Розовский Марк ГригорьевичПапа, мама, я и СталинДокументальное повествование
Моему сыну Семену, дочерям Марии и Александре
«Известное известно немногим»
Хочу написать пьесу. Для этого надо все бросить, сесть и написать… Бунин Чехову удивлялся: как ты можешь иметь дело с театром?.. Театр, мол, такое суетное место… не для писателя.
Да, суетное. Но что бы с нами со всеми было, если бы Чехов послушался Ивана Алексеевича и не написал своих пьес. Не представляю мир без «Чайки» и «Дяди Вани». Не знаю, что это за Россия такая без «Вишневого сада»!..
Конечно, я не Чехов. Но вдруг и у меня получится?..
Хорошая пьеса (не халтура, не макулатура) требует ремесла в построении сюжета — надо суметь внятно и просто рассказать человеческую историю, в которой как живые возникнут образы и характеры, и отраженно, словно в чистой зеркальной воде, высветится само время с его чернотами и канувшими в бездну деталями и подробностями ушедшей жизни.
Наверное, это и есть мастерство, которого мне недостает, — взять документ и осмыслить его, уверовав в мощь его подлинности, а «подлинность», заметьте, подразумевает и включает «длинность», то есть трещит и слезится от сокращений, ибо любое сокращение ведет к искажению, пусть и невольному.
Это я к тому, что необходимо сначала собрать МАТЕРИАЛЫ к пьесе, если хочешь, чтоб она вспыхнула фантазией и притом была правдивой и честной. По-булгаковски, не «соврамши». И не потому, что автор весь из себя такой правдолюбец и мыслитель-осмыслитель, а, скорее, потому, что он, уподобясь самому Творцу, желает создать (или воссоздать) собственный мир, где в пространстве пустой сцены обретут новую жизнь сгинувшие в прорве времени персонажи.
Сразу вопрос: какие?
У моей ненаписанной пьесы есть пока одно название: «Папа, мама, я и Сталин».
Оно мне нравится и не нравится одновременно.
Нравится потому, что ясно показывает, ПРО КОГО будет рассказана эта история.
Не нравится потому, что другого названия у меня нет.
Свою пьесу я хочу посвятить детям — взрослым дочерям и маленькому сыну Семену.
Впрочем, ему сейчас 13 лет, и он мужает на глазах.
Но он не всё понимает, потому что многого не знает. А я хочу, чтобы он узнал…
Я хочу, чтобы он узнал, что случилось с моим отцом, именем которого я его назвал. Мой Семен никогда не видел дедушку живым, только на фотографиях… Он не видел вживую и свою бабушку, мою маму. Но он часто спрашивает меня о них, задает вопросы, на которые кратко я не могу ответить, только подробно.
А подробно не выходит, потому что после одних вопросов следуют другие, за ними третьи…
Вот будущая пьеса (если будет написана) кое-что прояснит в нашей общей истории.
Эта история, несомненно, носит трагический характер. И ее будет трудно по этой причине читать, не то что изложить.
Семен уже спросил:
— А при чем тут Сталин?
— А при всем при том, — ответил я и, думаю, ответил хорошо. И спросил сына в свою очередь:
— А что ты знаешь о Сталине?
Он замялся и сказал: мол, «эффективный менеджер». То есть то, что какая-то сволочь написала в школьном учебнике.
И тогда я вызвал своего сына на «полразговорца».
Полразговорца
Люди в Советском Союзе делились на «правильных» и «неправильных». Хотелось написать на «праведных» и «неправедных», да не вышло. Как-то само написалось в первом варианте. Ну и пусть. Так даже лучше. Ведь что «праведно», что «неправедно» — это у нас всегда спорно, и тут ни к какому консенсусу мы не придем, а вот «правильность — неправильность» в нашей жизни давно установлена и сомнению не подлежит.
Мой отец был «правильный». То есть такой, как все. Его арестовали 3 декабря 1937 года, и он провел в сталинских лагерях 18 лет (подробности ниже). Он верил в социализм и его светлое будущее. Он работал и жил во имя этого светлого будущего, живым олицетворением которого с 3 апреля 37-го года был я, пока лежащий в пеленках, но со временем, надо думать, поднявшийся в рост — разумеется, со страной.
Лично товарищ Сталин, конечно, ничего не знал о моем рождении. И наверняка не был против. Но тут вопрос: он не был против, потому что не знал?.. Или — если бы знал, то был бы против?..
Ответа не дождемся. Сталин по этому вопросу не высказался, отмолчался, великий наш вождь.
Но мы можем на сей счет предположить следующее: он вообще обо мне в тот момент не думал.
У него другие дела в тот момент были в голове. Поважнее.
Собственно, идея Большого террора не нова. Она восходит к древним установлениям фигуры вождя — сначала племени (при родовом строе), потом царя-короля, властвующего над своим народом (при светском характере классового общества). Этой пропозиции предшествует «борьба за престол», которая иногда затягивается на весь период личного правления. Так тема сохранения себя у власти заложена в психику абсолютного монарха изначально, то есть с момента его появления на общественной арене, — отсюда необходимость достижения той мифической сакральности, позволяющей народу поверить в своего вождя как в главного носителя и хранителя его счастья и благополучия.
Опыт истории показал, что эта сакральность достигается прямым и самым легким способом — через кровь. При этом, если хочется больше власти, то в этом случае нужна большая кровь Жертвоприношение, сделанное публично, у костра, рождает страх — самое множимое чувство в коллективном стаде, лучше всего реагирующем на свист бича или обыкновенного кнута. Империя излучает магический свет тогда, когда император САМ участвует в злодеянии или злодеяние выполняют послушные палачи по мановению его руки.
Однако опасность биологического одряхления вождя остается, и тогда откуда-то со стороны предательски подступает идея замены старого царя новым (молодым или другим), что приводит к треволнениям и самого держателя короны, и общества, им управляемого. Здесь спасает рабское поклонение царю, который превращает себя в царя-жреца, царя-бога: испуганная масса снова и снова должна проливать свою кровь, дабы поддерживать магию и торжество идола, — вождь приобретает новое величие благодаря новым жертвам и новой крови, нескончаемый поток которой прогоняет (хотя бы временно) идею замены. И все остается по-старому.
Сталин — классический пример этого первобытного представления о способах сохранения себя на вершине.
«Царь горы» — эта детская дворовая игра сигналит нам, что потеха отражает в веселой карнавальной форме жуть предстоящей трагедии. Шуточная борьба и шуточное убиение — пародийный обряд производства насилия в реальной жизни.
Сталин обеспечил Большой террор несколькими идеологемами, главная из которых содержала мудрую мысль о том, что классовая борьба по мере строительства социализма возрастает. Следовательно, революция продолжается, насилие правомерно.
Кстати, вопрос о правомерности — неправомерности насилия для настоящего революционера не стоит. Что для Стеньки, что для Пугачева, что для более благовоспитанных декабристов, разбудивших Герцена… Товарищ Нечаев (имеется в виду товарищ Бакунина, Кропоткина, Желябова, Перовской, Халтурина, Каляева, Савинкова, Каплан и иже с ними) в своем знаменитом катехизисе все честно объявил. Морали нет и быть не должно. Убийство ради великой цели переустройства общества на революционный лад — святое дело. Поэтому и Ленин, и Троцкий, и Сталин, и Мао, и Пол Пот, и Кастро, и Че Гевара — все одной кровью мазаны — человеческой.
Правда, Сталин в этом деле преуспел лучше всех. Он был верный ученик Ленина, который и сам взбесился, и Россию взбесил. Он умер от сифилиса мозга. Сталин был параноик. Ученик от учителя недалеко ушел.
Но между ними, как на грех, затесался еще один безумец — Троцкий.
Этот все хотел мировой пожар раздуть, да спичек не хватило, и коробок из его рук Сталин вышиб. Ледорубом. «Я сам, — говорит, — не лезь поперед батьки в пекло».
И создал пекло свое. Сталинское. Фирменное.
«Вредители»… Их ПРОИСХОЖДЕНИЕ в пропагандном навороте, придуманном Сталиным, имело фундамент на песке так называемого «Шахтинского дела», по которому проходили бывшие шахтовладельцы, — это понятно, классовые враги! — и — внимание! — инженеры, старые спецы.
«Довольно адвокатов у власти, власть должна принадлежать нам, инженерам» — это у Горького, в пьесе «Сомов и другие». Заговор!
Был май 1928 года. Пятеро в июле получили расстрел, другие — сорок с лишним — разные сроки. Это был первый пробный шар.
Через два года набирающий вес вождь заставляет свое Политбюро (сам вроде — до поры, до времени — в сторонке) учинить Постановление, по которому начинается процесс некоей Промпартии — новой вредительской организации, якобы специализирующейся на экономических преступлениях. Опять на скамье подсудимых — инженеры-технари, чистосердечно признавшиеся в готовящейся вредительской интервенции, — Сталин лично в приказном письме Менжинскому — главе тогдашнего НКВД — прямым текстом подначивал любой ценой «провести сквозь строй» обвиняемых. И хотя дело Промпартии было целиком сфабриковано благодаря главарю «заговорщиков» Н. К. Рамзину (он еще до процесса сотрудничал с ОГПУ), Сталин получил второй грандиозный опыт сыска и уничтожения вредителей в стране.
Никто тогда не понимал, что от первого этапа, от разоблачения чисто ЭКОНОМИЧЕСКИХ псевдопреступлений в 1930 году, Сталин, благодаря убийству Кирова в 1934-м, — повод нашелся! — развернет репрессивную машину в сторону ПОЛИТИКИ, прибавив ее к ЭКОНОМИКЕ.
В тот же момент ВРЕДИТЕЛИ становятся еще и «врагами народа». И Большой террор (1935–1939) можно запускать. Тут и ГУЛАГ подоспел со своим Беломорканалом и опытом концлагерей на Соловецких островах.
Рожденная в мудрой голове вождя схема РАСШИРЕНИЯ войны со своим народом работала на полную катушку и во время схватки с немцами, и после нее — вплоть до самой смерти усатого негодяя.