прощения, оно хочет, чтобы они остались! Оно хочет помочь им, чтобы они строили дальше, чтобы у них всё получилось и чтобы им было здесь хорошо, хотя они и окружены со всех сторон неизменным неумолимым горизонтом.
— Спускайтесь! Спускайтесь скорее! — закричал папа с лестницы. — К нам пригнало доски! Все силы на вылавливание!
Семейство пустилось бежать через остров.
Доски подплыли. Они обогнули остров с подветренной стороны и качались теперь в бушующих волнах, тяжёлые и недоступные, каждую секунду готовые уплыть и обрадовать какие-нибудь другие берега. Надо было спешить, Морра побери, спешить! Все очертя голову бросились в море — никто даже не почувствовал, насколько оно холодное. Наверное, в роду у них был какой-нибудь старый пират, который почуял дармовую наживу и подгонял теперь своих потомков. И им это было необходимо. Они пропитались печалью острова и одиночеством моря и теперь избавлялись от этого бремени, вкладывая его в вылавливание, таскание и укладывание. Они перекрикивались сквозь шум моря, чтобы не осталось никаких сомнений, что они живут по-настоящему, на полную катушку, и безоблачное небо по-прежнему сияет над штормовым островом.
Вытащить из воды двухдюймовую доску — восхитительно трудное дело. Она качается, она тяжёлая от впитавшейся воды. Она может сбить с ног, может налететь вместе с волной внезапно, как таран. Тогда это даже опасно.
А когда она наконец лежит на берегу и море ей уже не угрожает — это ценность, которая ещё ценнее оттого, что украдена. Блестящая, тяжеленная, безупречная доска, тёплого цвета старой смолы, с крестиком на срезе, поставленным прежним владельцем. Ею можно любоваться — гордо, по-завоевательски, уже представляя, с каким звуком входит в неё трёхдюймовый гвоздь.
— Ветер, наверное, уже девять баллов! — крикнул папа. Он перевёл дух и посмотрел на море. — Ладно, — сказал он. — Теперь мы с тобой в расчёте.
Перетаскав доски на сушу, все отправились домой варить уху. Когда они вышли на открытое место, ветер набросился на них, как живой, Мю едва устояла на ногах.
Мама по дороге остановилась посмотреть на свой сад, который заполонили испуганные ползучие ёлки. Она опустилась на колени и подсунула морду под ветки.
— Как там яблоня, растёт? — спросил Муми-тролль.
— Думаешь, я совсем дурочка? — засмеялась мама. — Пройдёт ещё не один десяток лет, прежде чем она станет похожа на дерево. Я просто подбодрила её немножко.
Она оглядела засохшие кусты шиповника и подумала: «Глупо было высаживать их здесь. Хорошо, что их осталось ещё много, целый остров. Просто, наверное, природа — это красивее, чем сад?»
Папа затащил несколько досок на маяк и достал ящик с инструментами.
— Я знаю, что сырое дерево потом усыхает, — сказал он. — Но мне некогда ждать. Что, если кухонный шкафчик будет с трещинами?
— Да пускай, — ответила мама. — Сколачивай на здоровье, за работу надо браться тогда, когда хочется.
Мама в этот день не рисовала, она выстругивала палочки для вьющихся растений и прибиралась в ящиках комода — даже в ящике смотрителя маяка. Муми-тролль рисовал — он точно представлял, как должна выглядеть его хижина. Химический карандаш почти кончился, но Муми-тролль чувствовал, что море принесёт им новый, как только понадобится.
К вечеру все подустали и почти не разговаривали, и в комнате воцарилась спокойная тишина. Море ритмично билось, небо было белым, отмытым дочиста. Малышка Мю заснула на тёплой плите.
Мама глянула на остальных и подошла к своей картине, приложила лапу к стволу яблони. Ничего не произошло. Это была просто стена, красивая оштукатуренная стенка.
«Я только хотела проверить, — подумала мама. — Так и есть. Я не могу туда попасть, потому что больше не тоскую по дому».
В сумерках Муми-тролль пошёл заправить фонарь.
Канистра лежала под лестницей, рядом с рваными сетями. Муми-тролль подставил бачок фонаря под её носик и открутил пробку. Канистра глухо стукнула, когда он поднял и наклонил её, она была гулкая, пустая. Муми-тролль ждал. Потряс немного.
Потом он поставил канистру на место и долго смотрел в землю. Керосина больше не было. Кончился. Фонарь каждый вечер зажигали на маяке, каждую ночь для Морры, да ещё Мю вылила несколько литров на муравьёв. Конечно. Но что же теперь делать? Что скажет Морра? Муми-тролль боялся даже вообразить, как она расстроится. Он сел на ступеньки и закрыл морду лапами. Он чувствовал себя так, будто предал друга.
— Точно пустая? — спросила мама, встряхнув фонарь.
Они допили чай, в окнах начало темнеть.
— Совсем пустая, — горестно подтвердил Муми-тролль.
— Видимо, канистра протекает, — сказал папа. — Проржавела. Не может быть, чтобы мы извели столько керосина!
Мама вздохнула.
— Придётся обойтись светом от печи, — сказала она. — У нас осталось всего три свечки, и их надо приберечь для деньрожденного торта.
Она подбросила дров и оставила открытой дверцу печи.
Огонь горел, весело потрескивая. Семейство подтащило поближе ящики и уселось возле печи полукругом. Ветер время от времени взвывал в трубе, точно музыка, мрачная и одинокая.
— Что там на улице? — спросила мама.
— Я тебе скажу, что там, — ответил папа. — Остров укладывается спать. Обещаю, что он уляжется и уснёт примерно в одно время с нами.
Мама рассмеялась, а потом сказала задумчиво:
— Знаете, мне здесь всё время кажется, что мы выбрались на пикник. В том смысле, что всё по-другому, непривычно. Как будто у нас всё время воскресенье. Мне хотелось бы только понять — это плохо?
Остальные ждали.
— Потому что нельзя же всё время быть на пикнике, — неуверенно продолжала мама. — Должен же он когда-нибудь кончиться. Я боюсь, что вдруг снова наступит понедельник и я уже не смогу поверить, что всё это было правдой…
Она замолчала и с сомнением посмотрела на Муми-папу.
— Конечно же это правда! — недоумённо воскликнул папа. — Это же замечательно — воскресенье каждый день. Этого мы и добивались!
— Вы вообще о чём? — спросила Мю.
Муми-тролль вытянул лапы, комната вдруг показалась ему тесной. Он не мог думать ни о чём, кроме Морры.
— Я пойду прогуляюсь, — сказал он.
Все посмотрели на него.
— Да, пойду глотну немножко свежего воздуха, — нетерпеливо повторил Муми-тролль. — Не хочется сидеть и болтать, хочется подви́гаться.
— Послушай-ка, — начал папа, но мама сказала:
— Пусть идёт.
— Что это с ним? — спросил папа, когда Муми-тролль ушёл.
— Ему стало тесно с нами, — сказала мама. — Он пока сам не понимает. А ты всё думаешь, что он ещё малыш.