Я кидал на лысину приготовленное мамой полотенце, обрядовое действие имело логику — после омовения следовало обтирание и далее — общий смех, окончательно снимающий напряжение.
— Теперь в шахматы!.. — предлагал я. — Сыграем?
— Вслепую! — отвечал он с азартом.
Это значило, что я сидел за доской и передвигал фигуры и пешки за него и за себя. Он только произносил: слон эф-пять бьет пешку цэ-четыре!..
Он, конечно, выигрывал, даже не глядя на доску, запоминая безошибочно меняющееся расположение своих и моих шахмат, но ему доставляла удовольствие эта игра на память, на воображение, если можно так выразиться. Высший класс. Демонстрация кибернетического мозга, но в то время кибернетика была лженаукой.
— Сдавайся! — говорил он мне. — У тебя положение безвыходное.
Я продолжал играть.
— Это неуважение к сопернику. Учись сдаваться!..
Не нравилось мне это «учись сдаваться», честно скажу. Тогда отчим, доведенный моим упрямством, раздраженно объявлял:
— Через три хода гебе мат!
— Ну и что?.. Пусть будет мат, но я играю.
Я играл.
— Не будь дураком. Это закон такой неписаный — не доводить до мата. Учись сдаваться.
Я до сих пор, дурак, не научился. Так и слышу в ушах этот голос: «Учись сдаваться!..» «Учись сдаваться!..» Йо-хо-хо!..
— Мат! — говорил мне отчим наставительным тоном. — Ты даже мат не видишь.
— Вижу.
— Ну, тогда собирай шахматы. Кто проиграл, тот собирает.
А вот этому неписаному закону я следовал. Что делать, если проиграл?!
Мама называла его за глаза «чудаком» или «милым чудаком». По-чеховски… Россия — страна героев и антигероев. И те и другие — сплошь «чудаки»…
Но он хоть и был «чудак», но отнюдь не прост. В этих его странностях и чудачествах проявлялось скрытое неприятие всего, что происходило вокруг. Шахматы и голуби для Григория Захаровича — это что-то вроде башни из слоновой кости. Это жизненные принципы, позиция вроде бы антигражданская, но на самом деле супергражданская. Легальный уход от реальной жизни с ее катаклизмами и мерзостями требовал от человека найти тайную лазейку. Но такую, чтоб никто не придрался. Не обвинил в аполитичности или, не дай Бог, в противостоянии режиму.
Голуби воркуют, взлетают, кружат, а ты знай себе посвистывай…
Шахматы тренируют мозг, заставляют решить головоломки, отвлекают от надоевшего быта, а ты знай себе поигрывай…
Улёт — как результат своеобразных наркотиков… Чем не способ выжить при тоталитаризме?! Но как при этом обустроить личную жизнь?! Это самое трудное, поскольку вносит в программное одиночество ветер перемен. Мама всю жизнь любила только одного человека — моего отца.
Но когда Григорий Захарович умер, сказала:
— Жаль. Он был хороший человек. Я ему благодарна. И мне, и всем было понятно, за что, за кого.
Мама прижала меня к себе, как маленького, хотя мне в ту пору исполнилось восемнадцать лет.
— Вот за кого. За сына.
И я присоединяюсь к ее словам. Усыновленный, с другой фамилией (не такой уж явно еврейской, как Шлиндман), я получил другую судьбу, хочешь не хочешь.
В добавление рассказа о многочисленной семье Розовских следует вспомнить младшего брата Григория — Леню, о котором неизвестно ничего, кроме того, что он погиб в бою с немцами в 41-м году где-то под Смоленском у поселка Ярцево. Место захоронения Леонида Захаровича отсутствует.
А воз еще один Розовский-сын — Иосиф Захарович — был похоронен с почестями, которые в 1927 году полагались для ритуальных прощаний с партгосдеятелями и профессиональными революционерами.
Заслужил!.. Член РСДРП с 1902 года. Партийная кличка — Осип.
Один из коллег Осипа П А. Козлов, член РСДРП с 1898 года, вспоминает о нем: «Во время восстания 1905–1906 годов принимал видное участие в работах как легальных, так и подпольных организаций, входил вместе со мной в состав «пятерки», ставившей ультиматум рижскому губернатору…»
Что это за «ультиматум» такой был?.. Нам это не дано выяснить, да и теперь вряд ли кто-то будет проявлять к этому интерес в стране, вошедшей в НАТО. Но мне, дотошно интересующемуся своими предками по линии отчима, все же любопытно было узнать, что Иосиф Захарович Розовский семь (!) раз избирался членом Петроградского совета — с 1918 по 1924 год.
Это вам не хухры-мухры. Таких людей звали «рабочие лошади революции». Они свое отпахали. Работали не за деньги, а за честь и совесть…
Время сталинских кадров, которые решили и порешили всё, пришло чуть позже. А эти — еще жили и работали по другим принципам. Служа ложной идее, заблуждались, конечно, но нам ли, нынешним, погрязшим в новейших коррупциях и беспределах, их судить и осуждать?!
В этой связи вспоминается еще одна «святая» женщина — Анна Давыдовна Розовская.
Она была супругой Соломона Розовского, с которого начат этот рассказ о «семье».
Время намешало в судьбе Анны Давыдовны, пожалуй, все свои крайности и признаки, по которым можно опознать как его позор, так и его триумф.
«В 1911 году Анна Давыдовна, — пишет Александр Гак, — работала вместе с Еленой Стасовой в финансовой комиссии ЦК РСДРП, занималась вопросами пополнения прожорливой партийской кассы».
Затем наша Анечка — секретарь Сущевско-Марьинского райкома, а в 1919 году занимает ответственные должности в отделе пропаганды и агитации в Московском горкоме партии.
Опять же — служим верой и правдой коммунистической идее, и как заслуженный знак этой деятельности — фотографируемся рядом с Лениным.
Ну как после этого не пойти на работу в ГПУ?..
Пошла. Революцией мобилизованная и призванная. «Обнаружила исключительную административноорганизационную инициативу, высшую степень добросовестности в исполнении возложенных на нее обязанностей и исключительную преданность делу».
Знаем мы эту «добросовестность» и «преданность»’.. Ведь характеристику А. Д. Розовской подписал не кто-нибудь, а сам Уншлихт, зампред ВЧК-ГПУ, известный (в наше время) палач.
Ох, Анечка… Ну и наворотила ты, наверное, всяких дел в этом ГПУ!..
А потом, видно, устала так, что бросила в один прекрасный день эту свою сомнительную службу.
И стала… тем же врагом. Того же самого народа.
Получила в 26-м году докторский диплом и начала яростно и честно (по-другому не могла) лечить людей.
Новый муж (Соломон-то уже давно умер) Григорий Михайлович Данишевский — известнейший на всю страну организатор здравоохранения — после 37-го года попадает в ГУЛАГ, где пишет научную работу под горько-ироничным названием «Акклиматизация человека на севере». Ее издают в Медгизе в 1955 году, не зная, что автор-зэк все еще сидит там, где ему совсем ненадобно сидеть.
Анечка все это время пишет письма «дедушке» М. И. Калинину, пытаясь доказать невиновность мужа.
Надоела своими письмами. И вот уже и ее загребли до кучи и отправили, проявив гуманизм, в тот же лагерь, где успешно «акклиматизировался» выдающийся врач Григорий Данишевский. Анна Давыдовна ушла из жизни в 55-м, но беды продолжали ее преследовать и после смерти.
Дело в том, что в 37-м был арестован ее сын Миша, Михаил Соломонович Розовский.
За что?
А за то, что учился в одной школе с сыном Л. Каменева и дружил с ним.
Миша Розовский провел в ГУЛАГе 18 лет, вышел на свободу больным человеком и поселился в Воронеже ~ городе, в котором, как известно, зазияла «яма Мандельштама».
Там, в момент глубокой депрессии, он и повесился в своей комнате на оконной раме.
Произошло это уже в 63-м году, когда мамы его, Анны Давыдовны Розовской, восемь лет как не было на свете. Укатали сивку крутые Горки Ленинские…
Что сказать напоследок?
Да, я не родной всем этим людям. И они мне неродные. Мы — родственники по документам, а не по крови. Это так.
Но — оказавшись в смертоносном круговороте истории, они, Розовские, живые и мертвые, сделались ее выразительными носителями и знаками. Все биты-перебиты, всем досталось, живого места нет…
Я испытываю к ним глубокое сочувствие и сопереживаю их трагическим судьбам.
Формально я принадлежу к этой многострадальной и много натворившей семье, ведь я ношу фамилию «Розовский».
И привык к своему ненастоящему отчеству — Григорьевич.
Потому что и я, как и все мы, жертва всей этой ката-васии, случившейся так давно.
А всё почему?
Не надо было этого еврейского мальчика Иосифа вешать, вот что я вам скажу!..
И великий русский писатель Лев Николаевич Толстой со мной бы согласился.
Наша «победа» — на две трети «беда»
23 октября 2002 года. В Театре «У Никитских ворот» только что закончился спектакль «История лошади». Между прочим, там звучат такие стихи:
Мироздание, чье же ты слово,
Если нет у творца твоего
Ничего беззащитней живого
Беспощадней живых — никого?!.
Кто бы знал, что эти строки в тот вечер окажутся чрезвычайно актуальными.
Не успел я дойти до кабинета, кто-то подбежал ко мне со словами:
— Марк Григорьевич, включите телевизор!
Через минуту мы с Таней, моей женой, надевали пальто.
Захват заложников в Театральном центре на Дубровке, о котором известило весь мир телевидение, означал для меня самое страшное — возможную потерю дочери. В течение года она играла в «Норд-Осте» и, значит, сейчас могла находиться там…
Из машины я набрал сотовый своей бывшей жены Ланы:
— Где Саша?!
В ответ жуткий шепот:
— В зале.
— А ты?.. Где ты сейчас?
— Не могу говорить.
И — отключение.
Так начался круглосуточный кошмар этих дней.
Снова и снова пытаюсь дозвониться до Ланы. Никакого результата. Наконец, нахожу Сашкин сотовый, набираю ее номер раз тридцать — все бесполезно, связь отрублена. Нет, не только я набираю, Таня тоже постоянно набирает, я за рулем.
Подъезжаем к повороту на Дубровку — первый кордон милиции, и ГАИ отсылает нас к улице Мельникова, но и там дальше — нельзя, оцепление.