Пиши, моя Лидука, возможно чаще.
Привет всем родным, Самуилу, Нюне, Люсе и Нюмику.
Напиши маме и Марику от меня горячий привет и большую неизмеримую благодарность маме.
Целую тебя крепко, крепко —
Твой Сема.
Замечательные слова «Приветствую тебя за твое решение о переходе к станку» следует понимать как очередную порцию демонстрации патриотизма и «советскости».
Я не троцкист, если думаю так.
Товарищ из НКВД, читающий мою открытку, видишь, какой я идейный, какой я честный, не двуличный… Я не враг!.. Передай, товарищ, об этом еще куда-нибудь наверх. Ты же пишешь отчеты!.. Там, наверху, может, поймут, наконец, что счетовод-бухгалтер в заключении в Нижней Пойме для страны менее полезен, чем солдат штрафбата на фронте.
Так или не так думал он, когда писал свою открытку, — неважно.
Важно, что он не прекращал бороться за свою жизнь на свободе ни на минуту.
21/111 — 1942 г.
Дорогая моя Лидука! Не имел возможности раньше написать тебе. Горячо поздравляю тебя и сынку с днем вашего рождения. Желаю вам, моим любимым, здоровья и долгой, долгой жизни. Желаю вам, моим единственным, выйти из переживаемых испытаний и опасности невредимыми и крепкими. Родная моя женушка! Очень беспокоит меня твое долгое молчание. И от мамы, из Анапы ничего нет. Гоню от себя мысли о плохом, верю, что все будет у вас хорошо. Вы, мои родненькие, единственная надежда и цель моей жизни. Вы должны обязательно жить для меня, — я еще буду с вами. Пиши мне как можно чаще и подробней. Как твое здоровье, Ликин? Что с работой? Устраивайся скорей по своей специальности, ведь тяжело тебе очень. Как обстоит у тебя с деньгами? Из сберкассы ты ничего не получаешь, я об этом узнал только вчера и очень огорчился этим. Ведь трудно тебе, моя родная. Обо мне не беспокойся, я здоров, работаю экономистом, чувствую себя хорошо. Ничего не посылай мне, я не нуждаюсь. Если будет у тебя возможность, вышли мне только немного табаку, — посылки теперь разрешены. Все мое упование на то, что скоро уже я буду с тобой, моя милая, дома, с нашим сынкой. Пусть мама мне напишет, пришлет фотографии. И свою тоже пришли. Крепонько целую тебя
— твой Сема
Передай привет всем родным, Самуилу с семьей, тете Тасе, Нинзе, Володе, Майке, Василию, Шуре, Морозам.
Пошли мне телеграмму, чтоб успокоить меня немного!
«Посылки теперь разрешены» — это что, вдруг проснувшийся гуманизм вождя?… Нет. Это государство сочло за большую выгоду для себя именно таким образом — не за свой счет’ — поддерживать многомиллионную армию доходяг-заключенных. Их труд был практически бесплатным. Так пусть их подкармливают родные и близкие, отрывая кусок от себя, чем мы, для нас эти траты лишние. Война ведь!.. Будем беречь каждую копейку.
Отсюда — рассуждение о так называемой «законной баланде».
На содержание одного зэка в лагере уходит 31 копейка. Это — чтобы он работал по 12 часов и не умер.
Ниже сумма быть не может: зэк сдохнет.
И хоть невелика беда, если потеря человеческого материала произойдет в большом количестве, это скажется на общем результате подневольного труда. Выгода уменьшится.
Поэтому 31 копейка и ни одной копейкой меньше. Этот запредел на самом деле предел.
Однако на практике и эту, можно сказать, «законную баланду» отдельный зэк получить от любимого государства не мог.
Почему?
А потому, что и здесь, зэка, простите, наёбывали.
Он стоял с пустой миской в очереди за едой, и надо было иметь знакомство с поваром-раздатчиком, который мог своей ложкой-поварешкой зачерпнуть из котла поглубже и придать баланде густоту, а мог чиркнуть по поверхности и выдать пустую воду — эта баланда тоже вроде была «законная», да только зэк с ней оставался голодный и подыхал.
«Законную баланду» надо было не только отработать, но еще и получить, а точнее, вырвать у государства, держащего тебя и так хуже некуда — за 31 копейку в день.
Что это?.. Принцип распределительной системы социализма, вот что!
Канск, 8/IV — 1942 г.
Здравствуй, моя любимая Лидука! пишу тебе, по совести говоря, с ужасным ощущением безнадежности получить ответ, — послание в неизвестность. Такое состояние, нагоняющее на меня смертельную тоску, уныние и крайне напряженное беспокойство за судьбу своей семьи, создано тобой, Лика, по абсолютно непонятным мне причинам. Больше полгода ничего не получаю от тебя, это ведь невероятное дело, объяснений которому у меня нет. Теряюсь в догадках, но притти окончательно к чему-нибудь не могу. Ни в коем случае не допускаю мысли о том, что ты совсем оставила меня. Как это так, могло ли это случиться? Больна ли ты или Марик? Но Паша в каждом из своих писем сообщает мне о Марике и обижается на то, что ты не отпускаешь его к ним в гости с Самуилом. Что-то не дает тебе написать мне хотя бы пару слов. Ты обязана немедленно сообщить мне о причинах своего молчания и обязана, хотя бы как мать моего ребенка, писать мне подробно о жизни моей семьи. Лидука, не добивай меня, — я не заслужил жестокостей с твоей стороны. Моя жизнь держится на волоске, — не обрывай этого волоска, ибо в моих условиях это гибель. Я нуждаюсь в самой срочной помощи, ты об этом знаешь из всех моих предыдущих писем. С каждым днем мое состояние ухудшается, силы иссякают, с колоссальным напряжением я еще держусь. Ты об этом знаешь, но мало того, что ничем не помогаешь, но просто отмалчиваешься, лишаешь меня даже тех минут покоя, которые я мог бы иногда иметь для себя. Вне зависимости от чего-либо я имею все основания ожидать отклика с твоей стороны, самой энергичной и действенной поддержки: материальной и моральной. Если всему причиной моя связь с родными и получение от них посылок (я уже имею от них три посылочки, которые продлили мою жизнь уже на некоторое время), то ты, Лика, величайшая эгоистка на свете. Но и мысли такой о тебе я не допускаю. Я тебя, моя Лидука, ведь так хорошо знаю, ведь ты была всегда так предана своей любви и дружбе ко мне! Неужели все изменилось и нет у меня моей славной, моей любимой и любящей Лики? Неужели я лишился той светочи, что озаряла весь мой горький путь на протяжении 5 ½ лет? Для чего же тогда все мучения и обиды, перенесенные мною? Лучше было мне погибнуть в самом начале моей трагедии и не проходить весь этот тернистый путь, в конце которого я всегда видел мою семью: тебя и сына. 3/4 пути уже пройдено и как жаль, Лидука, что нет уже сил, и, главное, нет, как будто, и цели, ибо самые близкие и дорогие люди, к которым стремился, покинули и забыли тебя. Да, не такого конца я жаждал для себя, — я его не заслужил ни перед тобой, ни перед сыном, и ни перед всем обществом. Знай, Лидука, и передай об этом моему сыну Марику, что я всегда был честным человеком, никаких, абсолютно никаких преступлений я никогда не совершал, вины моей в чем-либо не было и нет. И, если у меня не хватит сил, и придется мне все-таки уходить из этой жизни, то уйду я тем же прежним Семой, честным и преданным советским парнем, каким ты всегда меня знала. Хочу только, чтобы и сын был воспитан таким же честным человеком, каким был его отец.
Еще и еще раз настаиваю и требую немедленного ответа, подробного ответа.
Еще и еще раз настаиваю и требую немедленной помощи, ибо я хочу жить, понимаешь, жить! Если не можешь помогать, скажи об этом ясно и откровенно, я имею право знать о твоей жизни и условиях, но не оставляй хотя бы без поддержки моральной. Лучше бы мне погибнуть.
Вот что я хотел тебе сказать, моя Лидука!..
Но как же ты живешь и как мой сынка?
Целую вас, ваш Сема.
Привет маме, Самуилу и всем родичам.
Если можешь — вышли мне денег немного по телеграфу.
Письмо резкое, тревожное во всех отношениях.
Та любовь, высокая и нежная, которую, был бы я поэтом, можно было бы воспеть, как воспеты Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Фархад и Ширин, Пенелопа и Одиссей, Эраст и Лиза, Онегин и Татьяна, Дант и Беатриче, Фауст и Гретхен, Мастер и Маргарита (список можно продолжать) — всегда подвергавшаяся ударам судьбы и времени, — у Семена и Лидии — людей самых обыкновенных, самых рядовых — подпадала под те же макроиспытания, под те же гиперсотрясения, насылаемые ей откуда-то извне, со стороны.
Эта любовь рано или поздно не могла не задрожать и не дрогнуть. Всё, что чувственно, — не из железа и не из железобетона.
Мимолетны виденья любви, действительно, мимолетны.
Но еще не приспело время разлада, не ударил последний колокол.
Так хочется СОХРАНЕНИЯ, КАК БЫЛО, как КОГДА-ТО начиналось.
И вот…
Мама «не отпускает» меня к Веберам, даже с верным дядей Самуилом. Кол вбит.
Дальше формулировочка: «мать моего ребенка». Моего, не нашего!..
И крик души: «Не добивай меня!» Затем справедливое: «Моя жизнь держится на волоске, — не обрывай этого волоска, ибо в моих условиях это гибель». И, наконец, неумолимо ведущий к домашней ссоре выпад: «Если всему причиной моя связь с родными… то ты, Лика, величайшая эгоистка на свете».
В сущности, конфликт обозначен в полной мере, но отец боится, что перегнул палку, — надо, зная преувеличенно обидчивый характер жены, чуток подсластить пилюлю — отсюда в следующий миг и высокопарный слог — «светочь», «озаряла» и «лучше бы мне погибнуть».
К борьбе с СИСТЕМОЙ прибавляется еще и борьба за семью.
Как тебе это, Семен?.. Не лишняя ли тяжесть?..
Лишняя. А потому — «вышли мне денег немного по телеграфу». Эх-х…
19 /V — 1942 г.
Моя дорогая, любимая Лидука! Получил открытку твою от 23/111 и письмо от 7/IV. И от мамы из Анапы, письмо от 20/111. Сколько радости приносит мне каждая весточка от вас, моих единственных! Очень досадно, что мои письма доходят не аккуратно до вас. Послал маме с Мариком несколько, а она пишет, что ничего от меня не получала. Ликин! Марик наш, своей ручонкой, печатными буквами, написал мне привет, что он скучает по своему папочке. Я уподобился институтке и тысячу раз целовал эти милые мне строки, этот листок бумаги, на котором мой сын выводил свои буковки. Как обидно, что я не смог во-время поздравить сынку и тебя, моя родная, с днями вашего рождения: 3-го и 5-го апреля. Надеюсь, что ты не обиделась за это, — ты ведь понимаешь, что я ограничен в возможностях. Пусть это будет с большим опозданием, но прими, моя дорогая, мои поздравления и пожелания, идущие из самой глубины отцовского сердца. Нет совсем радости в теперешнем периоде нашей жизни, но мы живем, должны жить и будем жить для нашего счастья в недалеком будущем, когда разгромят и уничтожат фашистских варваров, когда наш великий советский народ — победитель вновь начнет свою мирную, счастливую жизнь на своей свободной земле, когда я, быть может, тогда вернусь домой, к вам, моим любимым, дорогим деткам! А пока нужно упорно бороться и работать для дела скорейшего изгнания с нашей родной земли немецких мерзавцев, так исковеркавших нашу жизнь и нарушивших наши светлые надежды. Я продолжаю работать на старом месте, экономистом по хозрасчету и себестоимости. Несколько раз в месяц мы, административно-технические работники выходим в лес и, вместе с работягами, даем стране кубики необходимой древесины. Обо мне не бе