Мой любимый мордик, моя, моя Лидуха!
Как хочу я обнять тебя и крепко, крепко, как умеет это твой Семик, расиелукать тебя, — ведь ты такая хорошая и любимая!
Нет, я не сомневаюсь, я знаю, что мы будем вместе на всю нашу жизнь и ничто никогда нас не разлучит. Не было на свете любви, подобно нашей, Лидука! Не унывай, моя ластонька, вся жизнь наша еще впереди, мы не такие уж старые, а бодрости и жизнерадостности у нас хватит еще на целый век!
Ты, Ликин, спрашиваешь о посылке из Осташкова — я ее получил еще в марте, числа 5-го, а из Одессы — 7/V.
Мордулькин, ай-ай-ай, спутала день моего рождения: 9/ VI, а не 9/V — вот видишь, как ты переутомилась. Так что немедленно берись за отдых и за лечение, ладно?
Крепко, крепонько целукаю тебя и моего сынку, думаю о вас и живу только вами, только вами, моилюбимые — ваш папка Сема.
Привет маме, Самуилу и всем родным.
Она посылала ему посылки из разных мест, потому что если из одной Москвы, посылку отбирали. Называлось — «реквизир».
То из Одессы, то из Костромы, то из Осташкова — через знакомых и через знакомых и родственников знакомых.
Государство делает запреты. Народ делает всё, чтобы эти запреты обойти. Тут нужна негласная консолидация. Против НКВД, против дворников, агитаторов, против милиции.
В народе их назвали «легавыми». Или — «стукачами».
Кто назвал?
Ищи свищи!
Те, кто сидел, были фантазерами и выдумщиками. Они создали огромную «блатную» культуру — свой язык, свои песни, свои жесты и т. д.
Поначалу «блатари» теснили «политических», ставили их ниже себя. Потом опомнились — «зауважали» «политических», были случаи их смыкания, когда «воры» ставили политических на месте «воров в законе», «авторитетов» — за что?
За ум. За последовательность. За жизнь по понятиям, которые прививаются за колючей проволокой.
23/V- 1941 г.
Дорогая Лидука!продолжаю письмо невеселым сообщением: сегодня получил извещение 2-го отдела Управления Краслага об отказе в свидании. На этот раз отказано не только мне, а вообще все свидания временно прекращены и никому не даются. 1оворят что из-за отсутствия соответствующего помещения, что вскоре отведут (или построят) специальное здание для свиданий вне лагерной зоны и тогда возобновят выдачу разрешений. Я в это дело мало верю и совсем отчаялся. Что же это такое? Мало того, что держат в заключении совершенно невиновного человека, так еще лишают его элементарных прав на свидание с женой, с которой не виделся 3 ’/ года! Завтра я отправлю жалобу на имя Наркома Вн. Дел и на имя Прокурора Союза. Ты сделай то же самое, пиши, ходи и требуй. Не может быть такого положения, чтобы нам не дали повидаться. Только не вздумай, Лидукин, приезжать без разрешения, я боюсь, что ты не сможешь его добиться на месте, тем более, если действительно правда, что свидания запрещены вообще.
Если до июля м-ца не добьемся ничего, сделай так, как я уже говорил: поезжай с Мариком на дачу или на курорт (куда скажут врачи), отправляй также и маму, отдыхайте и лечитесь. Я думаю, что к осени все же дадут нам свидание, тогда приедешь.
Лидукин, я получил предварительное согласие Нач-ка Финчасти на отправку тебе облигаций. Я не хочу высылать их тебе на дом, т. к. это будет ценный пакет на 4 995 рублей, а ты сообщи мне адрес и № сберкассы, и я их вышлю для тебя в ее адрес. Только сделай это поскорее. Получила ли ты мое письмо, где я посылал опись облигаций? Наводила ли ты справки в 1-м Спецотделе НКВД СССР насчет моей доверенности тебе на получение облигаций на 800 рубл., что сданы были в 1939 г. в доход государства? (Я об этом тебе уже писал подробно, — получила ли ты письмо?).
Лидик, мой дорогой друг, моя любимая женушка! Ну что же делать, коли мы уж так несчастливы? Не будет же век так продолжаться. Ты права тысячу раз, когда выразила надежду на то, что наша весна еще придет и что она будет радостной и пылкой.
Всю мою любовь и преданность я отдам тебе, моя Лика, моему солнышку ясному, и нам будет еще хорошо, очень хорошо, Лидука! Через несколько дней, 31-го мая исполнится 10 лет нашей женитьбы. Для нас это великий юбилейный день, мы имели право провести его вместе с тобою, с нашим сыном, в семье, в счастьи и радости. Мы незаслуженно оказались лишенными этого права, оно вернется к нам, и мы еще отпразднуем с тобой, моя любимая, не один еще юбилейный наш день!
У меня отняли все, что только можно отнять у гражданина и человека, но я счастлив тем, что у меня осталась верная любящая жена, мой замечательный сынка, что вы меня любите, верите мне, и готовы ожидать своего несчастного мужа и отца. И это сознание, это ощущение вашей любви и поддержки, это твое, моя Лидуконька, доверие, вселяют в меня бодрость и силы для того, чтобы перенести все, что выпало на мою долю. Я горжусь тобой, Лидука, и люблю тебя крепче, чем когда бы то ни было. Знай, мой мординька, что ты и Марик для меня — моя жизнь, все мое будущее. Вы должны быть здоровы, чтобы дождаться меня, чтоб мы могли пожить с вами многие и многие годы. А я буду здоров, обо мне не беспокойся, я все перенесу стойко, ничто меня не сломит, ибо я знаю и имею для чего и для кого жить: для моей семьи, для тебя, моей единственной любимой, для моего сына, который должен быть прекрасным человеком!
Не отчаивайся, Лидука, жизнь наша впереди, и будет нам еще много радости и счастья, мы еще с тобою повеселимся!
Пиши мне чаще.
Целукаю тебя и Марульку со всей супружеской и отцовской нежностью и любовью — твой Семука.
Я жду к своему дню рождения, к 9/VI, твои фотокарточки и Марикины,
Сема.
Привет маме и всем родным.
Он ревновал, представьте. Слова «он не находил себе места», сказанные в отношении лагерника, совсем уж точно передают его состояние.
Но что есть ревность, как не покосившаяся любовь?.. Фундамент перестает держать здание и… крыша поехала!.. Любовь требует концентрации чувства, а чувство мечется, душа мается, сердце бьется с учащением… «Песнь песней» начинает скрежетать и дребезжать диссонансами. Жить не хочется, потому что гармонии нет. Всё-то вытерпит наш герой, но измены — нет, не снесет. Любые унижения — мелочь по сравнению с этим. В первом же письме он «дал» жене свободу, но попробовала бы она ему изменить тогда… А сейчас тем более: хоть нахожусь — ниже некуда, а — человек, у меня свое достоинство есть. Вот если перестану страдать, сделаюсь равнодушным — «ну изменила, ну и черт с тобой!», тогда и на себя можно махнуть рукой, поставить на себе крест. Ревновать — на свободе ли или в яме — всё одно: заниматься самоедством, а это занятие опасное, потому как очень уж привлекательное для голодного лагерника. К тем кошмарам, которые он имеет «по закону», добавляются совершенно иные муки и звуки, действующие не менее разрушительно. Куда уж больше бедному страдальцу?! Ан нет, еще и это. Крепок узник своим стоицизмом, но когда его еще и снедает, снедает, снедает страсть, — плохи его дела, не позавидуешь. Вот уж когда он тает на глазах, не только от отсутствия жиров в пище. Какую надо дикую иметь волю к жизни, чтобы и тут устоять. Влюбленный узник пылает любовью стократ ярче, чем это было бы на воле, а уж ревностью сжигает себя дотла начисто, до горстки пепла в своем бараке. Сначала тревога дразнит, потом кусает, рвет на части, действует всепоглощающе и душераздирающе… Жизнь в реальности, которая и без того фантасмагорична (но — привык, начал привыкать!), заменяется на жизнь во впечатлениях, видениях, мнимостях… Вот бы собрать воедино все сны всех узников ГУЛАГа — мощная бы кинолента получилась бы. Такое в Каннах не приснится, что снилось моему отцу в Канске!.. Реальность отступает — а это ведь только и нужно узнику. Ревность плодоносит: бытие срастается с небытием.
Он ревновал — значит, любил. Значит, жил. Значит, был.
Зам. Нач. Опер. Чек. Отдела
При Управлении Краслага НКВД
Гэ-ну Янковскому
От ЗК Шлиндмана Семена Михайловича
Канский ОЛП, бриг. 5
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я плановик-экономист, работал с ноября м-ца 1935 г. в г. Петропавловске на Камчатке Нач-ком Планового отдела треста «Камчатстрой».
3/XII — 1937 г. я был арестован и мне предъявили обвинение по ст. 58, п.п. 1-а, 7, 8 и 11. Следствие велось почти три года, a 10/IX — 1940 г. мне было объявлено решение Особого Совещания при НКВД СССР о заключении меня в ИТЛ сроком на 8 лет «за участие в антисоветской право-троцкистской организации», в которой я никогда не состоял, и не мог, как честный советский человек состоять, и о существовании которой ничего не знал.
Я уверен, что это решение будет пересмотрено (1-й Спецотдел НКВД СССР в марте м-це 1941 г. сообщил, что мое ходатайство о пересмотре дела передано в Секретариат Особого Совещания), так как не может быть такого положения, чтобы честный человек был бы оклеветан и осужден за совершение тягчайшего преотупления, которого он не совершал, и чтобы в этом в конце концов не разобрались. Поэтому прошу вас не смотреть на меня как на действительного преступника-троцкиста, ибо я им никогда не был и не буду
В свете этого мне совершенно непонятно, почему мне трижды отказывают в свидании с женой и ребенком (последний отказ от 2-го Отдела Упр-я Краслага я получил 21-го с.м.).
3 7 года я уже не виделся со своей семьей.
Жена моя обращалась в ГУЛАГ НКВД СССР, но ей ответили, что вопрос о свиданиях разрешается на месте, т е. в Управлении Краслага (письмо жены от 11/V с.г. прилагаю). Она пишет, что будет ждать до середины июня, а потом все равно приедет и будет добиваться разрешения. Что я. могу сделать, — ведь и мое, и ее желание увидеться вполне законно.
Я работаю в Финчасти ОЛП счетоводом, никаких замечаний и взысканий не имею, выполняю все правила лагрежима, участвую в общественной клубной работе; — и с этой стороны нет оснований лишать меня свидания.