Иллюзии?.. А вы посидите ТАМ вместо моего Отца!.. Поборитесь-ка сами за свою жизнь!.. Посмотрим, что у вас выйдет и вообще — выйдете ли вы?!
Конечно, кролик (зайчик) выглядит смешно перед Удавом (Волком). Ну, так смейтесь.
А Отцу надо было выиграть битву за свою жизнь, а битва — это и отступления, и компромиссы… Да, демагогия, да, вранье, но ведь сразу же по окончании клятвенных заверений в верности товарищу Сталину идут такие из сердца выплеснутые слова: «просто и не знаю, что говорить, как говорить, кому говорить». Значит, рабское уже уступало трезвости, зэк шел к своей мудрости, спотыкаясь, в бреду, но не теряя сознания.
В письме мелькают фамилии. В том числе тех, кто оболгал Отца. Я не знаю, что за человек был этот Кроткевич, и вовек не узнаю. Вполне возможно, что и он пал жертвой от чьего-то доноса. Но ведь и спасибо сегодня хочется кое-кому сказать. Кто эти люди — Павлов, Решетников, инженер Горлин?.. Ведь не настучали же!.. Ведь не согласились с другими «экспертами»!.. А некто Анастасия Егорова — кто она, что я могу знать о женщине, вольной жительнице Канска, которая согласилась передать деньги заключенному?.. Ничего?..
Нет, знаю и через десятки лет пытаюсь ей поклониться: дурак-Сталин и дурак-Берия не понимали, что человеческое все равно сильнее бесчеловечного, хоть всю страну, весь народ посади в яму, а найдется какая-нибудь Анастасия Егорова, и поможет человеку, и выживет он, и страна, и народ.
Следующие письма только подтверждают отцовскую жизнестойкость. Сестры — Паша и Роза — хотели приехать к нему в Канск, но…
Канск, 13/1-1941 г.
Здравствуй, дорогая моя Лидука! 7-го числа получил твое первое письмо, а вчера — телеграмму твою и письмо от Паши и Розы. Не знаю, успеет ли это мое письмо, до их отъезда, это было бы очень печально. Дело в том, что в свидании мне отказано, объявили об этом сегодня. Причина, очевидно, в том, что я недавно в лагере, а нужно выдержать 6-ти месячный стаж. Добивайтесь разрешения в ГУЛАГе НКВД, в Москве. Такие случаи были, что родственники приезжали с разрешением из Москвы. Хлопочите о продолжительном свидании, т. к. здесь дают лишь — по 2 часа. Паша пишет, что вместе со мной будет доказывать мою невиновность. Это меня обнадеживает. Хорошо, конечно, если вы сумеете добиться разрешения и приедете ко мне, — мне нужно рассказать о многом.
Ликин, ты с Мариком приедешь ко мне весной, сейчас здесь крепкие холода, куда ты с малышкой поедешь? Сейчас меня только и занимает мысль о предстоящей встрече, — она все-таки будет. Бывали здесь случаи, когда приезжали без разрешения и здесь добивались на месте, но это только случаи и надеяться на это нельзя. Передай об этом Паше с Розой, пусть отложат поездку и добиваются разрешения в Москве.
Милая моя, любимая женушка! Много радости и еще больше горя принесло мне твое письмо. Много раз принимался я его читать, но сразу до конца не мог. Нервы мои ни к чорту не годятся… Пойми только, моя дорогая, что все мои мысли и чувства всегда, всегда только с тобой и с моим сыником. Мы будем вместе и залечим все раны, — я в это крепко верю. Я не могу ответить тебе сейчас по существу твоих отношений с родными, для этого нужно некоторое время и более пространно написать, а я тороплюсь отдать письмо, чтобы оно завтра ушло (есть возможность…). Поэтому прости меня за краткость и не пойми превратно. Прошу тебя только об одном: подумай еще и еще раз — можно ли так жестоко и ультимативно ставить вопрос, как делаешь это ты, нельзя ли найти точку примирения, но, во всяком случае, не полного разрыва. Ведь речь идет о матери, об отце, о сестрах. И не заставляй меня сейчас отрекаться вовсе от них. Сообщенное тобою поразило меня так глубоко, что я не могу собраться с мыслями об этом. Напиши мне еще и еще, рассказывай только правду, но правду объективную. Я жду твоих писем и за каждым из них я буду тебе благодарен до гроба моего, может быть, не так уж далекого…
Дорогая моя Ликонька! Как хочу я видеть тебя с сынкой! Берегите себя, будьте здоровыми, старайтесь быть здоровыми. Ты настоящая мать, меня это крепко радует. Но береги себя, твое здоровье нужно нам всем и, в первую очередь, нашему Маронику. Ведь правда, моя милая?
Очень прошу прислать мне фотокарточки, все, какие только есть, в каждом письме чтоб была карточка. Ладно? Пришли мне бандеролью по почте бумаги хорошей для жалоб и заявлений и конверты.
Прошу тебя связаться с женой инженера Дударенко Николая Александровича, под руководством которого я до сегодняшнего дня работал здесь в лагере, — я ему многим обязан. Адрес его жены: 1-я Мытищинская ул., д. № 13/Б, кв. 1, Анна Евстафьевна Зиновьева, а служебный ее адрес: Б.Переяславка, Типография НКПС, местный комитет. Еще зайди к жене его брата по той же Мытищинской ул. д. № 13/А, кв. Лр 6, Дударенко Зинаида Васильевна. Когда Паша с Розой и ты с Маруником поедете ко мне, возьмите у них для И.А. Дударенко посылки и нужные поручения. Передайте от него привет, он здоров, много работает.
Дорогая Лидука! С завтрашнего дня я выхожу на другую работу: плановиком в Плановом Отделе Управления строительства Гидролизного Завода, — получил уже назначение. 16/1 переедем в новый лагпункт — строительный (по соседству с этим). Стройка идет вовсю, сроки очень жесткие, а объем большой. Строим, конечно, мы. Здесь же Г.Л. — работает десятником, я с ним мало разговариваю, уж больно он мне противен и напакостил мне, — чорт с ним.
Ликин, прошу тебя, как-нибудь через знакомых или родных снабдить меня посылкой из другого города, если нельзя из Москвы. Главное — табак, бумага, спички, сахар, чай и немного каких-нибудь жиров и витаминов. Адрес мой тот же (почт, ящ. 235/8). Денег я еще не получил, боюсь, что пропадут, вышли рублей 100 150 на мой счет в лагерь.
Ликин, запроси телеграфом Камчатскую Облсберкассу о своем вкладе, почему не переводят, когда перевели. Ведь книжку твою я им сдал по квитанции № 254898, серия В, от 26/Х—1940 г. с тем, что получив твое заявление, вклад будет немедленно в сберкассу в Москву по твоему указанию. Сообщи, как получить остаток пая из РЖСКТ, что нужно от меня для этого? Я жду облигации из Хабаровска, когда прибудут, добьюсь, чтобы переслать их тебе.
Ну, вот, моя дорогая, меня торопят, чтобы я кончал и отдал письмо, а я никак не могу оторваться и кончить. Обо мне не беспокойся. Постараюсь быть здоровым. Как только получу бумагу, отправлю свою жалобу Прокурору Союза. Как-нибудь надо все-же найти Нор., может он уже в Ленинграде? У него ведь наиподробнейшая жалоба, из которой все видно. Подавай от себя заявление Прокурору и в НКВД, не дожидаясь моей жалобы. Там, где бунтуют родные — получается результат, скажи об этом и Паше.
Ну, всего хорошего. Большущий привет маме — Александре Даниловне, пожури ее за то, что хворает. Пусть бодрится, будет все хорошо, мы еще погуляем и моя «хромая лошадка» побежит быстро-быстро и докатит до самого дому.
Крепонько целую тебя и Марульку.
Ваш Сема.
Жду писем и фотографий.
Еще раз целукаю моих любимых мордиков — Сема.
Привет всем родным.
(Насчет свиданий передай Паше с Розой).
Мама. Я передала.
Я. Мама, скажи, мама, а что все-таки случилось у тебя с его родными? Какая кошка между вами пробежала?
Мама. Не хочу об этом говорить. (Плачет.)
На белой стене речки и реки, потоки и водопады…
Стемнело. Действие переносится в Приемную НКВД. Там очередь к окошечку. Мама и сестры Паша и Роза, временно помирившись, стоят, притулившись к непробиваемой стене…
Наркому Внутренних Дел СССР
Т. Берия
Мы советские люди, врач, учительница, инженер, воспитанные в советских ВУЗах, впитавшие в себя великое учение Сталина об отношении к человеку, не можем больше молчать и поэтому решились переслать Вам жалобу нашего брата и мужа. Большой человеческой просьбой, просим Вас помочь нам в нашем безысходном горе.
Три года и два месяца мы не можем добиться, чтобы расследовали по-большевистски с глубоким вниманием дело нашего брата и мужа Шлиндмана Семена Михайловича, 1905 г. рождения, арестованного 3-его декабря 1937 г. в Петропавловске на Камчатке.
Он экономист, молодой способный специалист, всегда энергично и искренне работавший, он в своей жизни не знал кривых путей, это абсолютный советский специалист, всей своей жизнью преданный Советской Родине.
За его прямоту и честность, враги с ним рассчитались по-своему, подло оклеветали его, опутали его гнуснейшей ложью В его обвинении нет ни слова правды, все там чудовищно по своей сути, как может быть оклеветан честный мужественный советский человек.
Три года и два месяца каждый свободный день у нас уходит на стояние в бесконечных очередях к прокурорам, но никто не внемлет. За ворохом бумаг забыли о живом человеке. Мы понимаем, что очень ответственно обращаться к вам за помощью, твердая уверенность в невиновности брата и мужа дала нам решимость обратиться к Вам с великой просьбой. Поручите пересмотреть его дело. Мы уверены, что разобравшись в деле, его вернут к жизни, к обществу, к семье. Он еще молод и сумеет отлично работать на пользу Советского Государства.
31/1-1941 г.
П. Леонова — учительница — Москва,
2-ой Самотечный пер., 7, кв. 19 тел. КЗ-96
Р. Шлиндман — врач,
Шмидтовский проезд № 12 корп 6 кв. 138
Москва
Л. Котопулло — инженер — Москва Петровка д. 26 кв. 50
Вернемся в пустое пространство.
Оказывается, свою «Жалобу» отец сам Берии не отправил. Он схитрил, вернее, ему казалось, будто он схитрил.
Он вполне разумно посчитал, что обыкновенной почтой его письмо не дойдет.
Обустроившись на новом месте после этапа — из Петропавловска-на-Камчатке прямехонько в Канск, что под Красноярском, отец, как это видно из его переписки, вместо строительства Судоремонтного завода (на воле) получил строительство Гидролизного завода (в неволе). Разница заметная, но понятная.